Что поют часы-кузнечик

Что поют часы-кузнечик,

Лихорадка шелестит

И шуршит сухая печка —

Это красный шелк горит.

Что зубами мыши точат

Жизни тоненькое дно —

Это ласточка и дочка

Отвязала мой челнок.

Что на крыше дождь бормочет —

Это черный шелк горит,

Но черемуха услышит

И на дне морском простит.

Потому что смерть невинна,

И ничем нельзя помочь,

Что в горячке соловьиной

Сердце теплое еще.

1917 г. 

Это ласточка и дочка

Отвязали твой челнок.

Твержу строчки. Звуки лопаются на языке и как, лимонадные пузырьки, отдают в нос. От этого влажнеют глаза. Не отвязаться от птичьего щёлканья.

На что это похоже? Я спрашиваю. У всех спрашиваю.

Почему это не требует подтверждения, как дважды два четыре? Отскакивает от зубов, как отче наш?

— Игорь, ты же всё можешь объяснить, а если нет – то говоришь, что это не стихи. У Мандельштама стихи? Смят ли красно-чёрный шёлк поэзией, ночевала ли она на шёлковых простынях? – пристаю к коллеге по ЛИТО.

— У Мандельштама – да, — не может оспорить Осипа Эмильевича Игорь.

— Объясни мне. Может, тогда я перестану думать о ласточке и дочке.

— Это о жизни и смерти.

—  Здравствуй, Кэп! Все стихи о жизни и смерти. И потом в этом стихотворении есть слова «жизнь» и «смерть». Что за челнок, почему ласточка и дочка?

— Так ясно, мыши прогрызли дно в челноке – значит, челнок – жизнь.

— Игорь! Игорь, ну когда мыши жили в челноках, а кузнечики в часах? Может этот вообще не тот челнок. Не тот, который плавает. Или не только тот, который плавает.

— Но там же «и на дне морском простит», — значит тот!

— Но там же – шёлк. Шёлк ткут, стихи ткут.

— Ой, ну всё.

— Нет, ты скажи! Нет, ты послушай, — безуспешно настаиваю я.

Потому что смерть невинна

И ничем нельзя помочь,

Что в горячке соловьиной

Сердце теплое еще.

Господи, это так просто, будто женщина вскинет руки: «И что? И ничем нельзя помочь? Совсем, совсем? Может, я приду завтра – и получится? И будет возможность? И найдётся ещё один экземпляр?» И она приходит на следующий день, а там стена толщиной в жизни всех живших на земле людей.

Помочь нельзя. Ничем нельзя. Почему? Чёрт вас возьми! Почему? Это несправедливо. Ведь в горячке соловьиной сердце тёплое ещё.

«Это мы топим печку; у меня жар – я меряю температуру», - поясняет Анна Андреевна.

Не слышу её. Уже не слышу. Какой жар? Нет.

Это потому, что человек живёт с чувством вины по праву рождения и только его смерть невинна, и только она и может снять проклятье вины. Но для этого человек должен быть горяч. В горячке соловьиной. Нельзя иначе.