Борьба противоречий в России, как признак грядущих перемен.

В далеком уже 1917 году в статье «Апрельские тезисы» Владимир Ильич Ленин привел или выявил признаки революционной ситуации. Надо сказать, что Ленин, как большевик понимал революцию именно, как силовую акцию по отношению к действующей власти, собственно, что и стало одной из причин раскола социал-демократов на большевиков и меньшевиков. К тому времени Россия уже имела солидный опыт протестного движения, в основе которого лежали именно политические требования: «декабристы разбудили Герцена».

Уроки истории говорят нам о том, что путь силовой революции – это путь в тупик, выход из которого не мнее болезнен, чем поход туда под дробь барабана с перевязанной головой. К мысли о революционном пути, как эволюции пришли многие оппозиционеры в России. Один ярких оппозиционеров – Борис Немцов по этому поводу высказывался ясно и однозначно: Россия наелась революциями. Когда я говорю о каком-то революционном преобразовании, в частности, о технократической революции, я также стою на меньшевистских позициях революции посредством эволюции. Сторонникам силовой революции, особенно лицам, очарованным ее лидерами, следует усвоить, что все силовые революции и подобные революционные движения планировались и финансировались спецслужбами иностранных заинтересованных государств. Абсолютно все: никакой Савва Морозов не профинансирует мировую революцию. Во-первых, подобные Савве Морозову не дураки и не будут пилить сук, на котором сидят, а во-вторых, штанов у них не хватит, чтобы реализовать сопутствующие мероприятия прикрытия – это могут сделать только специально обученные профессионалы, которых не на улицах готовят.

Эволюционный же путь революции – путь, который никакой спецслужбе не интересен, потому как долог и в него постоянно вносятся какие-либо поправки.

Правда, есть еще один вид или тип революции – переворот, совершаемый группой лиц в интересах правящих или деловых элит. Как правило, такой переворот малозаметен обывателю, со стороны перемены могут выглядеть весьма естественными. Но, у всего есть свой бенефициар. Народ, как движущая сила любой революции, никогда не являлся ее бенефициаром и являться не может – он лишь, как собака может рвать на части врагов революции, получив кость нужного вкуса, или обещание ее получить.

Поэтому, прежде чем примкнуть к революционному движению, следует вникнуть в вопрос, на кого вы неосознанно работаете. В случае с силового сценария революции можете быть абсолютно уверены, что вы действуете не в интересах своей Родины. Остальные случи не явны, всегда есть нюансы. В одном Ленин прав, хоть прямо это и не высказал: любые перемены взрастают только на удобренной почве. А «удобрение» это закладывается в почву самой действующей властью чаще всего из-за собственной не компетенции и недальновидности. При этом, одно со временем порождает другое. И чем более непопулярное решение действующей власти у движущей силы революции – народа, тем проще революционеру подобрать нужный вкус для кости. Ну ведь это вроде бы очевидно. Почему же власть это допускает? И снова Герцен: «Слишком далеки они от народа…». Да, такие допущения случаются при слиянии дух факторов: снижение компетенции исполнительной власти и отрыв законодательной власти от народа.

Другими словами, народ перестает воспринимать законодательную власть, как своих избранников, а исполнительная власть на местах принимает непопулярные некомпетентные решения. Народ оказывается в ситуации, когда правду найти не представляется возможным. Есть, конечно, еще судебная власть, но в ситуации, когда на нее перестают обращать внимание, она переходит в сонное состояние. Именно сонное состояние, судебная волокита, формальный подход к разрешению дел является первой ласточкой в формировании такого явления в политике, как застой, формируя апатию народа по отношению к любой власти.

Гарант Конституции в этой ситуации еще выглядит, как единственная правда и сила на Земле в глазах народа, но элиты потихоньку перестают его бояться. Я не оговорился – в основе всегда лежит страх. Самое естественное человеческое чувство. Элиты одинаково бояться перемен и застоя, потому в обоих случаях они что-то теряют. Вопрос только где тот момент, когда страх застоя становится больше страха перемен. Вот в этот момент и случается переворот.

