Рубрика «Индивидуальный подчерк'. Дополнение к выпуску 61. Николай Гоголь. Поэма „Мёртвые души“. Том 2.

***

... Закуске последовал обед. Здесь добродушный хозяин сделался совершенным разбойником. Чуть замечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: "Без  пары ни человек, ни птица не могут жить на свете". Съедал гость два - подваливал ему третий, приговаривая: "Что ж за число два? Бог любит троицу". Сьедал гость три - он ему: "Где ж бывает телега о трёх колёсах? Кто ж строит избу о трёх углах?" На четыре у него была опять поговорка, на пять - тоже.

Чичиков съел чего-то чуть ли не двенадцать ломтей и думал: "Ну, теперь ничего не приберет больше хозяин". Не тут-то было: хозяин, не говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть телёнка, жареного на вертеле, лучшую часть, какая ни была, с почками, да и какого телёнка!

- Два года воспитывал на молоке, - сказал хозяин, - ухаживал, как за сыном!

- Не могу! - сказал Чичиков.

- Да вы попробуйте, да потом скажите: не могу!

- Не взойдет. Нет места.

- Да ведь и в церкви не было места. Взошёл городничий - нашлось. А ведь была такая давка, что и яблоку негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок - тот же городничий.

Попробовал Чичиков - действительно, кусок был вроде городничего. Нашлось ему место, а казалось, ничего нельзя было поместить.

***

... - Что ж, ведь этак разговаривать сухо, - сказал Хлобуев. - Эй, Кирюшка! Принеси-ка ещё другую бутылку шампанского.

- Нет, нет, я больше не буду пить, - сказал Платонов.

- Я также, - сказал Чичиков. И оба отказались они решительно.

- Ну, так, по крайней мере, дайте мне слово побывать у меня в городе: восьмого июня я даю обед нашим городским сановникам.

- Помилуйте! - воскликнул Платонов. - в таком состоянии, разорившись совершенно, - и ещё обед?

- Что же делать? Нельзя. Это долг, - сказал Хлобуев. - Они меня также угощали.

"Что с ним делать?" - подумал Платонов. Он ещё не знал того, что на Руси, на Москве и других городах, водятся такие мудрецы, которых жизнь - необъяснимая загадка. Всё, кажется, прожил, кругом в долгах, ниоткуда никаких средств, и обед, который задаётся, кажется, последний; и думают обедающие, что завтра же хозяина потащат в тюрьму. Проходит после того десять лет - мудрец всё ещё держится на свете, ещё больше прежнего кругом в долгах и так же задаёт обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащат хозяина в тюрьму. Такой же мудрец был Хлобуев. Только на одной Руси можно было существовать таким образом. Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покровительство, поощрял всяких артистов, приезжавших в город, давал им у себя приют и квартиру. Если бы кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он бы никак не узнал, кто в нём хозяин. Сегодня поп в ризе служил там молебен, завтра давали репетицию французские актёры. В иной день какой-нибудь не известный никому почти в дому, поселялся в самой гостиной с бумагами и заводил там кабинет, и это не смущало, не беспокоило никого в доме, как бы было житейское дело. Иногда по целым дням не бывало крохи в доме, иногда же задавали в нём такой обед, который удовлетворил бы вкус утонченнейшего гастронома. Хозяин являлся праздничный, весёлый, с осанкой богатого барина, с походкой человека, которого жизнь протекает в избытке и довольстве. Зато временами бывали такие тяжёлые минуты, что другой давно бы на его месте повесился или застрелился. Но его спасало религиозное настроение, которое странным образом совмещалось в нём с беспутною его жизнью. В эти горькие, тяжёлые минуты развертывал он книгу и читал жития страдальцев и тружеников, воспитывавших дух свой быть превыше страданий и несчастий. Душа его в это время вся размягчалась, умилялся дух и слезами исполнялись глаза его. И - странное дело! - почти всегда приходила к нему в то время откуда нибудь неожиданная помощь. Или кто-нибудь из старых друзей его вспоминал о нём и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно услышав о нём историю, с стремительным великодушием женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его дело, о котором он никогда не слышал. Благоговейно, благодарно признавал он тогда необъятное милосердье провидения, служил благодарственный молебен и - вновь начинал беспутную жизнь свою.

***

...Вошла в комнату молодая курносенькая хозяйка, супруга Леницына, и бледная, и худенькая, и низенькая, и одетая со вкусом, как и все петербургские дамы. За нею был вынесен мамкой на руках ребёнок-первенец, плод нежной любви недавно бракосочетавшихся супругов. Чичиков, разумеется, подошёл тот же час к даме и, не говоря уже о приличном приветствии, одним приятным наклоненьем головы набок много расположил её в свою пользу. Затем подбежал к ребенку. Тот было разревелся, но однако же, Чичикову удалось словами: "Агу, агу, душенька!" - пощелкиваньем пальцев и сердоликовой печаткой от часов переманить его на руки к себе. Взявши его к себе на руки, начал он приподымать его кверху и тем возбудил в ребёнке приятную усмешку, которая очень обрадовала обоих родителей.

Но от удовольствия или от чего-нибудь другого, ребенок вдруг повёл себя нехорошо. Жена Леницына закричала:

- Ах, боже мой! Он вам испортил весь фрак!

Чичиков посмотрел: рукав новешенького фрака был весь испорчен. "Пострел бы тебя побрал, чертёнок проклятый!" - пробормотал он в сердцах про себя. Хозяин, и хозяйка, и мамка - все побежали за одеколоном; со всех сторон принялись его вытирать.

- Ничего, ничего, совершенно ничего, - говорил Чичиков. - Может ли что-нибудь невинный ребёнок? - И в то же время думал про себя: "Да ведь как метко обделал, канальчонок проклятый!" - Золотой возраст! - сказал он, когда уже его совершенно вытерли и приятное выражение возвратилось на его лицо.

- А ведь точно, - сказал хозяин, обратившись к Чичикову, тоже с приятной улыбкой, - что может быть завидней ребяческого возраста: никаких забот, никаких мыслей о будущем...

- Состояние, на которое можно сейчас же поменяться, - сказал Чичиков.

- За глаза, - сказал Леницын.

Но, кажется, оба соврали: предложи им такой обмен, они бы тут же на попятный двор. Да и что за радость сидеть у мамки на руках да портить фраки!