А вообще сегодня мой отец умер

А вообще сегодня мой отец умер. Сорок семь лет назад.

Егор Николаич в свои пятьдесят шесть был мужчиной бальзаковского возраста. У мужчин бальзаковский возраст длится с пятидесяти пяти до семидесяти. Это время, когда мужику всё по фигу. Что мог, то достиг. А что не достиг, то и хрен с ним. Ощущение “хрена с ним” приводит к сознанию давно неиспытанной свободы. Свободы экспериментировать и творить. Если посадят, то всё равно уже ненадолго. В Союзе, где средний возраст директора закрытого предприятия был шестьдесят пять, это прекрасно понимали. Бальзаковские мужики выводили суперкомплексы на орбиты, запускали космические аппараты, действительно достигшие Луны. Они строили города в пустынях и поворачивали реки вспять. Егор Николаич, когда был пацаном, видел их живьём. Сам он, живший свою взрослую жизнь гораздо позже, как-то не удался, героя не получил, в главные не попал, в газетах о нём промолчали. Но Егор Николаич вполне знал, что каждому - свой удел и своя доля. Каждому - своё имя. Вот ему досталось имя Егор, Егор Николаич, именно на таком правописании он настаивал.

Его отец, Николай Аркадьич, работал начальником второго, секретного отдела в управлении связи, заведовал гражданской обороной огромного северного края. Ездил в командировки в места, где Егору никогда не побывать, места далекие и прекрасные, как Луна. Отец привозил морошку и голубику, свежего лосося, красную икру. Любил свою семью. Любил Егора. Егор помнил, как однажды они поднимались по сопке, наверх, к парку культуры, где находился городской стадион. Был финал областного футбольного чемпионата, играли Водник и Цементник. Они болели за Водника. Егор отчётливо помнил деревянные, крашенные зелёной краской скамьи на стадионе, где они сидели в самом центре трибун. Вокруг несколько отцовских друзей-болельщиков. “Что, Аркадьич, кто победит?” - спрашивали они отца. Егор помнил запах табачного дыма. Все смолили, кроме отца. У отца было больное сердце. После многих лет злоупотребления отец не пил, не курил. Все северяне возвращаются на материк с больным сердцем и хронической пневмонией. Эти болезни их и убивают.

Выйдя на пенсию, родители переехали в волжский городок. Чтобы чем-то заняться, они купили шесть соток на склоне Волги. Однажды отец пошёл на собрание садового кооператива, посидел на земле, простыл, поболел, лёг в больницу и умер во сне. Ему было пятьдесят шесть. В следующий день рождения Егору будет пятьдесят семь, он станет старше своего отца.

На похороны с Алтая приехали дядья, два отцовских брата. Егор видел их уже дважды. В первый раз ему было лет пять, и он знал о поездке только по фотографиям. А потом ещё - всего пару месяцев назад, когда отец, уже больной, решил навестить их, словно предчувствовал смерть. Егор тоже поехал с ним. Дядья были высокие, крепкие, алтайские. Держали пасеки. Пчёлы от всех болезней вылечат, - говорили. Но не от смерти. Конечно, и их уже давно нет.

От дядек пахло родным. Слова обманывают, запахи никогда. Егор уткнулся в шерстяное плечо дяди Саши. Потекли слёзы. “Ну, ну, - похлопал дядя по спине. - Держись, Егорка. Нам всем нужно теперь держаться. И мы с Володькой теперь одни. Как мы теперь без Коли?.. Теперь мы следующие”.
Отец был старший, и когда младшие братья, как это бывает в семьях, не ладили, примирял их. Егор знал, они любили отца.
- Ты кем хочешь быть? - спросил дядя Саша.
- Не знаю, - ответил Егор. - Но я хотел бы путешествовать.
- Правильно, Егорка, поехали, - дядя Володя, младший, уговаривал маму: - Тоня, переезжай к нам, чего вы тут одни. У нас природа, воздух, красота. Ну, и мы, вся семья там.
После приезда дядьёв, Егор легко и быстро уснул, словно снова почувствовав себя под защитой.

День похорон, поздней осенью, был холоден и ветрен. Кладбище находилось на холме, открытое нараспашку, всё как одна свежая могила. Гроб угрюмо сполз по верёвкам. Мама и дядья бросили по горсти тяжело упавшей земли. Посмотрели на него: “И ты, Егор”.