Эрика Дюранс — Майкл Шэнкс — Бенджамин Эйрс — Джулия Чан — Хусейн Мадхавджи — Джозеф Пьер — Мишель Нолден 72:31:86:55:61:46:59 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосование проходит по новой для ЛитКульта системе: необходимо распределить участников битвы по местам. Лучший рассказ - первое место... худший по вашему мнению - седьмое место.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Тема матча: Факультет ненужных вещей.

Голосование продлится до 27 ноября.

Эрика Дюранс

Простая история

В маленькой кладовке антикварного магазина бушевали страсти. Шла захватывающая шахматная партия, играли признанные чемпионы - моющий пылесос и желтая тряпочка из микрофибры. За Пылесоса болели веник, большое ведро и бутылки с моющими средствами, а за Тряпочку - швабра, совок для мусора и метелка из перьев со смешным именем Пипидастр (впрочем, обитатели кладовки звали её Пуховкой).

 - Лали-лали-лали-лули! - Тряпочка обдумывала ход, напевая свою любимую песенку.

 - Ах, я не могу! Я так волнуюсь, просто в обморок упаду сейчас! - причитала Пуховка, дрожа всеми перышками. Но Тряпочка продолжала мурлыкать, не обращая внимания на впечатлительную болельщицу. Наконец, она передвинула фигуру.

 - Уважаемая, вы уверены? Так вы потеряете коня! - Пылесос чуть насмешливо поклонился.

 - Уверена!

 - Что ж... - Пылесос забрал коня, от чего пугливая Пуховка едва не лишилась чувств.

 - Не бойся, желтая знает, что делает, - шепнул ей Совок.

Желтая Тряпочка гордо улыбнулась и сделала следующий ход:

 - Шах и мат, уважаемый!

Обитатели кладовки зааплодировали, после чего мудрая старая Швабра скомандовала:

 - Все по местам! Рабочий день начинается!

И весь день они мыли, терли, подметали и начищали до блеска - занимались своим любимым делом, делом, для которого были предназначены. И Тряпочка тоже трудилась, тихонько напевая свою немудреную песенку.

И надо ж было такому случиться, под конец рабочего дня уборщица решила протереть самую дальнюю витрину. Она смочила Тряпочку в мыльном растворе, но отвлеклась, да и позабыла, что собиралась сделать. Так Тряпочка и осталась там, разглядывая обитателей витрины.

Она была восхищена их блеском и позолотой и даже немного завидовала тому, какие они красивые.

“Они столько времени стоят здесь, видят и слышат всё - должно быть, они невероятно умные! Интересно, вот что они умеют играть? Научат ли они меня своим волшебным играм?” - думала Тряпочка.

Наступила ночь, обитатели витрины проснулись и завели разговор:

 - Ой, смотрите, той вазе ценник сменили! Гордая такая! - заявила гипсовая статуэтка. Хотя сама красавица утверждала, что она из благородного фарфора.

 - Нашла, чем гордиться - мой-то ценник повыше будет, - зевнув, пробурчали старые часы.

 - Может и повыше, да кто ж вас купит - вы же давно не ходите! - вмешались хором пластиковые цветы. Они почему-то всегда говорили хором.

 - Можно подумать, на вас большой спрос!

 - Уважаемые... - несмело подала голос Тряпочка, - здравствуйте, уважаемые.

 - Боже, кто это?! - вздрогнула статуэтка, - что за цвет? Что за формы? Что за... запах?!

Тряпочка удивилась - от неё пахло только мылом, что могло так напугать эту красотку?

 - Я... я Тряпочка. Пыль вытираю, мою все. А еще я люблю танцевать и играть в шахматы. Вы играете в шахматы? - обитатели витрины переглянулись.

 - Оно еще и разговаривает?! Какое бесстыдство! Это не должно находиться рядом с такими дорогими вещами, как мы!

Тряпочку очень огорчило поведение блестящих красавцев. Она даже задумалась - а вдруг это правда, и она недостойна такого высокого общества? Она забилась в уголок и примолкла. А тем временем, обитатели витрины продолжали сплетничать и хвалиться.

- Я здесь самый дорогой товар! – напыщенно сказали старые часы, - вот только взгляните на мой ценник, взгляните!

- А что там смотреть-то – он выцвел, да к тому же пыльный очень, не видно ничего, - хором рассмеялись пластиковые цветы, - и у вас, уважаемая, позолота осыпается!

 - Как осыпается?! – взвизгнула статуэтка, - ничего у меня не осыпается! За собой смотрите, пластиковые безделки!

- А мы и смотрим! Мы – самое красивое, что здесь есть. Какие цвета, какая порода!

- Да какая у вас порода! – фыркнули часы.

Тряпочке было неприятно слушать это, и она решила снова вмешаться, чтобы остановить назревающую склоку.

 - Пожалуйста, простите меня… Давайте поиграем, а? В шахматы… Или в шашки, это просто, я научу. Или в морской бой, а? А может, в слова – куда уж проще? Вот есть такое слово – «чистота». Вам на «а», уважаемая, - мягко обратилась она к статуэтке.

Та вытаращила глаза, отвернулась и фыркнула так громко, что вокруг неё заклубилась пыль.

Обитатели витрины переглянулись и загомонили, обсуждая «желтое нечто», посмевшее предложить им какие-то игры.

