Себастьян Пижотт — Рэйчел Робертс — Этан Таварес 11:22:39 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосование проходит по новой для ЛитКульта системе: необходимо распределить участников битвы по местам. Лучший стих - первое место... худший по вашему мнению - третье место.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по стихам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Голосование продлится до 10 мая включительно.

Тема матча: Эмоциональное заражение

Себастьян Пижотт

А потом неожиданно выпадет мокрый снег 
на едва оголенные плечи весны. Ты вздрогнешь 
и прижмешься к стволу, словно лист, распознавший в кроне 
видовое родство. И такой же в тебе просвет, 
сквозь который струится вода, прибивая листья. 
Так смиряют стихии шершавость тревожных мыслей. 
Не дает разметаться упругих ветвей корсет. 

Накануне цветения гладь утомленный ствол, 
напитавшись терпением каждой набухшей почки – 
возрождаться и меркнуть. Так жизнь изнутри щекочет 
и торопит раскрыться…Лети же, лети, лепесток, 
как предвестник тепла, словно птица – впервые – с юга, 
что проносит над небом и сеет, как споры, юность. 
Ты вдыхаешь ее. Не тревожишься о пустом.

Рэйчел Робертс

Они говорили со мной темным языком – темней чернил,
Кричали, что я их предал, сожрал, расчленил,
Поворачивались лицом, становились чернью, а я чинил
Сломанные часы, полученные от родни.
Меня заливают маслом, мне продлевают дни,
В небо белой рубахой взлетает самолет,
Мама домыла раму. Теперь стирает белье. 

Шум стен, вибрация пола и потолка,
Газетная рябь, работа на совесть до позвонка,
Когда не в силах молчать, но уже растворилось «пока»
В седьмом пространстве, и песня странствий –
Сказка про колобка. 

Кто они, чудовища с темными голосами?
Зачем кричат, если могут создать себя сами –
Из крошек слов, из усталой пробежки лет?
Им места нет на моем рабочем столе.
Я выброшу в окна их, дам во дворе околеть!
Комната – камера пыток, холодная темная клеть –
Рождает соседей, как муравьиная матка,
Причина словесного акта – бесстыдна, бестактна,
О, автор! Ты мог бы и так-то, и так-то,
Но в горле замерзли хореи, и ты сбился с такта. 

Рама домыта мамой. Смело вставай на окно.
Ныряй в голоса прохожих. Рви непустой блокнот.
Тебе никто не поможет. Тебе наконец все равно –
Художник рисует кожей тонкую оторопь нот.
А ты в темноте, похожий.
Ветер из пыльной прихожей –
Зефир, Борей или Нот.
Слова выбивают дрожью
Полный кишок живот. 

Закрывшись одеялом, лежу, подавляю шум,
Можешь присесть на кровать. Я правда не укушу.
Мне только бы справиться с этой густой темнотой,
Не уходи, постой!
Будь моим голосом, теплой сироткой, благословенной Той.
Обрати меня в слух, в парадигму, окати из ведра водой,
Пой мне про то, что необходимо,
Если ты истинно неизмерима
Паденьем яблока – доллара – третьего Рима,
В рулетку сверни свое длинное тело,
И голос просыплется за пределы,
Ты навзничь упала, но все же взлетела
К умытым дождем небесам.
Дальше я встану твердо. Дальше я как-то сам.

Этан Таварес

Нерест

ты думала, я недодал тебе, недонежил,
что я не взлетел, не привстал на мыски́,
что был горизонт изначально бежев
и крыльями были твои плавники – 
возможно, не столь они широки,
как у орлов и отдельных решек,
но всё же… 
в итоге ты помнишь меня таким,

что лучше б забыла — не сразу, через
неделю, жизнь, иной спиртовой литраж.
представишь – уже скручинясь и разуверясь – 
обычное разбитлованное Вчера,
где мы – от причала, Андрея, отрекшегося Петра
идём 
против теченья судеб, кетой на нерест…
где солнце вобрала оранжевая икра

и доброту. медведи и браконьеры,
когтями, снастями, завистями чиркну́в
по душам больным – чешуйным кольчугам серым,
сдержавшим разлуку, Одессу, саму войну – 
отпрянули. белыми жабрами потяну
Сегодня 
со всей растворённой в нём старой верой
и вслед за тобой налегке полечу ко дну.