|
Блоги - раздел на сайте, в котором редакторы и пользователи портала могут публиковать свои критические статьи, эссе, литературоведческие материалы и всяческую публицистику на около литературную тематику. Также приветствуются интересные копипасты, статические статьи и аналитика!
1416 |
По традиции принято считать, что разногласия поэтов выяснялись на дуэлях, а драки для них являлись делом низменным и вульгарным. Все это во многом порожденный стереотип, который объясняется романтизацией знаменитых дуэлей Пушкина и Лермонтова. Но, как показывает история, поэты обычные люди, и драки были для них делом естественным, а для кого-то и даже обыденным.
По изложению близкого друга Сергея Есенина, Анатолия Мариенгофа, в последние годы жизни поэт часто не контролировал свои пьяные выходки, а в доказательство того приводит случай. В один из дней Есенин, не закончив читать свое стихотворение до конца, схватил увесистый пивной бокал со стола и огрел им по голове другого поэта — Ивана Приблудного. Удар был настолько сильным, что последнего пришлось увезти в больницу. Пострадавший был учеником Есенина, поэтому отношение последнего было к нему особенное, а вот творчество Пастернака поэт действительно недолюбливал.
Драка Пастернака и Есенина случилась в здании журнала «Красная новь». Причем стычка произвела такой переполох, что бедная ассистентка не знала в каком помещении спрятаться от двух разъяренных мужчин. Валентин Катаев в красках описывал схватку: одной рукой Есенин удерживал Пастернака, второй старался ударить ему в ухо, а тот, разъяренный, в пиджаке с вырванной пуговицей, пытался изловчиться и двинуть Есенину по челюсти, но у него это никак не получалось.
Что сподвигло двух уважаемых поэтов на подобное поведение — неизвестно. Опираясь на изложенные «показания» Катаева, Есенину не требовалось повода для того, чтобы наброситься Пастернака. Даже когда последнего не было рядом, то при одном лишь упоминании его имени Сергей Александрович расплывался в брезгливой улыбке, добавляя «Какой он, к черту, поэт?».
После неожиданного визита Сергея Бородина в квартиру Осипа Мандельштама последний стал нервозным и вспыльчивым. Как писал Н. Чуковский, Бородин с надеждой скорого возврата занял Осипу 50 рублей, но тот не собирался платить по долгам. Поняв это, Бородин направился в гости к должнику, но застал только его супругу Надежду Яковлевну, с которой и решил потребовать возврата средств. В тот самый момент в комнате объявился Осип, сразу заявив об отсутствии денег и попросив Бородина удалиться. И вот тут завязалась драка.
Чуковский повествовал: два интеллигентных человека лупили друг друга, а жена Мандельштама кричала. По этому инциденту организовали судебный процесс над обоими литераторами, а главенствовал над этим Алексей Толстой. В суде Осип не упоминал о своем долге, зато настаивал на обвинении Бородина за оскорбление своей жены. В случае обратного решения Мандельштам грозился посчитать Толстого оскорбителем Надежды Яковлевны. Но несмотря на старания подсудимых, виновными были признаны оба участника процесса.
Буквально через пару месяцев после заседания, в день выплат, Толстой и Мандельштам встретились в издательской бухгалтерии. Осип приблизился к Толстому с вытянутой рукой и шлепнут последнего по щеке. Свои действия Мандельштам объяснил, как наказание палача, давшего добро на избиение его жены. Толстой же дал слово, что закроет перед ним все издательства и подаст жалобу Горькому. После этого жизнь поэта пошла под откос. Есть подозрения, что скорый арест Мандельштама связан именно с этой злосчастной пощечиной, а не с оскорбительными стихами в адрес Сталина.
В период работы над кинолентой «Заколдованная фильмой», Яков Израилевич буквально засыпал Лилю Брик, возлюбленную Владимира Маяковского, цветами. Яков слыл репутацией заядлого дуэлянта, которому для вызова не требовалось особого повода. Лиля Брик, естественно, не говорила любимому про ухаживания Якова, но случай сделал свое дело.