А Тряпочка молча терла своим уголочком краешек витрины, и вдруг заметила, как посветлела поверхность. «Да что же это я сижу? Мне надо торопиться!» И Тряпочка запела свою любимую песенку, а потом начала танцевать.

- Лали-лали-лали-лули! Лали-лали-лали-лули! – она танцевала все быстрее, старательно и самозабвенно, не давая ни малейшего шанса даже самой крошечной пылинке. Обитатели витрины возмущались, фыркали, пытались уворачиваться, но Тряпочку было не остановить. И когда наступило утро, витрина просто засияла в лучах восходящего солнца.

А потом открылся магазин, на работу вышла дружная компания обитателей кладовки, и начался небывалый переполох. Маленькую желтую Тряпочку искали все. Веник, Швабра и Пылесос заглядывали во все углы и под все шкафы. Совок подвергал строжайшему допросу каждый попавшийся фантик, а бутылки с моющими средствами утешали рыдающую Пуховку. Но Тряпочки нигде не было, ведь она мирно спала в намытой до блеска витрине, умаявшись за ночь. Ну сами подумайте – легко ли выслушивать брюзжание и склоки? Умаешься.

Но уборщица нашла Тряпочку и очень обрадовалась:

- Моя ж ты хорошая! Помощница моя, запылилась совсем!

Тряпочку выстирали в теплой мыльной воде, аккуратно расправили и повесили сушиться на батарею, и она снова уснула.

Вечером вокруг неё собрались друзья и наперебой принялись расспрашивать Тряпочку.

- Ну скажи, какие они? Я ведь их только издали видела, -  у Пуховки дрожали перышки, - наверное, они только стихами говорят. Такие красивые – они по-другому не умеют.

- А скажи, скажи – те старые Часы, они ведь идут? – допытывался серьезный Пылесос, - такая вещь, она на века сделана, эхх.

- А во что они играют? – азартный Веник аж подпрыгивал от нетерпения, - ты нас научишь?

А Тряпочка только сжимала уголочки (так пожимают плечами тряпочки). Но все-таки не выдержала:

- Они не говорят стихами, бранятся только. И в игры не играют. Даже в слова.

- Даже в слова-а-а?! – ахнула Пуховка, победительница этой игры.

- А чем же они занимаются? – тихо спросил Совок, - ведь невозможно всю жизнь только браниться…

- А ничем. Кажется, они не очень умные.

Старая мудрая Швабра улыбнулась:

- Видишь ли, Тряпочка. Невозможно стать умным, если ты ничего не делаешь.

- Знаешь, - тихо сказала Тряпочка, - мне их жалко. Они такие красивые, но… никому не нужны.

- А мы нужны всем. Так что – давай играть?

- Во что сегодня? В морской бой? Лали-лали-лали-лули!

Майкл Шэнкс

Расформированный факультет

У городской свалки остановился автомобиль. Из него вышел хорошо одетый молодой человек и спокойно пошел мимо гор мусора. Джозеф Купер, а именно так звали молодого человека, улыбался и насвистывал незамысловатый мотив, пока не подошел к нужному месту, скрытому от посторонних глаз двумя навалами выброшенной бытовой техники.

На старом брезенте, придавливая его к земле, лежала расколотая плита, на которой еще можно было рассмотреть надпись «факультет». Джозеф ухмыльнулся, небрежно отбросил плиту и сдернул брезент. На мужчину смотрела коллекция. Его коллекция. Маленький плюгавый толстый мужчина, женщина с раскрытым в крике ртом и с растрепанными волосами, непонятное нечто с множеством голов, изображающее многодетную семью, сухонькая старушонка с пистолетом в руке, студент с вытекающим из ушей мозгом, молодой пижон без штанов, существо с собачьей головой, младенец в ботинке и с сигаретой – все эти фигурки Джозеф собственноручно вырезал из дерева затем, чтобы успокоиться после очередного утомительного рабочего дня кредитного инспектора. Собственно, и на свалке он занимался таким странным хобби лишь из-за желания скрыть факт, что все эти непропорциональные уродливые фигуры – его клиенты.

Джозеф хмыкнул – со вчерашнего дня всё изменилось. И сейчас он принёс не инструменты, а жидкость для розжига. Ему больше не надо успокаиваться. Всё-таки увольнение – шикарная вещь. Джозеф пинками столкнул все фигурки в кучу, полил их и поджёг. Неяркие в солнечном свете блики костра отразились на лице мужчины.

Когда-то давно, в один не очень прекрасный день, Джозеф, пришедший на свалку придаваться своему хобби, обнаружил, что рядом с изваяниями лежала каменная плита с надписью «факультет». Плита, уже изначально поломанная, раскололась от удара, но чуть не повредила ближайшую статую. В тот день мужчина разозлился настолько, что не смог ничего вырезать. И так, сидя на груде хлама и рассматривая деревянных истуканов, молодой человек философствовал о том, что все эти люди не только никчёмны, но и по сути своей никому не нужны, раз уж они ходят оббивать пороги к таким, как он сам. И даже будучи вещами, они остаются никому не нужны, а все вместе они образуют эдакий факультет ненужных вещей. Развеселившись от этой мысли, Джозеф даже не стал далеко убирать плиту, оставив её своеобразной вывеской для коллекции.

В тот день появился факультет ненужных вещей. И сейчас он был расформирован самым жестоким образом.

