Рубрика «Индивидуальный подчерк». Выпуск 138. Илья Ильф и Евгений Петров. Роман «Золотой телёнок».

***

Пешеходов надо любить.

Пешеходы составляют бОльшую часть человечества. Мало того - лучшую его часть. Пешеходы создали мир. Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами. Это они распространили культуру по всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить сто четырнадцать вкусных питательных блюд.

И когда всё было готово, когда родная планета приняла сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.

***

...- Здравствуйте, вы меня не узнаете?

Председатель, черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в таких же брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходских каблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил, что не узнаёт.

- Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я поразительно похож на своего отца.

- Я тоже похож на своего отца, - нетерпеливо сказал председатель. - Вам чего, товарищ?

***

... За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро писал. Как у всех пишущих, лицо у него было скорбное.

***

... - Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти? - спросил он Балаганова.

- Это вы насчёт денег? - сказал Шура. - Денег у меня нет уже целую неделю.

- В таком случае вы плохо кончите, молодой человек, - наставительно сказал Остап. - Финансовая пропасть - самая глубокая из всех пропастей, в неё можно падать всю жизнь...

***

... Я, наконец, семейный человек, у меня две семьи.

***

... - Вы, я вижу, бескорыстно любите деньги. Скажите, какая сумма вам нравится?

- Пять тысяч, - быстро ответил Балаганов.

- В месяц?

- В год.

- Тогда мне с вами не по пути. Мне нужно пятьсот тысяч. И по возможности сразу, а не частями.

- Может, всё-таки возьмёте частями? - спросил мстительный Балаганов.

Остап внимательно посмотрел на собеседника и совершенно серьёзно ответил:

- Я бы взял частями. Но мне нужно сразу.

Балаганов хотел было пошутить по поводу и этой фразы, но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точным, словно выбитым на монете лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий белый шрам. Глаза сверкали грозным весельем.

Балаганов почувствовал вдруг непреодолимое желание вытянуть руки по швам. Ему даже захотелось откашляться, как это бывает с людьми средней ответственности при разговоре с кем-либо из вышестоящих товарищей.

***

... Был тот промежуток между пятью и шестью часами, когда дворники, вдоволь намахавшись колючими метлами, уже разошлись по своим шатрам, в городе светло, чисто и тихо, как в государственном банке. В такую минуту хочется плакать и верить, что простокваша на самом деле полезнее и вкуснее хлебного вина...

***

... За исключением Остапа, все антилоповцы были несколько обеспокоены торжественной встречей. Ничего не понимая, они вертелись в машине, как воробышки в гнезде. Паниковский, который вообще не любил большого скопления честных людей в одном месте, опасливо присел на корточки, так что глазам селян представилась только лишь грязная соломенная крыша его шляпы...

***

... Неопытный Паниковский развел такой большой костёр, что казалось - горит целая деревня. Огонь, сопя, кидался во все стороны. Покуда путешественники боролись с огненным столбом, Паниковский, пригнувшись, убежал в поле и вернулся, держа в руке тёплый кривой огурец. Остап быстро вырвал его из рук Паниковского, говоря:

- Не делайте из еды культа.

После этого он съел огурец сам. Поужинали колбасой, захваченной из дому хозяйственным Козлевичем, и заснули под звёздами.

***

... Паниковский оперся спиной на автомобильное колесо и, пригорюнившись, не мигая, смотрел на клюквенный солнечный сегмент, появившийся над горизонтом. У Паниковского оказалось морщинистое лицо с множеством старческих мелочей: мешочков, пульсирующих жилок и клубничных румянцев. Такое лицо бывает у человека, который прожил долгую порядочную жизнь, имеет взрослых детей, пьёт по утрам здоровое кофе "Желудин" и пописывает в учрежденческой стенгазете под псевдонимом "Антихрист".

***

Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь.

***

... Александр Иванович, подвижник, сознательно изнурявший себя финансовыми веригами, запретивший себе прикасаться ко всему, что стоит дороже полтинника, и в то же время раздражённый тем, что из боязни потерять миллионы он не может открыто истратить ста рублей, влюбился со всей решительностью, на которую способен человек сильный, суровый и озлобленный бесконечным ожиданием.

Сегодня наконец он решил объявить Зосе о своих чувствах и предложить свою руку, где бился пульс, маленький и злой, как хорёк, и свое сердце, стянутое сказочными обручами.

***

... В углу плакал Паниковский.

- Отдайте мне мои деньги, - шепелявил он, - я совсем бедный! Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.

- Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, - сказал Бендер. - Может быть, там помогут.

- Меня никто не любит, - продолжал Паниковский, содрогаясь.

- А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы скоро умрёте. И никто не напишет про вас в газете: "Ещё один сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: "Папа, папа, слышишь ли ты нас?"

