Пролетая над кукухой. Слово пацана

Я не пацан. И не чушпан. Я вообще девочка, и в 89 году мне было шесть лет. По возрасту я совпадаю с младшей сестрой главного героя Юлей, которая веселится, плачет, любит брата и маму, находит общий язык с гопотой и стреляет деньги в салоне игровых автоматов, потому что, как и мама, просрала шапку. У меня была такая же шапка. Она подвязывалась тугой резинкой и давила морду снизу.

Просмотр «Слова пацана» дался мне тяжело. Приходилось делать паузы в пару дней между сериями. Криминальные драмы – жанр на любителя, они становятся хитами, когда в них есть что-то кроме экшна и насилия, когда фильм существенно отличается от записи боев без правил. В сериале все конфликты разрешаются насилием – над другими, над собой, над здравым смыслом. Это мир, где возможно только так, он замкнут сам на себе. Иных отношений нет, поскольку насилие обладает большой гравитацией. Оно привлекательно и ужасно одновременно, и есть стыдное удовольствие в том, чтобы наблюдать, как уничтожается тело и душа.

Мне трудно назвать сериал «гениальным». По качеству он сильно уступает, например, «Во все тяжкие», где тоже показано падение добродетели, эстетика изнанки зла и красота криминального мышления. Думаю, сериал пошумит-пошумит и сойдет на нет, выродившись во втором сезоне в кровавую чепуху. Жора Крыховников, режиссер сериала, лишен вкуса и перегибает палку, он фанат навалить все в кучу и побольше. Мастурбация в тубзике – как можно подробнее, крупным планом, вой над убитым возлюбленным – подлиннее, посочнее. Сериал строится не на гениальных режиссерских решениях, хотя, несомненно, есть удачные. Его делает крепкий сценарий, неплохая местами игра актеров и тоска по неназываемому.

Но я это неназываемое назову. Как ни странно, это «тепло». Зимняя Казань в сериале (она же Ярославль) выглядит серой, грязной, нищей, но между персонажами складываются тесные, иногда даже душные отношения. Они живут впритирку. Каждый касается каждого, держит за руку. Отношения братьев, друзей, старших и младших, милиционеров и бандитов, комсомольцев и отшитых пронизаны человечностью на максималках: или любовь до гроба, или ненависть – до него же. Никому не плевать. Сотрудница отдела ПДН берет к себе домой внезапно осиротевшую девочку, милиционер возится с подростком, который ему откровенно неприятен, хитрожопый комсомольский вожак подбирает и трудоустраивает выпавших из банд чушпанов. Наш мир, гораздо менее криминальный, выглядит иначе. Людям сложно объединяться – в семьи, банды, группы. Очень тоскливо смотреть на то, как задержанные уличные бандиты весело ржут над репликой товарища, а потом спят вповалку. У них есть нечто, чего нет у зрителя. Друзья. Единомышленники. Близкие, кто впряжется, если что. Тем тяжелее становится предательство. Оно имеет высокую цену в мире «Слова пацана». Это экзистенциальный поворот, трансформация реальности.

Многие говорят о том, что сериал ностальгический. Не без этого. Глядя в прошлое, мы можем с любовью перебирать мелочи, детали, фотки, детские воспоминания. Прошлое умеет очищаться от грязи и горечи и крутить нам сладкую фильму с закадровым гнусавым голосом: «Каламбия пикчертс представляет». Но есть и те, кто не жил в восьмидесятые и все равно очарован сериалом. Причина все та же: дружба и насилие. Мушкетеры, если так-то посмотреть, распоясавшееся хулиганье, пираты – оголтелые преступники, рыцари – ксенофобы и наемные убийцы. Чем меньше среднестатистический человек наблюдает насилие в реальной жизни, тем сильнее ему хочется увидеть его хотя бы на экране. Вот, например, феномен трукрайм-стори. Существует множество книг, подкастов, блогов про то, как творится дичь и зло. Основным потребителем такого контента являются, как ни странно, женщины. У них появляется иллюзия осведомленности. Они делают себе прививку от страха: знакомое зло, очерченное и выговоренное, лишается магической силы. А то, чего у тебя мало, всегда магия.

Русский зритель любит криминал. «Бригада», «Бандитский Петербург», Коневский, трагикомедии Балабанова, шансон, бесконечные детективы, Донцову включая, потому что это насилие над мозгом, – все это важная часть современной культуры. Недоверие к закону и уважение к личной силе интегрировано в каждого, просто проявляется по-разному. Сила сопряжена с ответственностью, а государство ни за что не отвечает, всегда ни при чем. Оно, как показали девяностые, вообще может взять и раствориться в воздухе. Останется человек, который соберет в совочек павших товарищей, приведет их в чувство и объяснит цели, задачи и методы. Вова Адидас в сериале именно такой лидер. Он до конца сохраняет остатки человечности, что предопределяет его финал. Надо быть или тотальным отморозком, или святым. Полумеры в контрастном мире, сломанном пополам, не приживаются. Своей смерти он словно бы даже радуется – это решение накопившихся проблем. Не надо никуда бежать, не надо тащить в ад чистую девушку, отвечать перед семьей. Умер – и в порядке!