Бенджамин Эйрс

Фенечка

— Вы что, серьёзно сейчас? И на банковское дело уже мест нет? И на историю древнего мира даже? — недоуменно спросил элегантно одетый юноша, выпятив губу . — Как же так?

— Да, Николай, совершенно серьёзно. Вот так вот выходит. — научный руководитель курса «Кибернетика и биотехнологии», представительный мужчина в очках и с короткой бородкой, пожал плечами и укоризненно покачал головой. — Возможно, если бы вы посещали стены своего университета чаще, чем несколько раз в год, вы бы успели выбрать себе подходящий факультатив. А сейчас — увы. Выбирать вам уже не приходится.

— Да вы понимаете, Станислав Олегович, то одно, то другое…

— Прекрасно понимаю, Николай. Жизнь даётся человеку лишь раз, верно?

— Да я…

 Коля хотел было сослаться на свою невероятную загруженность, ночные бдения над научным проектом и тому подобное, но тут ему самому сделалось совестно, и он умолк. Его невероятная загруженность обуславливалась лишь участием во всех стихийных тусовках, которые втайне от коменданта мутились в общаге, а также в тусовках более высокого уровня, уже выездных, по клубам и прочим злачным местам. Под ночными же бдениями над проектом подразумевалось ухаживание за первой красоткой курса Леночкой. Проект шëл тяжело, и до сих пор, при всех затраченных усилиях, тема оставалась нераскрытой.

— И что мне осталось, Станислав Олегович? — обречённо вздохнул Коля.

— Факультет прикладных ремёсел, десять академических часо… Что это с вами? Арсентьев? — научник испугался и потряс студента за руку. — С вами всё в порядке?

«Капец», – подумал тот, переведя дыхание и открыв глаза. – «Если мои пронюхают – всё, жизни не будет. А если Леночка вдруг узнает…»

— А? Ну, вижу всё отлично. Вот и замечательно. Первое занятие уже завтра вечером. И вот ещё что, Николай, — академик внушительно поднял вверх палец. — Я крайне рекомендую вам не пропускать хотя бы эти занятия. Иначе до защиты – не допущу, будьте уверены. Всего хорошего.

«Полный капец».

***

— Колян, ну ты чего? — кричал перед зеркалом рыжий Аристарх, сосед по комнате, пытаясь укротить свою непослушную шевелюру с помощью фиксирующего лака. — Тусим сегодня, или как это понимать-перемать, м? И Ленка твоя будет, и все остальные киборги. Чего расселся?

(А «киборгами» традиционно называли себя студенты курса «Кибернетика и биотехнологии», как несложно догадаться).

Лак попал ему в глаз, и он замотал головой.

— Тьфу, зараза! Ну так чего ты расселся, Арсентьев? Ноги в руки – и на выход!

— Не, Тарик, сегодня без меня, — обреченно ответил Коля, натягивая свежую рубашку. — У меня сегодня факультатив – трындец. Научник сказал, завалю – пулей вылечу.

— Да ладно? Это Олегович-то? — изумился Аристарх, уже зашнуровывая кроссовки у двери. — А что за факультатив-то такой стрëмный?

— А там про нанотехнологии что-то. Кажется. Так что передавай киборгам и Леночке отдельно большой привет, а я – в универ.

— Тьфу на тебя. Ок, передам, — донеслось уже откуда-то из общего коридора, и дверь захлопнулась.

Николай  вздохнул, накинул куртку, надел тёмные очки, нахлобучил на голову старую немодную кепку, которая валялась на шкафу в комнате ещё задолго до их с Аристархом заселения, сжал зубы и тоже вышел.

***

В кои-то веки он пришёл на лекцию, и даже вовремя.  Контингент в аудитории, надо признать, собрался специфический. Знаток, окинув его взглядом, сразу бы вспомнил шестидесятые, «лето любви», Вудсток и прочие хипповые заморочки. Арсентьев же знатоком не был, поэтому, оглядевшись вокруг и мысленно ужаснувшись тому факту, что бомжей и психов допускают слушать лекции, внутренне поморщился и сел на задний ряд, решив пока вздремнуть, так как преподаватель запаздывал.

— Мир вам, пиплы! — внезапно разнеслось по наполовину пустому помещению и Коля резко проснулся, ошарашенно глядя по сторонам из под тёмных очков.

— Разбирайте материалы к занятию, и мы начнём. Подходите, не стесняйтесь, пожалуйста. — тут Николай увидел лектора и окончательно пожух. Представьте себе Иисуса, таким, каким его изображают на иконах, смешайте этот образ с портретом одного из рок-идолов прошлого века, щедро насыпьте в придачу различных тесëмок, бусин, вышивок и прочего, потом резко встряхните – и на выходе вы получите Джимми Ивановича Джоплин, профессора факультета прикладных ремёсел.

— Подходите, подходите, ну что вы. Это всё бесплатно, — Джимми Иванович призывно помахал Николаю отдельно, так как он единственный до сих пор не подошёл к кафедре.

Удостоверившись, что от него не отстанут, Арсентьев спустился вниз, не глядя запустил руку в коробку. Уже вернувшись на своё место, разжав кулак, он увидел, что разом захватил несколько пакетиков бисера, леску, катушки разноцветных ниток и пару кожаных ремешков.

