Марко Сарор — Гейб Уайт 40:15 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосование проходит по новой для ЛитКульта системе: необходимо распределить участников битвы по местам. Лучший рассказ - первое место... худший по вашему мнению - третье место.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Задание на тур:
ПЭ: заброшенная мельница, песни ветра, деревенский колдун 
Артефакты: прядь волос, веселый смех, корзина с грибами, старинный перстень

ПЭ (Присутствующие элементы) - обязательны в тексте, без изменений; в тексте выделяются курсивом - для читателя и оценки.

Артефакты - вплетаются в повествование на усмотрение автора, редкие слова можно заменять на современные (в случае, если автор не справляется с оригинальным артефактом); в тексте артефакты выделять курсивом либо жирным шрифтом - для читателя и оценки. 

Максимальный размер текста: 10000 знаков с пробелами

Голосование продлится до 3 сентября включительно.

Марко Сарор

Немил и Егорка

Тёплое солнечное утро перед восходом осени. Старый деревенский колдун Немил сидел у заброшенной мельницы в позе лотоса и о чём-то сосредоточенно думал. От глубоких мыслей между бровей собрались две глубокие вертикальные морщины, разделяющие рябь кожи лба надвое. Лёгкий ветерок играл с длинными седыми прядями волос. По большому овальному чёрному агату в оправе серебряного старинного перстня на иссохшем мизинце скользило пробуждающееся ото сна солнце.

Птицы молчали. Слух возбуждали только тихие грустные песни ветра, да мерное поскрипывание прогнившей древесины всеми забытой, но когда-то любимой всей деревней мельницы-кормилицы. Её доски-кости жалобно хрустели не столько от времени, дыхания скошенного поля, и даже из-за жирных крыс, нашедших пристанище в недрах заколоченного строения, сколько от тоски. Тяжкой ноющей боли того, что раньше было жизненно необходимым, чем жили, дышали, на что молились люди. Те самые, которые нонче обходили стороной, сплёвывали при виде неказистой рухляди, отворачивались и ждали, когда же падёт ветхая древесина под медленным, но неотступным давлением времени и стихий. Ремонтировать уже бесполезно, а разобрать – ни у кого рука не поднималась. Не угасли ещё в памяти деревни воспоминания, как именно благодаря этой мельнице деревня пережила великий голод. Воспоминания живы до тех пор, пока живы люди, носящие их.

Таким человеком как раз и был Немил. Травник и единственный местный лекарь. Он знал много. Рассказывал, когда попросят. Умел много. Делал, что нужно когда требуется. Его понимал лес, не боялись дикие звери, слушались облака. Реки замедляли ход, когда подходил к берегам. Если собиралась гроза перед жатвой, приходил староста. Потом уходил. А тёмные тяжёлые тучи уплывали в глубь леса и изливались там, не затрагивая поля. Если заболевали дети, женщины шли к Немилу. А через несколько дней в домах ещё недавно горевавших матерей уже слышался весёлый смех ребятишек.

Оттого и прозвали старика колдуном. Люди опасались его, некоторые презирали, но все нуждались в нём. Приходилось уважать и смириться с тем, что понять не по силам.

Немил любил сидеть у мельницы. Никто не отвлекал от дум. Время текло размеренно и спокойно. Там его оберегало прошлое, умиротворяло настоящее и манило будущее.

Но в это утро старца потревожил запах дыма. Принюхался. Самокрутка. Он огляделся по сторонам. Из-за угла мельницы поднялось сизое облако и растворилось в свежем воздухе.

Немил поднялся с земли. Размял затёкшую спину и направился за угол.

Там, прислонясь к стене, курил отрок лет тринадцати. На земле у его ног стояла накрытая листьями лопуха корзина с грибами. Увидев колдуна, мальчик сразу же затушил самокрутку и виновато опустил глаза. Хотелось схватить корзину и убежать. Но пойман, а, значит, вор. Нужно объясниться, посоветовал внутренний голос. Мальчик открыл было рот, но старик успел поздороваться первым.