Как-то Яков Израилевич отправил письмо с признаниями Лиле, но оно попало в руки Маяковского. Прочитав его Владимир Владимирович пришел в ярость. Собрав «группу поддержки», Маяковский, в компании Лили Брик и ее второго мужа, направился в Петроград на поиски назойливого кавалера.
Как потом рассказывала Лиля, Владимир встретил Якова на улице совершенно случайно и не раздумывая бросился на того с кулаками. Все переросло в страшную драку, после которой оба оказались в полиции, где Маяковский не постеснялся использовать связи и обратился к Максиму Горькому, настаивая на своем освобождении. В тот день отпустили всех участников потасовки. Как писал Роман Якобсон, в последующем Горький невзлюбил Маяковского за этот проступок.
Спустя 8 лет своего отсутствия, Бальмонт вернулся в Петербург и, естественно, выпил по этому поводу. Но, как вспоминают современники поэта, горячительные напитки ему были строго противопоказаны. Как говорила его жена, одна стопка водки могла переменить Бальмонта до неузнаваемости. В тот вечер поэт ограничений себе не поставил. К рассвету, очень пьяный Константин Дмитриевич никого не пропускал мимо себя. Присутствующие старались не обращать внимания на оскорбления пьяного человека, но пушкинист Морозов пройти мимо не смог.
Дальше показания очевидцев потасовки разнятся, но все сходятся в одном. Морозов приблизился к Бальмонту и начал говорить о своих достижениях, добавив, что является ценителем творчества Бальмонта. Но последнему это не польстило, и тот заявил, что ему претит голос Морозова. После этих слов Бальмонт получил вином в лицо. В тот вечер все были пьяны, поэтому драка была смертная. Наутро поэт вернулся домой побитым и в порванном сюртуке. Примирились ли зачинщики драки в последующем — история умалчивает.
Людмила Штерн лицезрела из окна своего рабочего места странную картину. Во дворе у писательницы был установлен стол для тенниса, к которому каждую неделю любил наведываться Иосиф Бродский. Но в тот день до Людмилы дошли озлобленные крики мужчин, что привлекло ее внимание и заставило выглянуть в окно, за которым стояли два споривших поэта. На столе для пинг-понга расположился взъерошенный Бродский, который, размахивая перед носом ракеткой, пытался доказать что-то Анатолию Найману.
Спустя немного времени Найман заметался возле стола и что-то кричал. Началу драки послужил плевок Бродского под ноги Наймана и попытки последнего опрокинуть стол, на котором сидел Иосиф Александрович. К тому моменту, как Людмила Штерн выбежала на улицу, Бродский стучал головой Наймана о стол, пытаясь донести истину о том, почему люди на самом деле боятся смерти.
Добавлю ещё одну драчку (из показаний того же Катаева (спасибо ему огромное за воспоминания):
"— Почему он не идет? — время от времени спрашивал он, с отвращением откусывая рябиновую пастилу. Видно, он заранее нарисовал себе картину: он приходит к соратнику, соратник тут же ведет его к Командору, Командор признается в своей любви к королевичу, королевич, в свою очередь, признается в любви к поэзии Командора, и они оба соглашаются разделить первенство на российском Парнасе, и все это кончается апофеозом всемирной славы. И вдруг такое глупое препятствие: хозяина нет дома, и когда он придет, неизвестно, и надо сидеть в приличном нарядном гнездышке этих непьющих советских старосветских помещиков, где, кроме Рахманинова и чашки чая с пастилой, ни черта не добьешься. А время шло. Лицо королевича делалось все нежнее и нежнее. Его глаза стали светиться опасной, слишком яркой синевой. На щечках вспыхнул девичий румянец. Зубы стиснулись. Он томно вздохнул, потянув носом, и капризно сказал: — Беда хочется вытереть нос, да забыл дома носовой платок. — Ах, дорогой, возьми мой. Лада взяла из стопки