— Ну что, теперь все готовы? Итак, начнём. Тема нашей первой лекции: «Фенечка – смысл, язык и символизм». И, если кто из новеньких не в курсе – лекция у нас совмещается с практическим занятием, так что каждый раз у нас, считайте – мини-зачëт… Схемы плетения – на доске, начали! Теорию потом расскажу.

Коля аккуратно постучал головой по столешнице, благо на него никто не смотрел, все сразу рьяно взялись за работу. Да, не такого он ожидал от своей  IT-специальности, помимо тусовок, совсем не такого. «И это двадцать первый век», — думал он, нанизывая бисер на леску, высунув кончик языка от усердия. — «Нанотехнологии, твою налево».

***

— Ну что, как потусили? —угрюмо спрашивал Николай у Аристарха на следующее утро.

— Да ты гонишь, бро? Как всегда — огонь! Да, и Ленка твоя сильно интересовалась, чего тебя не было.

— Ну а ты что ей сказал?

— Ну, что сказал… Сказал, что нашёл ты себе новую девку, нанотехнологичную, но: ноги – от плеч, буфера – во! — Аристарх расставил руки перед собой максимально широко и еле успел уклониться от брошенной в него табуретки. — Так, стопэ! Ты что, вообще шуток не понимаешь уже?

— Я тебе сейчас втащу, Тарик.

— Во ты замороченный, а. Говорю ж, пошутил я. Так и сказал, что факультатив у тебя важный, что весь слезами исходишь, что не пришёл, что без неё уже и кушать не можешь, но Олегович сказал – хрен там, и вот. Типа того.

— Сорян, бро. Устал я вчера.

— Что, прям реально нанотехнологии?

— Да жесть вообще, — Коля абсолютно искренне вздохнул. — Все глаза с ними посадишь…

***

Факультативные занятия потихоньку подходили к концу. При всём изначальном скепсисе, Арсентьев уже вполне себе прилично разбирался в технологии плетения макраме (фенечек из ниток, в данном случае), научился плести из бисера, как феньки, так и более масштабные изделия, а ближе к концу, искренне увлёкшись всем происходящим, даже научился сочетать разные техники. Скажем больше, он даже постиг язык цветов. Не в смысле растений, а в смысле фенек, да.  У ортодоксальных хиппи, как не даст соврать Джимми Иванович, цвета фенечек несут в себе глубокий смысл, сочетания цветов в них вполне себе дают понимание стороннему наблюдателю о предпочтениях и увлечениях носящего. Короче говоря, чувака засосало в тему.

— Так, ну что, пиплы. Время оценить ваши потуги на ниве прекрасного. Сдавайте работы. — сказал профессор Джоплин, и все студенты потянулись к кафедре.

— Отлично. Превосходно. Отлично. Ого, это просто супер, Мэри! Отлично. Здорово. О, прекрасная работа, Коля, молодец! Хорошо! Отли…

— Профессор, извините, — встрял неожиданно в налаженный процесс Коля.  — А вы наши феньки куда потом деваете?

— Кхм. Ну, как куда – на кафедре хранятся, на века – подмигнул ему Джимми Иванович. — Отчётность – святое дело.

— А если вот я её хочу себе забрать? Можно так?

— Можно, конечно. Но зачёта тогда не получишь, хоть Кришна любит всех нас одинаково, конечно.

— Что? А, неважно… Хорошо, я согласен. Пусть так.

Профессор Джоплин поднял бровь и скептически скрестил руки на груди.

— Зачем тебе это, юноша?

Коля покраснел, но ответил:

— Хочу одному человеку подарить. Чтобы она… чтобы он знала… знал. В общем, вот. Так нужно.

Джимми Иванович широко улыбнулся.

— Зачёт – автоматом. Ты всё понял.

***

Этим же вечером в элитном клубе «киборги» закатили грандиозную вечеринку по случаю окончания сессии. Лучи лазеров пронизали танцпол насквозь, басы из саббуферов класса HI-End разрывали танцующих на молекулы. Чтобы твой собеседник услышал тебя, приходилось кричать.

—Лена! Ленка, привет!

— Привет, Колька! Всё сдал?

— Да вообще! Сам не ожидал! А ты?

— И я тоже! Даже матанализ, прикинь?

— Во ты крутая, огонь! А у меня для тебя кое-что есть…

— Что говоришь? Не слышу!

—Отойдем, говорю!

— Ладно, сейчас!

Укромный коридор за танцполом, удалённое буханье ритмов на грани восприятия.

— Лен, у меня для тебя подарок… Вот, это тебе.

— Что это? О, господи! Это мне? Правда мне? Какая красота! – Лена крепко целует Колю в щëку. — Где ты такую прелесть нашёл? Откуда заказал?

— Лен… Это я сам сделал. Для тебя. Для тебя одной.

*звуки крепкого поцелуя, занавес*

Джулия Чан

Попытка женитьбы

Мама всегда говорила мне, что школа жизни преподаёт самые важные уроки. А как маму не слушать, она ведь плохого не скажет. И советом поддержит, и на путь истинный наставит.

Говорит мне как-то: «Что же ты, Витенька, тебе уже тридцать пять, такой мальчик красивый, а никак не женишься?» Подумал я, и то верно, с женой-то и лучше, и веселее. И позаботится, и приготовит, и постирает, сплошные плюсы в общем. Мама-то не молодеет.