— Здравствуйте, – насупившись ответил юноша.

— О, сколько ты грибов успел собрать. Полная корзина. А рассвело ведь совсем только недавно. Молодец!

Мальчик изумился, получив похвалу вместо ожидаемого порицания. И поднял большие блестящие глаза на Немила.

— Спасибо, – вымолвил он, – маменька попросила грибов к обеду принести. А я вышел пораньше. Что мне. Впотьмах вижу хорошо. Вот и надёргал. А вы бате не расскажите, что я…

— Зачем же? Ты мужчина, хоть ещё и мальчик. Если что-то делаешь, значит есть на то причины. Ты сам в ответе за свои поступки.

— Спасибо.

Отрок задумался, рассеянным взглядом изучил собственные сапоги. Затем спросил.

— А можно я ещё одну закурю?

— Можно. Но только если со мной поделишься. Я бы от табачку не отказался сейчас.

Мальчишка обрадовался. Достал кисет и начал набивать самокрутку.

— Табачок-то отцовский?

— Угу.

— Тайком, поди, взял?

— Да, – виновато поник мальчик.

— Тайком не надо. От совести всё равно не утаишь.

— Я больше так не буду.

— Вот и славно. Да что же ты остановился? Давай, заворачивай!

Когда папироски были готовы, Немил с мальчиком присели на старую, но ещё прочную лавку. Подожгли табак и почти синхронно затянулись дымом.

— Как зовут тебя, юноша?

— Егорка.

— А зачем ты, Егорка, кисет отцовский стащил?

— Ну… Понимаете… Это…

— Нет. Не понимаю. Ты объясни. Может, и пойму тогда.

— Не понимают меня батяня с маменькой. Знаете, раньше как-то понимали, а теперь перестали, – вздохнул Егорка, – и я их тоже.

— Это нормально. Ты просто начал взрослеть.

— И что, так теперь всегда будет?

— Нет. Не всегда. Когда повзрослеешь, ты их поймёшь.

— А они меня?

— И они тебя. Ты сам их научишь.

— Это как?

— Ну вот, ответь мне, ты хорошо себя понимаешь? Твои желания, решения, поступки?

— Да что-то не особо…

— Вот. А как же другим тебя понять, коли ты сам «не особо»?

— Ну Вы же меня сейчас понимаете!

— Нет.

— Как же?..

— Видишь эту мельницу?

— Вижу.

— Когда я был совсем ещё крохой, едва ходить умел, мои родители на ней работали. Отец амбар чинил, чтобы зерно от дождей не намокло. Собак завёл и кошек. Собаки от воров охраняли и крыс ловили. Кошки – мышей. Матушка муку молола. Аккуратно, чтобы ни зёрнышка не потерять. Год был неурожайный. В деревни голод великий был. Но родители мои добрые были. Каждому двору по жмене муки на человека раздавали каждым Божьим днём . Ни больше, ни меньше. Богатые им денег предлагали, чтобы мешками скупить. Много денег. Но родиткли отказывались. Они видели, что запасов хватит только по жмене на человека. А коли мешками продавать, то озолотиться можно. Но те, кто заплатить не может, издохнут от голода. Так они и спасли всю деревню.

— А при чём тут я?

— Мои родители не только спасли твоих от смерти, но и меня видеть научили. Нужду людскую замечать.

— Но муки у нас дома хватает. Новая мельница работает хорошо. И год урожайный.

— Твоя нужда – не в хлебе.

— А в чём же?

— В том, чтобы матушка порадовалась корзине грибов, которые ты собрал. Да в том ещё, чтобы с отцом сесть на рассвете, забить по самокрутке и рассказать ему, что ты в девочку влюблён.

— А это-то вы откуда знаете? – Егорка широко раскрыл глаза и уставился на Немила. Да так ошалел, что папироску изо рта выронил.

