Русские стихи 1950—2000: Антология. Из — 15

 

Ксения Некрасова, которой посвящается сегодняшняя рубрика, одна из самых необычных поэтесс, не только в рассматриваемый период, а в общем корпусе советско-русской поэзии. Собирая блог про Ксению, наткнулась на такое определение поэтессы: юродивая от поэзии. Мне показалось, что это очень точно.

Немного официала, чтобы понять контекст, в котором творила Ксения Некрасова. Она родилась в 1912 году в Пермской губернии. Была внебрачным ребёнком. Сведения о родителях разнятся. В автобиографии писала: «Родителей своих не помню. Взята была из приюта семьей учителя на воспитание…» В 1935 году, окончив техникум политпросвета. В 1937 году журнал «Октябрь» напечатал её подборку стихов с предисловием Николая Асеева. В 1937—1941 училась в Литературном институте, не окончила из-за войны.

Над Ксенией смеялись, у неё было очень бедная одежда. Умер сын. Умер муж. Жила впроголодь и не имела своего угла. Она лепетала глупости и резала правду в глаза. Её называли юродивой, сумасшедшей. Умерла в 1958 году в Москве. При жизни у нее вышел только один малюсенький сборничек в 14 стихотворений. Не буду описывать здесь, как над ней издевались в Союзе писателей СССР или как там эта контора называлась? Для них она была невменяемая графоманка.

Зато ходили слухи, что Ахматова якобы говорила, что она «знала двух женщин поэтов – Цветаеву и Некрасову». К которой Ксения пришла в 1943 году в Ташкенте с мешком рукописей, грязная и оборванная. Ахматова находилась там в эвакуации.

Да зачем я всё это пишу? Лучше всего о поэте может рассказать только поэт.

Вот такие стихи написал в 1964 Ярослав Смеляков про Ксению Некрасову.

 

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки,

ваша изысканность, ваши духи и белье? —

Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке

В стихотворение медленно входит мое.

Как она бедно и как неискусно одета!

Пахнет от кройки подвалом или чердаком.

Вы не забыли стремление Ксюшино это —

платье украсить матерчатым мятым цветком?

Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно:

пренебреженье, насмешечки, даже хула.

Знаю я только, что где-то на станции дачной,

вечно без денег, она всухомятку жила.

На электричке в столицу она приезжала

с пачечкой новых, наивных до прелести строк.

Редко когда в озабоченных наших журналах,

Вдруг появлялся какой-нибудь Ксенин стишок.

Ставила буквы большие она неумело

на четвертушках бумаги, в блаженной тоске.

Так третьеклассница, между уроками, мелом

в детском наитии пишет на школьной доске.

Малой толпою, приличной по сути и с виду,

сопровождался по улицам зимний твой прах.

Не позабуду гражданскую ту панихиду,

что в крематории мы провели второпях.

И разошлись, поразъехались сразу, до срока,

кто — на собранье, кто — к детям, кто — попросту пить,

лишь бы скорее избавиться нам от упрека,

лишь бы скорее свою виноватость забыть.

 

А это уже пишет Евгений Евтушенко в 1965 году:

ХХ век

конца сороковых годов

стоял – налитый до краев

свинцовой влагою трагедий,

хотя и кончилась война.

 

Я никогда не забуду про Ксюшу,

Ксюшу,

похожую на простушку,

с глазами косившими, рябоватую,

в чем виноватую?

 

Виноватую

в том, что была рябовата, косила

и некрасивые платья носила…

 

Что ей от нас было, собственно, надо?

Доброй улыбки,

стакан лимонада,

да чтоб стихи хоть немножко печатали,

и чтобы приняли Ксюшу в писатели…

 

Мы лимонада ей, в общем, давали,

ну а вот доброй улыбки —

едва ли,

даже давали ей малые прибыли,

только в писатели Ксюшу не приняли,

ибо блюстители наши моральные

определили —

она ненормальная…

 

Люди,

нормальные до отвращения,

вы —

ненормальные от рождения.

Вам ли понять, что, исполнена мужества,

Ксюша была беременна музыкой?

 

Так и в гробу наша Ксюша лежала.