Вот и написал я девушке во вконтакте, мол, давай познакомимся. Она была не против, и завертелось.

Ну сначала, конечно, я честно предупредил, что я лысый. Но её это не смутило. Пишет мне, что вообще-то это на моей аватарке видно. Но я не сдался, я ей фотку своей лысины отправил (вид сверху) , чтобы она точно поняла, что волос у меня на макушке совсем нет. И то, что она не заблокировала меня сразу, я посчитал хорошим знаком. И общение наше продолжилось. О чем мы только ни говорили, и об истории, и о музыке, и о паранормальных явлениях. Я ей, кстати, тут же и фото мамы моей скинул. То, где она с хрустальным шаром. Мама-то моя и на картах гадает, и гороскоп может составить.

Потом и кино современное обсудили. Девушка поначалу вроде неглупой показалась, а предпочтения у неё, прямо скажем, сомнительные. Ну кто в возрасте за тридцать смотрит фильмы по комиксам? Ну ничего, подумал я, мы это потом поправим. Я ей уже сходу накидал нормальные варианты для ознакомления, все из золотого фонда кино восьмидесятых годов. Как по мне, это было лучшее время не только для русского, но и для мирового кинематографа.

Я не мог дождаться выходных, чтобы, наконец, встретиться лично. Но чем ближе была встреча, тем прохладнее становилось общение. В какой-то момент она почему-то попросила меня вообще никогда ей больше не писать. Мне показалось это странным. Я обсудил с мамой, мама сказала, что я должен быть настойчивый. Тогда я нашёл её в инстаграме и отлайкал все её фотки. Вот прямо все подряд! Представляю, как ей было приятно.

Но после этого она меня заблокировала. И в контакте, и в инсте. Я попробовал искать её в одноклассниках, но страница была удалена.

Тогда я предпринял отчаянную попытку, и отправился к ней на работу. Но и тут меня постигла неудача, у неё был выходной.

Мама сказала, что, вероятно, так сложились звезды, и такая вертихвостка нам не подходит.

Вот такой вот урок. Школа жизни, факультет бесполезных вещей. В следующий раз выберу девушку поумнее.

Хусейн Мадхавджи

Из Америки в Россию и обратно

– Ты откуда к нам такой – радужный?

Борис открыл глаза, устало взглянул на таксиста.

– Из-за бугра.

– То-то я смотрю совсем не по-русски одет. Шарф жёлтый, пидорский какой-то, пиджачок синенький, да и вообще. Ты гей, что ли?

– Слушай, сделай милость, заткнись, пожалуйста. Иначе передумаю и ничего ты от меня не получишь.

– Ладно-ладно, чё ты такой дерзкий? Уже и пошутить нельзя.

Водитель отвернулся, открыл окно, молча закурил. Всю оставшуюся дорогу он не проронил ни слова. Когда машина остановилась у подъезда блочной пятиэтажки, Борис расплатился (отдал деньги за проезд плюс обещанные чаевые –  сто долларов) и вышел.

Увидев сидящую на деревянной скамейке невысокую худую женщину в тёмно-коричневом пальто, он быстрым шагом направился к ней.

– Привет. Опоздал ты, – сказала женщина, вытирая слёзы платком.

– Где Алёна? – Сердце в груди Бориса сжалось и заныло.

– Умерла. Сегодня утром похоронили.

– Как?

– У неё четвёртая стадия была. Обнаружили новые метастазы. Я тебе писала. «Безнадёжный пациент». Так врач сказал.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! А-а-а-а…

– Тише, Борь, не надо. Успокойся, сядь. – Женщина взяла Бориса за плечи. Он повиновался и опустился на скамейку. Тело его дрожало, словно по нему пустили электрический ток.

– Анбеливебл! – Борис сжал кулаки, сдерживая гнев. – Импоссибл!

– На вот, выпей. – Женщина достала из пакета, лежащего на земле у ног, початую бутылку коньяка. – Легче будет.

– Я не пью, Тань.

– Совсем?

– Совсем.

– Помню раньше, ещё до переезда, втроём, ты, я и Марина Новый год отмечали. Тебя тогда вырвало прямо в оливье.

– Это в прошлом. Теперь ни капли. У меня отец палёной водкой отравился. Я уже в Штатах жил. Мать позвонила, воет в трубку. «Боренька, приезжа-а-а-ай, па-а-а-а-апку хоронить бу-у-у-удем, вдвоём мы с тобой оста-а-а-а-а-ались». А потом и её не стало.

– Извини, просто подумала, что это поможет заглушить боль…

– Дай сюда!

Таня протянула бутылку. Борис взял её и швырнул в стену дома.  

– Никогда, слышишь, никогда больше не предлагай мне это дерьмо. Поняла?!

– Да, Борь, конечно. – Таня не на шутку перепугалась и вжалась в скамейку.

– Знаешь, чего мне хочется сейчас больше всего?

– Нет.

– Я хочу, чтобы боль внутри стала ещё сильнее. Чтобы в меня воткнули лом или арматуру и крутили, крутили, наматывая на неё кишки. Мне хочется орать так громко, чтобы мой крик услышали и чукчи, и папуасы, и эскимосы, и индусы, и китайцы, короче, все-все-все разумные существа на нашей планете, а также животные и птицы, и рыбы в воде.

«Чокнутый», – подумала Таня.