— Да как же не знать? Все влюблённые одним взглядом смотрят, как бы ни скрывались.

— Недаром Вас, дедушка, колдуном кличут.

— Нонче всех колдунами зовут, кто видеть умеет.

— Чудной Вы!

Немил улыбнулся в ответ.

— А вот дедушкой меня ещё никто не называл. Не было у меня детей. Один всю жизнь прожил.

— Почему же?

— Некогда мне было, Егорка. Понимаешь?

— Понимаю.

Старик ещё раз улыбнулся.

— Ну, давай, беги теперь домой. Матушка ждёт. Волнуется о тебе. Да, на вот, – колдун нагнулся и сорвал траву, растущую у лавки и протянул юноше, – мяту пожуй, а то весь рот себе засмолил. Негоже женщину табачным запахом смущать.

— Спасибо!

— Обещаешь больше не воровать отцовский кисет?

— Обещаю!

— Молодец.

Егорка встал, забрал корзину, попрощался и побежал домой.

А Немил остался сидеть на лавке. Смотрел на золотое солнце над зелёным лесом. Слушал стоны старой мельницы. И вспоминал. Видел русые кудри, голубые глаза, пышные белые груди и упругий круглый живот единственной женщины, которую он любил. И её падение с мельничной лестницы. И роды до срока. И мёртвого крохотного сына. Сердце жены не выдержало горя и остановилось очень давно, в один из таких же золотых августовских рассветов.

Но сквозь тяжёлые, несмываемые водами времени воспоминания, звучало звонкое, пропахшее табачным дымом «дедушка». И блестели широко раскрытые глаза Егорки.

В груди Немила стало светло и тепло. Что-то лёгкое, радостное потянуло вверх, будто крылья за спиной расправились, взмахнули, почувствовали под собой кристально чистый воздух и оттолкнулись.

Старик вспомнил забытое за долгие годы яркое необъятное ощущение счастья. Когда чувствуешь себя таким тёплым мягким и огромным, что способен укрыть собою весь мир. Оградить спиною от холода бед и горестей и согреть грудью всех, кто нуждается в тепле.

Немил каждой клеткой тела ощущал жизнь. Еле слышно он промолвил: «Родная, спасибо за сына! У нас внучёк подрастает.» И старая мельница перестала скрипеть.

Вечером того же дня жители деревни обнаружили труп колдуна на той же лавке, на которой они поутру сидели с Егоркой. Ветер ласково трепал длинные седые локоны. А на пожелтевшем парафиновом лице застыла улыбка. 

Гейб Уайт

   Лихо Безочесное

            Из глубины ночного заснеженного леса, что глухой стеной окружал деревню, приближался низкий механический гул. Залаяли собаки. Слышно, как свиньи пронзительно завизжали и начали обеспокоенно бегать в своих загонах. Петухи закричали, словно на заре. Тишину вспарывал дьявольский хор напуганных звериных голосов, под аккомпанемент нарастающего с каждой секундой лязгающего стона.

            Из окна своего дома двадцатилетний юноша Данко наблюдал за большой серой фигурой, которая завалившись на левый бок, медленно ползла по его родной деревне, издавая на всю округу этот оглушающий гул. От света многочисленных огней, её тень ползла по избам, выстроенным в два ряда вдоль длинной улицы. Лихо Безочесное – так его называли жители деревни Лиховка. Только сейчас Данко понял смысл его имени. У существа не было глаз. Из-под серого рваного капюшона торчал лишь большой свиной нос, которым оно жадно вдыхала воздух. К чудищу сбоку подбежала одна из местных собак и, не жалея глотки, начала лаять на него. Лихо повернулось мерзкой свиной мордой к глупому животному. Парень не понял, как это произошло, но через секунду на месте собаки пульсировал окровавленный шмат мяса, переломленных костей и вывернутых кишок. По снегу и бревенчатым стенам ближайших изб расплескались брызги крови. Данко потерял от увиденного сознание.