- Не говорите так! - закричал перепугавшийся Паниковский. - Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех ещё продаст и купит. Отдайте мои деньги.

- Вы лучше скажите, будете служить или нет? Последний раз спрашиваю.

- Буду, - ответил Паниковский, утирая медленные стариковские слёзы.

***

... Через час Берлага узнал во всех подробностях подлинные истории болезней своих соседей по палате.

Появление Михаила Александровича в сумасшедшем доме объяснялось делами довольно простыми, житейскими. Он был крупный нэпман, невзначай не доплативший сорока трех тысяч подоходного налога. Это грозило вынужденной поездкой на север, а дела настойчиво требовали присутствия Михаила Александровича в Черноморске. Дуванов, так звали мужчину, выдававшего себя за женщину, был, как видно, мелкий вредитель, который не без основания опасался ареста. Но совсем не таков был Кай Юлий Цезарь, значившийся в паспорте бывшим присяжным поверенным И. Н. Старохамским.

Кай Юлий Старохамский пошёл в сумасшедший дом по высоким идейным соображениям.

- В Советской России, - говорил он, драпируясь в одеяло, - сумасшедший дом - это единственное место, где может жить нормальный человек. Всё остальное - это сверхбедлам. Нет, с большевиками я жить не могу. Уж лучше  поживу здесь, рядом с обыкновенными сумасшедшими. Эти, по крайней мере, не строят социализма. Потом, здесь кормят. А там, в ихнем бедламе, надо работать. Но я на ихний социализм работать не буду. Здесь, у меня, наконец, есть личная свобода. Свобода совести. Свобода слова...

Увидев проходившего мимо санитара, Кай Юлий Старохамский визгливо закричал:

- Да здравствует Учредительное собрание! Все на форум! И ты, Брут, продался ответственным работникам! - И, обернувшись к Берлаге, добавил: - Видели? Что хочу, то и кричу. А попробуйте на улице!..

***

... - Почему вы меня полюбили? - спросила Зося, трогая Остапа за руку.

- Вы нежная и удивительная, - ответил командор, - вы лучше всех на свете.

Долго и молча сидели они в черной тени музейных колонн, думая о своём маленьком счастье. Было тепло и темно,  как между ладонями.

***

... Теперь могила была готова. При спичечных вспышках великий комбинатор вывел на плите куском кирпича эпитафию:

Здесь лежит

МИХАИЛ САМУЭЛЕВИЧ ПАНИКОВСКИЙ

Человек без паспорта

Остап снял свою капитанскую фуражку и сказал:

- Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счёт. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё!

Козлевич и Балаганов остались недовольны надгробным словом Остапа. Они сочли бы более уместным, если бы великий комбинатор распространился о благодеяниях, оказанных покойному обществом, о помощи его бедным, о чуткой душе покойного, о его любви к детям, а также обо всём том, что приписывается любому покойнику. Балаганов даже подступил к могиле, чтобы высказать всё это самому, но командор уже надел фуражку и удалялся быстрыми шагами.

***

... В особенности шумел журналист Лавуазьян. Он был молод душой, но в его кудрях, как луна в джунглях, светилась лысина.

***

... Потом писатель выглянул в окно, посмотрел на бородавчатую степь и с горечью молвил:

- Пустыня - это бездарно! Но она существует. И с этим приходится считаться.

Он был философ. Выслушав благодарность Остапа, писатель потряс головой и пошёл к себе дописывать рассказ. Будучи человеком пунктуальным, он твёрдо решил каждый день обязательно писать по рассказу. Это решение он выполнял с поилежностью первого ученика. По-видимому, он вдохновлялся мыслью, что раз бумага существует, то должен же на ней кто-нибудь писать.

***

... Для иностранцев широкое поле деятельности открылось тотчас за Оренбургом, когда они увидели первого верблюда, первую юрту и первого казаха в остроконечной меховой шапке и с кнутом в руке. На полустанке, где поезд случайно задержался, по меньшей мере двадцать фотоаппаратов нацелились на верблюжью морду. Началась экзотика, корабли пустыни, вольнолюбивые сыны степей и прочее романтическое тягло.