– Я же её любил, – проговорил Борис и вдруг заплакал. – Как никого в этой жизни. Даже бога так не любят. Понимаешь?

– Понимаю, – Таня распахнула пальто и подставила обтянутую платьем грудь. Борис опустил лицо в глубокое декольте и зарыдал, как ребёнок.

– Она тоже тебя любила, – проговорила Таня, нежно поглаживая его по голове. – Часто делилась со мной своими переживаниями. Другие подруги не понимали её. Как это так – простить мужика, который тебе изменил с американкой. А Марина простила, на развод не стала подавать, хотя её уговаривали. Хорошая она была. Добрая. Верная. Так никого потом себе и не нашла.

Пока Таня говорила, в сознании Бориса, словно вспышка, возникло воспоминание. Он чётко увидел этот же покосившийся козырёк подъезда, эту же серую длинную пятиэтажку, двор с ржавыми качелями, урну с вечно переполненным мусором, скамейку, разрисованную и исписанную нецензурными ругательствами и признаниями в любви. На скамейке – восьмилетний голубоглазый пацан. Мальчик плачет, у него разбита коленка. Мать, присев на корточки, успокаивает сына, дует ему на ранку, проводит тёплой ладонью по коротким светлым волосам.

– Всё хорошо, Боренька. До свадьбы заживёт.

– Не заживё-ё-о-о-о-от! – ноет мальчик.

– Потерпи. Вон уже папа идёт с пластырем.

– Ой, бо-о-ольно!

А недалеко от скамейки, подперев берёзу ножкой, обутой в белую сандалию, стоит и с интересом наблюдает за происходящим девочка Алёна. Самая красивая девочка на свете.

– Борь, а почему ты раньше не приехал? – спрашивает Таня, возвращая Бориса из прошлого в настоящее.

– Не смог. – Выплакавшись, Борису становится легче. Он поднимает голову, продолжает рассказывать:

– Сначала заболел, потом билетов не было. А когда появились, погода испортилась.

– Мне очень жаль.

– И мне. Прости, Тань, не сдержался. У меня какая-то патологическая ненависть к алкоголю. Иногда хочется взорвать все эти чёртовы ликёро-водочные заводы, поджечь алкомагазины и рестораны, повесить барменов.

– Господи, барменов-то за что?

– Не знаю. Они напоминают мне крысиных блох. У них за спинами на полках гадость в бутылках. И эти сволочи с полотенцами на плечах с радостью распространяют её среди населения.

«Точно чокнутый», – снова подумала Таня.

– Борь, ты где ночевать будешь?

– В Марининой квартире. Ты говорила, что ключи у тебя.

– Да, у меня, держи, но там сейчас сотрудник из ФНВ. Описывает имущество.

– Откуда?

– Из Факультета Ненужных Вещей. После похорон мы посидели, помянули Марину, а потом он пришёл. Странный тип, если честно. Назвался секретным агентом. Бумаги мне показывал с подписями и печатями. Я особо не вникала, не в том состоянии была. Ты можешь сам всё разузнать.

– Хорошо. Приходи завтра утром в девять, на кладбище сходим.

Таня кивнула. Борис поднялся, обнял подругу, и пошёл в распахнутую тёмную пасть подъезда.

– А вы собственно кто?

Вопрос адресовался Борису, застывшему на пороге. Спрашивавший был на голову выше, шире в плечах и имел удивлённый вид. Он недоверчиво сверлил гостя взглядом маленьких чёрных глаз. К тому же, в довесок ко всему, у него присутствовал двойной подбородок, выпирающий живот и отвратительный голый череп.

«Уголовник, как пить дать», – подумал Борис.

– Я? Я – муж Марины. Прилетел из Америки. Думал, что застану жену живой, а она скоропостижно скончалась.

– Сочувствую.

– Позвольте узнать, как ваше имя и с какой целью вы здесь находитесь?

– Спецагент Игорь Николаевич Стрельцов. Представляю интересы частной компании ФНВ. Мы действуем в рамках закона на территории РФ. Проходите.

Борис зашёл внутрь, оглядываясь по сторонам. В одной комнате часть мебели отсутствовала, в другой её уже не было – одни голые стены. То ли Марина избавилась, то ли это дело рук агента.

«Одет прилично. Рубашка, брюки, ботинки, часы. Всё новенькое, фирменное, словно только что из магазина», – рассуждал про себя Борис, снова взглянув на незнакомца.

 – Что вы тут делаете? Это чужая собственность и я не позволю…

– Описываю ненужные вещи, – перебил агент. – Сначала мы продадим мебель и бытовую технику, а потом и саму квартиру. Хозяйке она больше не понадобится.

– Она понадобится мне! У меня российский паспорт есть…а там штамп…мы с ней уже десять лет в браке… – Борис полез во внутренний карман синего твидового пиджака. – Сейчас…где же он? А, вот! Видите? Штамп о заключении брака с гражданкой За…

– Ну-ка, ну-ка, – незнакомец резко выхватил документ, поднёс к нему изящную бензиновую зажигалку, с характерным щелчком откинул крышку.

– …харцевой, – закончил Борис, уставившись на вспыхнувший огонёк.

Через секунду он смотрел уже на горящий паспорт. Стоял, не шелохнувшись, словно заворожённый, уткнулся взглядом в одну точку и ничего не мог с собой поделать.