 ***

            Наутро Данко проснулся на полу в сенях, рядом с корзиной, наполненной свежими грибами. Младшая сестра Веселина заботливо укутала его шерстяным одеялом. События прошлой ночи казались кошмарным сном, пережитым в далеком прошлом. Тихим шагом парень направился в покои своей сестры.

            – Ей сегодня ночью было очень плохо, - почти шепотом рассказывала Веселина брату, когда тот, минуя сени, вошёл в её комнату, - в то время как Лихо ходило по деревне, мама кашляла кровью. Кричала, что видит чертей. Я боялась, что Безочесное услышит, зайдёт в избу и убьёт нас.

            Девушка заплакала, и Данко обнял её. Ничего из рассказанного он вчера не слышал. Матушка Зима уже третье лето не вставала с кровати. Местные лекари понятия не имели о происхождении сразившей её хвори, а молитвы её детей Данко и Веселины не помогали.

            – Я не ведаю, что предпринять, Веселинушка, - парень старался придать голосу мужественности, но получалось так себе, - старейшины не хотят или не в силах помочь нам. А ведь матушка некогда входила в Совет. Почему они так черствы? Задружный старейшина вообще отказывался меня принимать каждый раз, как я приходил. Я хочу повидаться с матушкой. Она не спит?

            – Нет, - сквозь слёзы сказала Веселина.

            Данко оставил сестру в комнате. Тусклый утренний свет едва освещал морщинистое лицо Зимы. Женщина лежала в постели, и с безразличным взглядом наблюдала, как в углу избы паучок опутывал паутиной ещё живую муху. Юноша подошёл к кровати и осторожно наклонился.

            – Данечка, сынок. Какой день то сегодня чудесный! Я так отрадно себя чувствую! Немножко ещё полежу и сготовлю вам с сестрицей блинчиков на завтрак, - веселым голосом проговорила Зима, однако глаза были тусклыми, словно высохшими.

            – Нет, мама, ты отдыхай пока. Мы с Веселинкой откушали уже.

            – Ну да, ну да. Я чуть-чуть ещё посплю и...

            Парень поцеловал мать и, уже было хотел уходить:

            – Отдыхай, мама, набирайся сил, выздоравливай.

            – Обожди, сынок, - остановила его мама, дёрнув за рукав синей косоворотки. - Вон  там — на полавочнике, отодвинь горшок с амарантовым цветом. В стене есть тайничок. Нажми на брёвнышко. Да посильней! Он и отворится. Делай, говорю.

            Юноша не до конца понимал, что хочет от него мать. Но спорить Данко не стал, выполнив всё, как сказала матушка. Каково же было его удивление, когда рука нащупала потайное пространство между бревен. Там, покрытый паутиной и многолетней пылью, лежал небольшой свёрток. Аккуратно развернув его, Данко положил на ладонь старинный перстень: серебряная оправа держала драгоценный камень тёмно-синего цвета.

            – Этот перстень принадлежал твоему отцу, царствие ему небесное, - тяжело дыша, сказала Зима. - Распорядись им, как считаешь нужным.

***

            Погружённый в собственные мысли, Данко брёл по деревне. От ночных злодеяний Лиха почти не осталось и следа. Лишь кое-где возле домов выделялись алые пятна крови на белоснежной глади придорожных сугробов.

            – Данко! Иди сюда! - выдернул из грёз знакомый голос Ивана. - Пойдём крапиву подымим.

            – Вань, некогда мне баловаться. У меня матушке плохо, не разумею, как ей помочь, - начал было отнекиваться Данко.

            – Вот и расскажешь всё, пойдём.

            В голубых глазах Данко читалось сильное желание поделиться с кем-то своим несчастьем, и он не стал долго противится. Юноши не были близкими друзьями, молчаливый и задумчивый Данко являлся полным антиподом болтливого прохиндея Ивана. И хотя второй недавно отметил своё двадцать пятое лето, обзавестись семейным очагом ему пока не посчастливилось.