Вот мы плавно и подошли к главному признаку грядущих перемен – наличие политического застоя. Многие сейчас скажут, опять-таки, опираясь на исторический опыт, что застой – это прямое детище несменяемости власти. И – да, и – нет! Человеческая память так устроена, что она помнит те моменты истории, когда происходили яркие перемены, плохие или хорошие. Но, были и примеры в истории длительной несменяемости власти, но застоем это точно назвать никак нельзя. Например, правление Императора Николая Первого. Николай Первый правил Россией 30 лет. И это был далеко не застой. Иван Грозный правил Русью и Русским царством 51 год. Да, не все в этом правлении было однозначно, многое было на уровне эксперимента, проб и ошибок, но в целом после Ивана Грозного Россия стала другой. Поэтому несменяемость власти – это не основной и не главный признак застоя. Застой возникает тогда, когда власть начинает чрезмерно опираться на элиты, приближая их к себе, вовлекая во власть, порождая тем самым малокомпетентную прослойку во власти, одновременно отдаляясь от своего электората.

В экономике это приводит к перераспределению сфер влияния и собственности, и запускает процесс ликвидации среднего бизнеса. Средний бизнес постепенно вырождается за счет роста пропасти между малым и крупным бизнесом. Этот процесс идет постоянно, с разной скоростью, но непрерывно. В конечном счете он достигает своего апогея, когда разрыв между малым и крупным бизнесом настолько безнадежно велик, что о наличии среднего бизнеса и говорить не приходится – его уже нет. В этих обстоятельствах неминуемо снижается покупательская способность общества в целом. Именно этот момент можно считать точкой Лагранжа в застое: в политике произошел отрыв законодательной власти от народа, достигнута наивысшая точка не компетенции исполнительной власти, произошел максимальный разрыв между малым и крупным бизнесом, фактически стерший средний бизнес, как таковой. Именно при этих обстоятельствах у элит страх застоя становится выше, чем страх перемен. Все начинается постепенно: не исполняются указы и распоряжения, на запреты начинают смотреть формально, нарушение установленного порядка становится обычаем. Попытка наведения порядка силовым методом приводит к перевороту.

В этой ситуации народу остается только надеяться, какой именно элитой совершен этот переворот: политической или деловой. Если переворот совершен политической элитой, то вкус кости наверняка будет подобран правильно: народ будет доволен, двигая поезд революционного движения к следующей сортировке. Если переворот совершен деловой элитой, то все зависит насколько эта элита компетентна и готова делиться властью в общих интересах: от этого зависит, что нас ждет впереди очередная сортировка или очередной тупик.

Есть ли от этого спасение. История человечества говорит, что спасения нет. Демократия от своей идеи сохранила только название: в условиях наличия технологий управления мнением и сознания посредством СМИ и социальных сетей, демократия лишь вывеска. Кстати, великие мыслители никогда не были хорошего мнения о демократии. Так Пифагор сравнивал демократию с ковром, в котором нити переплетаются хаотично, так как невозможно учесть чаяния всех и вся. Сегодня уже никто не сомневается, что прямая демократия возможна лишь в небольших странах, таких, как швейцарские кантоны, например, где с точки зрения внутренней политики, каждый кантон – это отдельная страна.

Выход, как всегда, следует искать там, куда никто еще не ходил. Или пошли, но не дошли.

Мы разобрались с демократией и вопросами сменяемости власти. Из всего вышесказанного можно сказать, что модель общества, наиболее приближенная к идеалу – Технократическая монархия или что-то подобное. То есть, наличие гаранта Конституции, опирающегося на научно-квалификационный контроль всех ветвей власти.

Но, прочитав заголовок, читатели, наверняка задались вопросом: когда же будут эти перемены? И читая эту статью, они ждали ответа на этот вопрос. Я, наверняка, прав в этом утверждении. Если это так, то это и есть ответ. Уже скоро.