стираного белья, и подала королевичу с обаятельнейшей улыбкой воздушный, кружевной платочек. Королевич осторожно, как величайшее сокровище, взял воздушный платочек двумя пальцами, осмотрел со всех сторон и бережно сунул в наружный боковой карманчик своего парижского пиджака. — О нет! — почти пропел он ненатурально восторженным голосом. — Таким платочком достойны вытирать носики только русалки, а для простых смертных он не подходит. Его голубые глаза остановились на белоснежной скатерти, и я понял, что сейчас произойдет нечто непоправимое. К сожалению, оно произошло. Я взорвался. — Послушай, — сказал я, — я тебя привел в этот дом, и я должен ответить за твое свинское поведение. Сию минуту извинись перед хозяйкой — и мы уходим. — Я? — с непередаваемым презрением воскликнул он. — Чтобы я извинялся? — Тогда я тебе набью морду, — сказал я. — Ты? Мне? Набьешь? — с еще большим презрением уже не сказал, а как-то гнусно пропел, провыл с иностранным акцентом королевич. Я бросился на него, и, разбрасывая все вокруг, мы стали драться как мальчишки. Затрещал и развалился подвернувшийся стул. С пушечным выстрелом захлопнулась крышка рояля. Упала на пол ваза с белой и розовой пастилой. Полетели во все стороны разорванные листы Рахманинова, наполнив комнату как бы беспорядочным полетом чаек. Лада в ужасе бросилась к окну, распахнула его в черную бездну неба и закричала, простирая лебедино-белые руки: — Спасите! Помогите! Милиция! Но кто мог услышать ее слабые вопли, несущиеся с поднебесной высоты седьмого этажа! Мы с королевичем вцепились друг в друга, вылетели за дверь и покатились вниз по лестнице. Очень странно, что при этом мы остались живы и даже не сломали себе рук и ног. Внизу мы расцепились, вытерли рукавами из-под своих носов юшку и, посылая друг другу проклятия, разошлись в разные стороны, причем я был уверен, что нашей дружбе конец, и это было мне горько. А также я понимал, что дом соратника для меня закрыт навсегда. Однако через два дня утром ко мне в комнату вошел тихий, ласковый и трезвый королевич. Он обнял меня, поцеловал и грустно сказал: — А меня еще потом били маляры. Конечно, никаких маляров не было. Все это он выдумал. Маляры — это была какая-то реминисценция из «Преступления и наказания». Убийство, кровь, лестничная клетка, Раскольников…" Валентин Катаев Алмазный мой венец |
Багрицкий с Есениным поспорили, кто быстрее напишет сонет о Пушкине. Эдуард быстро написал. Есенин писал мучительно и долго. Наконец прочёл. Багрицкий обескураженно: — Это сонет? — Сонет! — угрожающе сказал Сергей и сжал кулаки. Но драки не произошло. Эдуард сказал: «Ну, ладно» и поспешил расстаться.
|
Ну из блога видно, что так называемые поэты — просто придурки-истерички. Не пишите стихов, поэты. Занимайтесь единоборствами, будете как Стивен Сигал.
|
Хм, а почему Сванидзе шизофреник?) Я не слишком осведомлен о его профессиональной деятельности, но вот попался мне этот цикл документальных фильмов, смотрю его с удовольствием, очень интересно подана информация) и подача Парфенова в аналогичных фильмах мне нравится) у Вас есть свое мнение по поводу достоверности тех или иных фактов? Делитесь) всегда рад выслушать разные точки зрения)
|
Последняя история самая красочная) А вот о случае Мандельштама я читал совершенно полярную информацию) точнее смотрел. В «Исторических хрониках» Николай Сванидзе рассказывает, что как раз Мандельштам одолжил Бородину 50 рублей, после чего, увидев однажды из окна своей квартиры жену Бородина с пакетами дефицитных продуктов, справедливо потребовал у должника отдачи.
Жизнь Мандельштама действительно «пошла под откос» после жалобы Толстого Горькому с весьма некрасивым ответом последнего — дескать, «мы им русских писателей в обиду не дадим») |