            Данко рассказал об увиденном этой ночью и о хвори матери. Будто невзначай Иван, в свойственной ему хвастливой манере, залепетал:

            – А я знаю, как помочь твоей матушке.

            – Чего? - не поверил Данко.

            – Помнишь, я болел много зим? А теперь на ногах, жив-здоров.

            Действительно, много лет назад неизвестная хворь приковала Ивана к кровати. Два месяца он не выходил из дому, погружаясь по ночам в бредни. Но в один из дней болезнь также неожиданно отступила, как появилась в начале. Жители деревни приняли произошедшее за чудесное исцеление, поскольку знахари пророчили мальчику мучительную смерть.

            В душе Данко затеплилась надежда: вдруг Иван и правда поможет.

            – Просто так не расскажу. Давай что-то взамен. Ценное. Что у тебя есть?

            Какими же странными порой бывают стечения обстоятельств. Матушка утром отдала перстень, а Данко уже знает, как наиболее мудро им можно распорядится. В конце концов, всегда можно отобрать драгоценность у Ивана, если тот навешает квашенной капусты на уши. Юноша немного помедлил, но протянул свёрток приятелю.

            – Ого! Интересная вещица. Ну, хорошо, слушай, - начал рассказывать Иван, не сводя глаз с красивого приобретения. - Можно за лесом найти реку и заброшенную мельницу. Там поселился целитель-отшельник. Ты ещё мал был, да и я тоже, когда старик, откеле ни возьмись, пришёл к нам в деревню. Старейшины не приняли его, дабы Лихо не гневалось. Старшаки, помню, тогда прозвали его «деревенским колдуном», и пугали нас, детишек всякими россказнями. Короче, он приготовит снадобье для твоей матери, если ты хорошо попросишь, и одежды ему принесёшь зимней. А! Ещё не забудь прядь волос своей матушки ему отдать, чтобы знахарь взял в толк, что за хворь у неё неладная.

            Иван точно был не тем человеком, чьим словам можно безоговорочно доверять. Но когда на кону жизнь родного человека, любой склонен хвататься за самую тонкую соломинку надежды.

            – Но в лес, за пределы Идолищ Кровных заходить нельзя. Лихо разорвёт, а потом придёт и разорвёт в деревне всех кого увидит. Нельзя ходить в лес, - осторожно заметил голубоглазый юноша.

            – Да нет никакого Лиха, это старейшины прикидываются. Мне это ещё отец рассказывал. Данко, мы тут уже три сотни лет к ряду в единочестве живём, окружённые стеной леса и напуганные выдуманными страшилками. Колдовства не бывает, и духов нет. Меня отец носил к этому целителю. Он излечил меня от хвори. Я и сам потом к нему ходил. Видишь, живой. Идти надобно десять вёрст опосля Идолещей.

 ***

            После странного разговора с Иваном, Данко возвратился домой. Он понимал, что действовать надо уже сегодня, пока для Зимы всё не стало слишком поздно. Старейшины всё равно не помогут, а у Велеса есть заботы куда важнее умирающей старой женщины. Данко всё сделал, как велел Иван: тихо срезал прядь волос у спящей Зимы и забрал с палатей отцовский тёплый кафтан из оленей шкуры.

            С каждым шагом в густую чащу, храбрость отступала, но возвращаться в деревню поздно – до Идолищ рукой подать. Выкрашенные в кроваво-красный цвет, деревянные истуканы символизировали начало царства Лихо Безочесного. Тут даже птицы поют по-особенному тихо, словно опасаются чего-то.