На животе она руки держала,

будто она охраняла негромко

в нем находящегося ребенка…

 

Ну а вот вы-то, чем вы беременны?

Музыкой, что ли,

или бореньями?

Что вы кичитесь вашей бесплотностью,

люди,

беременные бесплодностью?

 

Вам не простится

за бедную Ксюшу.

Вам отомстится

за Ксюшину душу.

 

Ну и наконец сама подборка. Обратите внимание на современность строк Ксении. А она умерла, напоминаю, в 1958 году. Какая-то сказочная смесь верлибра и белого стиха.

Решила назвать подборку Ксении Некрасовой её же фразой:

«Я долго жить должна — я часть Руси»

 

Весна

Босоногая роща

всплеснула руками

и разогнала грачей из гнёзд.

И природа,

по последнему слову техники,

тонколиственные приборы

расставила у берёз,

а прохожий сказал о них,

низко склоняясь:

«Тише, пожалуйста, —

это подснежники…»

 

* * *

На сосновом табурете

блюдце чайное, как море,

с голубой водой стоит.

Ходит по морю синица

с черным глазом на боку.

За окошком снег идет  –

птица в комнате живет.

 

Ночное

На земле,

как на старенькой крыше,

сложив темные крылья,

стояла лунная ночь.

Где-то скрипка тонко,

как биение крови,

без слов улетала с земли.

И падали в траву

со стуком яблоки.

И резко вскрикивали

птицы вполусне.

 

Из детства

Я полоскала небо в речке

и на новой лыковой веревке

развесила небо сушиться.

А потом мы овечьи шубы

с отцовской спины надели

и сели

в телегу

и с плугом

поехали в поле сеять.

Один ноги свесил с телеги

и взбалтывал воздух, как сливки,

а глаза другого глазели

в тележьи щели.

А колеса на оси,

как петушьи очи, вертелись.

Ну, а я посреди телеги,

как в деревянной сказке, сидела.

 

* * *

 

А я недавно молоко пила – 

козье – 

под сочно-рыжей липой 

в осенний полдень. 

Огромный синий воздух 

гудел под ударами солнца, 

а под ногами шуршала трава, 

а между землею 

и небом – я, 

и кружка моя молока, 

да ещё берёзовый стол – 

стоит для моих стихов.

 

* * *

И стоит под клёнами скамейка,

на скамье небес не замечая,

юноша, как тонкий дождик,

пальцы милой женщины руками,

словно струны, тихо задевает.

А в ладонях у неё сирени,

у плеча кружевная пена,

и средь тишайших ресниц

обетованная земля, –

на прозрачных лугах

ни забот, ни тревог, –

одно сердце поёт

в берестяной рожок

о свершённой любви.

 

 

* * *

Как мне писать мои стихи?

Бумаги лист так мал.

А судьбы разрослись

в надширие небес.

Как уместить на четвертушке небо?

 

УРАЛ

 

Лежало озеро с отбитыми краями...

Вокруг него березы трепетали,

и ели, как железные, стояли,

и хмель сучки переплетал.

Шел человек по берегу - из леса,

в больших болотных сапогах,

в дубленом буром кожухе,

и за плечами, на спине,

как лоскут осени-

                             лиса

висит на кожаном ремне...

 

Я друга из окошка увидала,

простоволосая,

с крыльца к нему сбежала,

он целовал мне шею,

                                 плечи,

                                          руки,

и мне казалося, что клен могучий

касается меня листами.

Мы долго на крыльце стояли.

Колебля хвойными крылами,

лежал Урал на лапах золотых.

Электростанции,

как гнезда хрусталей,

сияли гранями в долинах.

И птицами избы

на склонах сидят

и желтыми окнами

в воду глядят.

 

Несколько слов напишу об этом знаменитом стихотворении. Его Ксения переделывала на протяжении 10 лет. Впервые оно было опубликовано в 1940-м в журнале “Молодая гвардия”. Отрывок, состоявший из 158 слов, носил первоначально название “Осень”. В 50-е годы, в результате долгих правок, Ксения оставила от стихотворения всего 106 слов и опубликовала его в журнале “Огонек” в том виде, в каком оно известно сегодня. Чтобы было понятно, что Ксения работала над текстами, а не просто записывала в стиле «что вижу, то и пою».

