27
1174
Рубрика: кино

 

«Я купил журнал «Корея». Там тоже хорошо».

 

Корейское кино – это новое французское. Оно стало способом поднять старые темы, в которых, казалось бы, сказано все, и сделать ревизию. Повторяя «я тебя люблю» мы теряем силу фразы, не решая проблемы по существу: нам по-прежнему хочется прочувствовать момент, соприкоснуться с силой истинной любви, но форма исчерпана, она холостит, упрощает содержание, низводит его до пустоты. Из других уст, в других обстоятельствах мы снова имеем шанс услышать то, что превратит наше бессмысленное существование в настоящую жизнь. Так и здесь. «Корейскость» не декорация, не внешний атрибут говорения – это качественная перестановка акцента в истоптанном европейцами поле смыслов.

Сериал «Игра в кальмара», конечно, далеко не шедевр. Хайп вокруг него нарос такой, что может сложиться ощущение, что мы имеем дело с чем-то принципиально новым, но это не так. И жестокие игры на выживание, и образ звериного капитализма в большом городе, и вопросы корпоративной этики, и инфантилизм как способ бегства от несовершенного мира, – всё это было, было, было. Гомер, собака такая, об этом сказал раньше нас всех. Посмотрев «Игру в кальмара», люди с большим культурным багажом возмущенно говорят: «Ну что вы в этом нашли?! Вторично! Пошло! Скучно!»

Дело вовсе не в том, кто был первый – так мы рискуем всю культуру превратить в игру в кальмара. Хорошие писатели и режиссеры пробегают хрупкий стеклянный мост, а бездарности со вторичным продуктом падают и разбиваются насмерть. Надо честно признать, что сменились сами способы декодирования сообщений. Если раньше считывалось только уникальное, то теперь считывается понятное. Хорошо декорированное, структурно прозрачное «понятное» лучше любого нового и непонятного. Можно объявить такой подход пошлостью, но какой толк? Социальные, культурные, литературные игры меняются, и мы, вороша прошлое, невольно впадаем в грех консервативности и догматизма. «Игра в кальмара» нужна не для того, чтобы мы эксплицировали свой культурный опыт – она нужна как конспект того, о чем нельзя забывать. В упрощенности этого конспекта – его смысл.

Главный этический вопрос, который ставится в «Игре кальмара», состоит в том, что в больших городах с высокой степенью трудовой эксплуатации, с резкой поляризацией в доходах, люди начинают глобально сомневаться в ценности корпоративной этики. Взаимопомощь не только не увеличивает количество доброты в мире, она ослабляет всех: и тех, кто помогает, и тех, кто принимает помощь. Люди тонут, причем поодиночке. И выход только один – назвать вещи своими именами, довести ситуацию до крайности, перевести жестокость из моральной сферы в физическую. Мы и так убиваем друг друга каждый день – давайте это уже делать открыто, кого нам стесняться! В финале, конечно, герой, сказочный дурачок Ванька, докажет злодею, что люди лучше, чем тот о них думает, но мы-то знаем, что нам золотят пилюлю. И вот почему.

Сон Ки Хун, главный персонаж драмы, не просто неудачник, которым нам его пытаются представить. Он – химера. Структурно сериал строится так, что герой как личность постоянно расподобляется с поступком и ситуацией. Ки Хун рисуется как нравственно высокий, добрый человек, проявляющий альтруизм даже тогда, когда ему грозит смертельная опасность. Он не за деньги – он за людей. Таков Ки Хун как личность. При этом он постоянно оказывается в ситуациях, чужеродных собственной личности. Его поступки противоречат заявленной создателями сериала натуре. В одних случаях он нежнейший сын, трагически переживающий смерть матери, в других случаях – беспечный мот, спускающий в унитаз ее медицинскую страховку. И дело вовсе не в динамике характера, а в том, что перед нами не критический реализм, а условный брутальный псевдонатурализм, в котором логика приспосабливается к текущему моменту. Когда надо, Ки Хун будет растратчиком, а когда не надо – не будет. Он не персонаж, а олицетворение принципа. Соответственно сюжет как бы постоянно отклеивается от него, отпадает в сторону, порождая совсем уж невероятные изломы и углы. То же самое касается Чхо Сан Воо, талантливого парня, потерявшего все деньги на фьючерсах. Шоураннерам надо было показать его озверение в процессе игры – нравственную деградацию, и они это спокойно делают в ущерб характеру. Такое чувство, что сценарий состоит из двух систем, слабо связанных между собой: одна система – эта драма обнищания, в которой нет правил и хороших решений, а вторая система – линейная антиутопия бессердечной игры, где каждый новый уровень – это еще одна ступенька вниз, в зверю в себе, или наоборот, вверх. Думается, лучшая часть сериала – как раз социальная драма, которую нам немного показывают в начале и конце. Из России Корея может видеться более светлым миром, где кей-поперы красиво и ловко скачут на сцене, а на чистеньких заводах выпускают блестящие автомобили. Но вот, оказывается, и там такие же проблемы, как у нас: грязь, кровь, грызня, долги, паршивая погода. И если в «Паразитах» мы видели это в оболочке сатиры, то теперь посмотрели и сквозь оптику драмы.