***

... - Был, господа, в Москве молодой человек, комсомолец. Звали его Адам. И была в том же городе молодая девушка, комсомолка Ева. И вот эти молодые люди отправились однажды погулять в московский рай - в Парк культуры и отдыха. Не знаю, о чём они там беседовали. У нас обычно молодые люди беседуют о любви. Но ваши Адам и Ева были марксисты и, возможно, говорили о мировой революции. Во всяком случае, вышло так, что, прогуливаясь по бывшему Нескучному саду, они присели на траву под деревом. Не знаю, какое это было дерево. Может быть, это было древо познания добра и зла. Но марксисты, как вам известно, не любят мистики. Им, по всей вероятности, показалось, что это простая рябина. Продолжая беседовать, Ева сорвала с дерева ветку и подарила её Адаму. Но тут показался человек, которого лишённые воображения молодые марксисты приняли за садового сторожа. А между тем это был, по всей вероятности, ангел с огненным мечом. Ругаясь и ворча, ангел повёл Адама и Еву в контору на предмет составления протокола за повреждения, нанесённые садовому хозяйству. Это ничтожное бытовое происшествие отвлекло молодых людей от высокой политики, и Адам увидел, что перед ним стоит нежная Ева, а Ева заметила, что перед ней стоит мужественный Адам. И молодые люди полюбили друг друга. Через три года у них было уже два сына.

Дойдя до этого места, господин Гейнрих неожиданно умолк, запихивая в рукава мягкие полосатые манжеты.

- Ну и что же? - спросил Лавуазьян.

- А то, - гордо сказал Гейнрих, - что одного сына зовут Каин, а другого - Авель и что через известный срок Каин убьёт Авеля, Авраам родит Исаака, Исаак родит Иакова, и вообще вся библейская история начнется сначала, и никакой марксизм этому помешать не сможет. Всё повторяется. Будет и потоп, будет и Ной с тремя сыновьями, и Хам обидит Ноя, будет и Вавилонская башня, которая никогда не достроится, господа. И так далее. Ничего нового на свете не произойдёт. Так что вы напрасно кипятились насчёт новой жизни.

И Гейнрих удовлетворенно откинулся назад, придавив узкой селедочной спиной толстого добродушного писателя.

- Всё это было бы прекрасно, - сказал Паламидов, - если было бы подкреплено доказательствами. Но доказать вы ничего не можете. Вам просто хочется, чтобы было так. Запрещать вам верить в чудеса нет надобности. Верьте, молитесь.

- А у вас есть доказательства, что будет иначе? - воскликнул представитель свободомыслящей газеты.

- Есть, - ответил Паламидов. - одно из них вы увидите послезавтра, на смычке Восточной магистрали.

- Ну-у, начинается! - заворчал Гейнрих. - Строительство! Заводы! Пятилетка! Что вы мне тычете в глаза своё железо? Важен дух! Всё повторится! Будет и тридцатилетняя война, и Столетняя война, и опять будут сжигать людей, которые посмеют сказать, что земля круглая. И опять обманут бедного Иакова, заставив его работать семь лет бесплатно и подсунув ему некрасивую близорукую жену Лию взамен полногрудой Рахили. Всё, всё повторится! И Вечный жид по-прежнему будет скитаться по земле...

***

... - Вот я и миллионер! - воскликнул Остап с весёлым удивлением. - Сбылись мечты идиота!

Остап вдруг опечалился. Его поразила обыденность обстановки, ему показалось странным, что мир не переменился сию же секунду и что ничего, решительно ничего не произошло вокруг. И хотя он знал, что никаких таинственных пещер, бочонков с золотом и лампочек Аладдина в наше суровое время не полагается, всем же ему стало чего-то жалко. Стало ему немного скучно, как Роальду Амундсену, когда он, проносясь в дирижабле "Норге" над Северным полюсом, к которому пробирался всю жизнь, без воодушевления сказал своим спутникам: "Ну, вот мы и прилетели". Внизу был битый лёд, трещины, холод, пустота. Тайна раскрыта, цель достигнута, делать больше нечего, и надо менять профессию. Но печаль минутна, потому что впереди слава, почет и уважение - звучат хоры, стоят шпалерами гимназистки в белых пелеринах, плачут старушки-матери полярных исследователей, съеденных товарищами по экспедиции, исполняются национальные гимны, стреляют ракеты, и старый король прижимает исследователя к своим колючим орденам и звездам.

***

... К вечеру Остап всех знал по имени и с некоторыми был уже на "ты". Но многого из того, что говорили молодые люди, он не понимал. Вдруг он показался себе ужасно старым. Перед ним сидела юность, немножко грубая, прямолинейная, какая-то обидно нехитрая. Он был другим в свои двадцать лет. Он признался себе, что в свои двадцать лет он был гораздо разностороннее и хуже. Он тогда не смеялся, а только посмеивался. А эти смеялись вовсю.

***

...- Зося, - сказал он, - я приехал, и отмахнуться от этого факта невозможно.

Фраза эта была произнесена с ужасающей развязостью. Девушка отшатнулась, и великий комбинатор понял, что взял фальшивый тон. Он переменил интонацию, он говорил быстро и много, жаловался на обстоятельства, сказал о том, что молодость прошла совсем не так, как изображалось в младенческие годы, что жизнь оказалась грубой и низкой, словно басовый ключ.