 

***

Как мне писать мои стихи?

Бумаги лист так мал.

А судьбы разрослись

в надширие небес.

Как уместить на четвертушке небо?

 

Исток

 

Когда неверие ко мне приходит,

стихи мои

мне кажутся плохими,

тускнеет зоркость глаза моего,-

тогда с колен

я сбрасываю доску,

что заменяет письменный мне стол,

и собирать поэзию иду

вдоль улиц громких.

 

Я не касаюсь проходящих,

что ходят в обтекаемых пальто

походкой чванной,-

лица у них надменны,

разрезы рта на лезвие похожи

и в глазах бесчувственность лежит.

Не интересней ли

с метельщицей заговорить?...

 

Сирень

Встретила я

куст сирени в саду

Как угодно

он рос из земли

и как голых детей

поднимал он цветы

в честь здоровья людей

и дождей

и любви...

 

***

каждый день

возвращаясь с обедом

я мимо горы прохожу

удивляет она меня

на вершине ее кишлак!

 

***

Стояла белая зима,

дыханием снегов

весну напоминая.

Игольчатый снежок

роняли облака.

 

 

И белые поляны разделяя,

река, как нефть,

не замерзая,

текла в пологих берегах.

 

Утренний автобус

Проходит автобус вдоль Красной Пресни...

Уборщица входит с лицом сухощавым

в синем халате

и красном платочке.

 

***

Солнце выжгло киргизские горы

Фиолетовы к вечеру склоны

И чернее ущелья, откосы

И зубчатее гор вышина.

 

Я стою,

   А кругом колючки

 

Ни единой травинки нету

Ни единого нет листа.

 

Вот приходит воздушный ветер

И шарами колючие стебли

На прозрачные руки берет

Я гляжу и дивлюсь

Для чего эти смерти сидят на стеблях

Эти острые иглы

Вкруг красивых соцветий

И шипы как венцы

У цветов на челах…

 

Я стою

   я молчу

 

Мимо вихрь охапки колючек проносит

Забивая на зиму расселины скал.

Взор мой, кинутый вниз

Пораженный ― опешил

Над обрывом карниз

В одежине из медных заплат

Из карниза встает старик.

 

Когда-то сиреневый волос сидел

Потом его птицы иссохшись склевали

И вот вкруг лысой его головы

Шилья короною ржавою стали.

 

И каждый лист

Закончен был зубцами

И копии зубц[ов] торчали

Тень упала под ноги мне

Я голову вверх подняла

Медленно шевеля крылом

Стервятник кружил надо рвом

Так низко висел на крылах

И отчетливо видела я

Как по белой груди его

Размазана свежая кровь.

Я стою

Я молчу.

 

***

Прости меня

     Великий СССР [сэсэсэр]

 

Что я беру

     Твои одежды

 

И не сгущая пыль

        От долгого пути

 

И пятен не стирая от дороги

Свожу покров льняного полотна

На стол смолистый сосняка

Приют усталого поэта

Да будет плащ твой

Листом для моего блокнота

Да будет мантия парада

Как грамота от нас

Для будущих людей.

 

***

Если бы был бог

Я бы просила

Дай мне бог

Силу свою

Я бы из слов

Сотворила мир

Не хуже миров

Вселенной всей

Я бы слепила

Первого человека

Что населил

Эпоху мою

Я бы рай рассадила

По двадцатилетиям

И поселила бы нас в раю

 

Но что делать

Если всевышний прах

А прах

Это значит тлен

Уж мы лучше люди

Сами собой

Средь жизни своей земной

Без бога рассадим сад

 

И я поэт

В этот сад пойду

И разобью в поэме моей

Я сам

О навозе сложу сонет

И о почве сложу стихи

Из чернозема будут плоды

Я звезды освещу

Вместо букв

Я зерно на строчки мои

Посажу из моей земли

И будут птицы

Летать в словах

И животные в ритмах жить

И пройдет человек

Не из строк

Не из букв

А рожденный из трав и руд

По белой земле моей.