Игра актеров, как и все остальное, выглядит неровной. Есть удачные роли, есть сомнительные. Мне не понравилась игра Юлии Александровой (мать Пальто), дочки Пересильд (Айгуль), Анастасии Красовской (сотрудницы ПДН). Зато группировщики сыграны блестяще. В них есть и наивное обаяние, и дерзость, и гнев улицы против того, как сложились обстоятельства. И не важно, каков изначально достаток семьи. Вова и Марат хорошо обеспечены, Андрей и Ералаш – почти нищие. Улица делает равными тех, кого общество раскидало по иерархической лестнице, потому что улица не знает истории человека, она видит его самого, в неприкрытой наготе. И это важно. Пока тебя кто-то видит, ты есть. Советская система любила закрывать глаза на человека – он растворялся в лозунгах, словесных формулах, косноязычно сформулированных правилах. Это слишком сложно для маленького ума. Ему нужны простые вещи: зло – добро, свои – чужие, можно – нельзя. И когда оказывается, что в этих правилах нет гуманизма, герои, которые еще верят в него, отшатываются в ужасе от уличной системы. Казалось бы, вот оно, истинное братство, где каждый ценен, ан нет. Опять ценны только правила. Изнасилованному не реабилитироваться, отшитому не вернуться.

В сериале любовно воспроизведен антураж эпохи – густо, гротескно, но это бьет в самое сердце. В доме Андрея на шкафу стоят специальные часы для игры в шахматы, драма с перетягиванием ценной меховой шапки колоритна и узнаваема. Моя бабушка расчесывала норковую шапку специальным гребешком и не разрешала трогать. Позже, через много лет, мы не смогли эту шапку даже подарить никому – она приобрела отрицательную ценность. Вряд ли кто-то всерьез хочет назад, в тупиковое время, где на глазах разваливалась старая жизнь и в муках рождалась новая. Но, конечно, разбойничья романтика остается привлекательной во все времена – кому же не нравятся сильные, смелые, ловкие мужчины, готовые бросить вызов любому? Для современников они бандиты, для потомков – герои. Наценка происходит из безопасного состояния.

В обзорах на «Слово пацана» часто приводится довод, что авторы романтизируют насилие. Это не вполне так. Они романтизируют сильные чувства, а насилие в сериале последовательно ведет героев в жопу. Очень хорошо показаны ближние и дальние последствия насилия, страдание окружения героев, самих героев. Другое дело, что не предложена альтернатива. Ее не было в том времени – нет и сейчас. Куда идти пацану? На бездарную войну, в чисто поле, в менты? Ему нет места в быту, в банальной истории семейного счастья. Прекрасное пассионарное время сливалось в унитаз с жалким свистом. Забавно, что комсомольский вожак ассоциируется у критиков с Ходорковским, а опацаневший Андрей Пальто – с Путиным. Долин вообще говорит, что Путин разлит в самом воздухе сериала. Я не вижу там ничего такого. Более того, постоянная попытка выискать в сериале ответы на сегодняшние вопросы обречена – слишком локальное полотно создал Жора Крыжовников. То, к чему мы пришли сейчас, больше похоже на безумие матери Андрея, которую обокрали наперсточники, а потом огорчил своим поведением сын. Эта женщина и есть Россия. Плохо сыгранная, но Россия. Андрей, Адидас, Трубо, Зима – статисты в драме разочаровавшейся во всем страны, которую много раз предали и свели с ума. Россия – это изнасилованная девочка, запутавшаяся девушка, сломленная мать, горюющая старуха.

Почему же сериал выстрелил? Почему, как говориться, и нет. В нашей стране даже «Чебурашка» стреляет. Очень хочется увидеть хоть кроху таланта, и когда она появляется, ее рассматривают под лупой, носят к соседям показать, дают посмотреть из рук. Не утрачена вера, что мы тоже что-то можем уже наконец, сдохни Голливуд, да здравствует велики советский кинематограф. В Корее вон – «Игра кальмара», а у нас «Слово пацана». Кровь, слезы, крутые саундтреки и правда жизни. Когда хайп уляжется, думаю, станет ясно, что это гротеск и условность. Покупающий бабушке утюг мальчик непременно умрет, а показан он мельком, сцены, крупнее чем с утюгом, не получил. Его на убой, чтобы зритель вздрогнул. И девочка, плохо сыгранная, шагнет в окно – и сердце не дрогнет, потому что к ней никто не успел толком привязаться, а полюбивший ее Марат знаком с ней без году неделю. От любви до секса – три минуты, от секса до побега в никуда с преступником и того меньше. Достаточно спеть «Я хочу быть с тобой», и девушка твоя.

Сериал, несомненно, событие. Отказать ему в этом неможно. Другое дело, станет ли он частью культурного кода, вольется ли в понимание народом себя. Мне кажется, вряд ли. В нем не дано новых ответов на то, какие мы. Большая часть смотрящих сериал – чушаны, и им не стать пацанами, хотя бы потому, что жизнь пацана слишком короткая и горькая. Выходов из тупика создатели тоже не предложили: один убит, другой всех предал и примкнул к нарождающемуся бизнесу, третий сел. Это ситуативные, а не содержательные решения. Содержательным решением было бы сопротивление человека правилам – на любом уровне, сверху, снизу, от ментов, от улицы. Никого такого не нашлось. Герой не родился. Любой пацан втайне знает, что он чушпан. Поэтому не так важно, какая концовка истинная, слитая или переснятая. Криминальные миры обречены схлопываться и погребать персонажей под грудами совершенных ими поступков. И слово пацана оказывается на поверку таким же дешевым, как слово мента или, скажем, мое.