            Через какое-то время Идолища остались далеко позади. Как же Данко хотелось закрыть глаза и заткнуть шишками уши, лишь бы не чувствовать за каждым деревом незримое присутствие Лиха. Или это воображение играет с ним злую шутку? Поднялся несильный ветер, и обледенелые веточки деревьев застучали, словно скоморохи на празднике Зимнего Солнцестояния своими музыкальными трещотками. Напуганный вусмерть парень услышал в этих песнях ветра добрый знак, приободрился, и ноги куда быстрее понесли его сквозь толщи снега.

            Наконец, спустя несколько часов и пары привалов, вместо новых рядов деревьев, взору Данко предстала большая ровная долина, застланная белым покрывалом. А чуть вдали виднелась закованная льдом широкая река. И ни следа мельницы, либо иного строения. Посмотрев на противоположный берег реки, юноша не смог сдержать удивления:

            – Как же волшебства не бывает? Да разве же это не чудо?

            Там, на другом берегу, раскинулся величественный город. Поражённый видом, Данко побежал ближе к реке, чтобы получше рассмотреть многоэтажные строения, из труб которых валит зелёный дым. По идеально ровным дорогам передвигаются странные самоходные телеги без лошадей, на пристани суда сами собой разгружаются при помощи костлявых железных ручищ, извергая во все стороны искры и клубы пара, и высоко над всем этим парят избы с гигантскими разноцветными пузырями вместо крыш. Этот сногсшибательный вид «поджёг лампадку» внутри головы Данко. Он, усевшись на снег, залился веселым смехом сквозь слёзы. Теперь ему, наконец, всё стало понятно:

            – Как же колдовства не бывает? Лиха не бывает? А животных-то кто наизнанку выворачивал? Старейшины? Как скотина могла сама наизнанку вывернуться? Я же всё видел собственными глазами также ясно, как этот чудный городище!

            Крича в припадке осознания, Данко не заметил, как позади, из глубины леса, приблизился знакомый механический гул. Когда парень инстинктивно обернулся, было уже слишком поздно. Снег окрасился кровью.

  ***

            Иван тихо постучался в избу. Дверь отворила сонная на вид Веселина:

            – Чего тебе, Ваня? Данко нет. Видать с дружками засиделся, да и уснул где-то у соседей.

            – Нет-нет. Мы с Данко договаривались. Он свою часть сделки выполнил. Я принёс лекарство для матушки Зимы. Пусть она срочно выпьет это, - Иван достал из походной сумки небольшой бутылёк.

            Разум Веселины ещё не отпустили сладкие объятья Баюши, и без задней мысли она впустила Ивана в дом. Они прошли в комнату Зимы. Не упуская ни одной капли, Иван  напоил лежащую в постели женщину содержимым сосуда. Спустя пару минут, заливаясь страшным кровавым кашлем, матушка Зима испустила дух.

            Вот теперь Веселина окончательно проснулась. Сперва она хотела броситься к телу матери, но, испугавшись Ивана, забилась в угол. И очень горестно зарыдала. Сквозь слёзы начала она воздавать молитвы Велесу, вперемешку с проклятьями в сторону Ивана.

            – Брат твой не вернётся, - невозмутимо произнёс отравитель. - Он в лес ушёл. Его Лихо Безочесное разорвало. Ничего. Лихо ещё разорвёт пару десятков, и жить будет просторнее. Все хворать перестанут. И еды будет больше. А мы с тобой заживём. Всё у нас хорошо будет.

            При этих словах он сел на колени подле Веселины, и вложил ей в руку перстень с тёмно-синим драгоценным камушком. Затем тихим шагом Иван направился к выходу из избы. Веселина посмотрела на подарок мокрыми от слёз глазами и отбросила перстень в сторону.

            – Созывай тризницу, надобно мать Зиму упокоить, - громко сказал Иван, выходя из дому.

  ***

            Не прошло и трёх дней, как отгремела тризница по Зиме, а ночной весенний воздух деревни вновь разрывал страшный механический гул. Никогда прежде Лихо не заходило в избы, но в этот раз человеческие крики наполнили деревню. Сильно разгневалось чудище. Не соблюдают заветы жители деревни.