И только когда объятый пламенем документ упал на пол, Борис очнулся и закричал:

– Ты что делаешь, сука, мерзость, пакость, говно, гад, убью, сволочь…

В этом бурном потоке слов мата не было. Борис решил, начав новую жизнь в США, что будет сдерживаться в любой трудной ситуации и не станет употреблять обсценную лексику. И надо признать, он справлялся с поставленной задачей на ура.

Угрозу свою Борис не выполнил, ибо был человеком трусливым и малодушным. Прихлопнул зелёным мокасином изуродованный паспорт, словно какое насекомое, погасил огонь, наклонился, чтобы взять и посмотреть сохранилась ли та важная страница со штампом. Оказалось, что – нет.

– Упс, простите великодушно, это как-то само собой получилось, – произнёс агент, ухмыляясь. – Есть у вас ещё какие-нибудь важные документы или бумаги, подтверждающие право на собственность? Показывайте! Нет? Тогда прошу на выход.   

– Я буду ходить в суд, – от волнения Борис не мог связно выразить мысль.

– И обязательно в полицию.

– Да, и рассказать тоже им. Квартира украли. Вор за решётку.

– Идите отсюда, не мешайте мне работать.

Борис и сам не понял, как оказался за дверью. Он лишь чувствовал, как горит его лицо. Сильная рука схватила его за шиворот, и выволокла прочь.

Спускаясь по лестнице, он никак не мог поверить в случившееся и всё повторял:

– Какого бабуина собачьего? Какого бабуина собачьего? Какого бабуина собачьего?.....

Обращаться Борис никуда не стал. Сразу поехал на вокзал и купил билет на первый поезд до Москвы. Оттуда он вылетел в Нью-Йорк, где его ждала темнокожая жена Луиза и дочь Сидни, шести лет от роду.  

Джозеф Пьер

Студент 

Не стоит спасать мир, спасите хотя бы одного человека

Чарльз Буковски

– Давай, паря, выпей-ка. Не, водки не держу, да тебе и так хватило, духан-то какой…зато, поди весь хмель сошёл, а? Да не спеши, горячо с огня-то. Что, горько? Ничего, это тебе не чаи магазинные, а травы алтайские… зато и согреешься, и хворь не подпустишь – шутка ли, в Катунской воде искупаться, да в октябре-то. Как я ещё тебя приметил, мимо не проскочил-то, темнело уж. Лаадно, лодку спасли, а вещи не жалей, главное – живой! Ну до посёлка я тебя завтра доброшу, не боись, и своих успокоишь-то, там и телефон есть. Не, у меня нет – оно мне здесь без надобности.

Значит, говоришь, на спор один сплавляться полез…ну-ну. Из Новосибирска, значит. Это ж надо, и в институтах локдаун этот. А как специальность-то?  Юриииист… Ну, может, оно и хорошо. Может, сейчас чему и научат. Да…

Я вот тоже – учился. Общага, пивко да чернила, гулёж до утра – днём на лекциях дрыхнешь, какой там сопромат, понимаешь-то…так до сессии, а там – шпоры-бомбы. И вот как-то после научного коммунизма (дааа, был и такой предмет, препод, старик сухорукий, - зверь, по пять раз пересдавали многие), ну вот, значит после уже трояка в зачётке-то тааак я загудел… Не помню, где был, где спал – а только приснился мне кошмар, будто замерзаю, а внутри выгорело всё – ну как в Солярисе, помнишь, там героиня жидкий кислород хватанула? А, ты ж и не смотрел, наверное-то… Ну, это Тарковского фильм. Вооот, и по мне, значит, молотком бьют – пытаются оживить, да по голове всё-то!

Что – полегчало?  Давай-давай, теперь вот поешь, чем Бог, как говорят…да и на боковую. Чего ежишься, колючий свитер-то?  Так натуральный, козий, зато никаких бронхитов или там этих, ковидов.

Ну значит, тот кошмар-то мой потом повторился – да только в натуральную величину.

Уже на вахтах я пахал, под Ямбургом, женатый, ушлый, про тех.мех образование думать забыл – деньгу заколачивал. Тянули мы линию как-то зимой, опоры, значит, ставили… и тут – пурга.  А я чего-то в будке с инвентарём замешкался, торкнул дверь-то – никак, замело!  То выло, шумело над головой – а то стихло. И свет погас. Ну - давай долбиться, стучать и по стенам, и в потолок тросиком, что в темноте нащупал, а тесно…как в гробу, значит. Вспомнил тот кошмар – да не может быть, думаю, найдут! А как найти?  Там же вокруг – тундра, как закрутит – на полметра ни черта не видать, понимаешь ты? Над головой вроде и звёзды, а метель вокруг – сплошняком, где там кто-что…

Так, давай вот, ложись здесь, к печке поближе… Да эт сейчас жарко-то, а утром свежо будет, так ты ещё тулупчиком прикройся, вот тут положу.

А чего дальше? Дальше я двое суток – не то во сне, не то в аду…Сперва орал-то, матюгался, потом охрип. А потом – веришь, молиться начал. Знал-то два слова – «отче наш», так вот их и сипел, как бредил, и еще чего-то там прибалтывал – сейчас не вспомню уж. Сижу, значит, на корточках, раскачиваюсь, молюсь, и – обещаю, обещаю…Что,мол, и молитвы выучу, и курить завяжу, и пацанов ни пальцем …и жене – ни с одной поварихой… так вот оно, прижгло-то.