Любопытно другое: массовый запрос на визуализацию насилия. Раньше такие продукты были нишевыми и охватывали потребителя определенного склада: интеллектуально развитого и довольно невротичного, для которого просмотр сцен убийства был способом выпустить джинна, позволить себе разнузданность. Да и запрет на открытую агрессию, существующий в большинстве развитых обществ, накладывает свой отпечаток: нельзя пнуть хама, но очень хочется – в фильме или книге мы пнем его заочно. Так что тренда на насилие не возник из ниоткуда: потребность была и удовлетворялась мало-помалу. Теперь мы знаем, где взять всякое в больших количествах и разное. Достаточно, например, подписки на «Нетфликс». Но дело, разумеется, не только в тотальной невротизации и подавленности среднего образованного горожанина. Главный злодей «Игры в кальмара» довольно четко артикулирует проблему: мы тоскуем по беззаботности детства. Причем эта беззаботность могла соседствовать с немотивированной жестокостью – одно другому не противоречило. Детство – сундук со сказками, добрыми и страшными. Мы видим его не как таймлайн, а как набор ярких картинок, и на одной будет жук в коробочке, на второй– изучение трупа кошки, на третьей – веселая игра во дворе. Беззаботность детства – свойство не самого детства, а его восприятия из взрослого состояния. Говорят, что у психически здорового человека есть три способности: любить, работать, играть. Работать мы научились до седьмого пота, с любовью кое-как разобрались, а вот играть некогда.

Жестокость, которую нам демонстрируют произведения, бывает различной, поскольку различна ее природа. Иногда это поиск этического края, трансгрессия в ужасное. Иногда это разрядка, доведение до предела накопленной эмоции и ее радикальное снятие. В последнее время, кажется, появилась и жестокость как особый вариант смехового начала без смеха. Автор формирует условную среду, в которой отменяется психологическая подстройка под персонажа, он видится маленьким, низким. Мы можем болеть за него, не сочувствуя. Способность так видеть вещи мы вырабатываем именно в детстве: жестокость детей не в том, что они злы, а в том, что они индифферентны к последствиям. Они живут в мире, где смерть понарошку. Расстрел, бойня, падение с высот в «Игре в кальмара» показаны в инфантильном ключе. Смерть не облекается в оболочки последствий: горевания, жизни после утраты. Она фальшива и залита кетчупом. В игре редуцируются человеческие черты, остаются только технические: присутствие – отсутствие. Сам дизайн сериала на это намекает: реальная жизнь слишком сложна, в ней не разобраться, а игра жестока, но идеально проста. Есть правила, есть приз. Человек, как ни странно, несмотря на совершенно антигуманный характер игры, погружается в беззаботность: за него все уже сделано. Послушные треугольники всех обули-одели, приготовили обед, уволокли трупы, построили новые конструкции для игры. Играй не хочу.

Отдельно хочется отметить замечательное дизайнерское решение. Символика игры, костюмы, антураж, помещения – все оформлено просто и точно. Инфантилизация дизайна должна быть, видимо, именно такой: не мимими, а простые, быстро схватываемые разумом черты. Мы устали от сложности. Там, где есть полосатое бланманже и лангустины с трюфелями, смертельно хочется пюре с маминой котлеткой.

И последнее. Главный герой сериала, Ки Хун – типичный Дон Кихот, ищущий идеал в распавшемся, разложившемся мире. Во втором сезоне, если он будет, его переродят в Монте-Кристо. Это тоже своего рода тоска по простому человеку, который действует, а не рефлексирует. Нарефлексировались уже, спасибо. Столько книг написано, столько фильмов снято, а счастья все нет. Кто и когда нас обманул? И не лучше ли честная открытая жестокость, чем подковерные игры, интриги, скандалы, расследования? В этом дети и взрослые солидарны. Просто не значит плохо. Просто значит понятно.

Дата публикации: 20 октября 2021 в 12:49