Нашли, а то! Случайно-то. Тишка, кобелёк наш нашёл – вынюхал, выскреб. Откопали… Ребята рассказывали, МЧС уж вызвали – ну и отбой дали, а меня первым вертолётом – домой. Воот… жене, понятно, без подробностей, так, мол, заблукал немного. Но что обещал про себя-то, сдержал. Ни-ни. И с куревом – тоже.

Да ты спи, завтра рано поедем, у меня дела в посёлке… надо кой-чего купить дедам моим.

Да неее…моих-то давно на свете нет, и жена уж скоро одиннадцать лет как...

А это я – староверам моим, гречку там, соль, да по мелочам чего.  Кто такие староверы, не знаешь? Ну ты, паря, даёшь…вот так юрист.  Точно – те, что с бородами. Да не в кинооо –  в поселениях живут! И здесь, и на Бирюсе, и на Ангаре. И даже в Америке есть. Даа, учат вас…

Это ж, понимаешь, самые чистые люди, какие ещё на земле остались! Точно тебе говорю. Последние, значит, из могикан…Могикане кто? Да неважно. Я когда сюда рыбачить первый раз приехал, да Петра Евсееича встретил – так жизнь моя опять перевернулась. Вот теперь прирос к Алтаю, дети поразъехались, своя жизнь у них, а у меня своя, значит. 

Не, зимую-то в Бийске – а здесь вот избушка эта. Не охочусь, рыбачу только, да.  Ну и вот к дедам езжу, душой греюсь…Я б и тебя свозил-то, сынок – да не знаю, примут ли, у них с этим строго. Так-то они доброжелательные, знаешь, – но всё там на свой лад. И вот этот их лад – настоящее моё образование-то. От слова образ, понимаешь-то?  Безо всяких там дипломов, разрядов, и всякой фигни, прости Господи.

Слышь, у них даже паспортов нет, не то что телефонов-зомбоящиков. И никого над ними нет, только один закон – слово Божье, со-весть, значит. И по нему не то что матом, думать худого не моги! А работать да молиться – это в радость. Но они-то себя святыми не считают, неее … Самый старый, дед Степан, на днях мне вот сказанул: мол, если ты на кого обиделся-осерчал – уже грех. По Писанию только тот и спасется, кто не просто любить – прощать умеет. А я-то, мол, сам как: глаза не успел открыть, а уже на молодых косо смотрю, с греха утро начинаю…

Во как! А попробуй-ка, не осуди никого за всю свою жизнь, попробуй – трудно-то.

Да ты уж спишь-то, паря… Ну ладно, студент, Бог с тобой, дрыхни. И я ложусь.

Вот ведь подумать только – своих детей не особо учил, а этого вразумить захотелось, ну и на что?  Каждый сам себе судьба. Тут спасай не спасай, да пока не клюнет – никакие заповеди не дойдут.

А может оно им, юристам-то… и вовсе – без надобности.

Мишель Нолден

Древнерусская тоска

Тимофей всегда считал, что жизнь похожа на зебру. Правда, с каждым днём всё больше убеждался, что у него она скорее похожа на вороную кобылу. Но если подумать получше, даже не на кобылу, а на осла. Ну что ж тут поделаешь? И такая жизнь зачем-то нужна. И уж точно нужны простые, лысеющие, разведенные электрики, живущие в старой бабкиной квартире. 

С этой мыслью Тимофей выходил каждое утро на лестничную клетку покурить. Все было, как обычно, кроме появившейся коробки с ненужными вещами. Все по классике: неполное собрание сочинений Ленина, потрёпанный пиджак, в котором ходили на похороны к Брежневу, страшные советские игрушки, выцветшая посуда, потёртые диски с забытой попсой и куча всякой мелочевки, которая видала царя. 

У самого Тимофея такого добра в квартире тоже хватало. Но что-то упорно тянуло его в порыться среди этого барахла. На самом дне лежала маленькая фигурка из дерева — не то церквушка, не то башня. Она была аккуратно выточена,за что ее можно было бы назвать симпатичной, если бы она не лишилась вершины купола. Но не смотря на этот недостаток, что-то в душе Тимофея заставило засунуть бесполезный кусок дерева в карман. Довольный своей находкой он пошаркал тапочками в квартиру собираться на работу.

Тимофей работал электриком в ЖКХ. Работа печальная, но сносная. День был богат на путешествия из квартиры в квартиру, поэтому свой район Тимофей знал очень хорошо и мог передвигаться по нему в любом состоянии... Но выходя из очередного подъезда, он понял, что его компас сбился. 

- Есттвоюёлки - выпалил Тимофей сквозь зубы и снял кепку - это же когда отстроили? 

Местный бомжующий Кирилл Степанович приподнялся с лавки и мутным взглядом обвел округу. 

- Ой, Тимоша, глобализация — процесс в моменте незаметный. Но стоит на секунду задуматься... И все! Мир уже шагнул в будущее, а ты все ещё нет. И будущему ты уже не нужен. Смотри по сторонам чаще Тимоша. А то будешь как я лежать на обочине жизни! 

С этими словами Кирилл Степанович рухнул обратно на лавку и издал мерзкий звук. Тимофей поморщился и  предпочел молча удалиться. Слушать Кирилла Степановича иногда было интересно, все же бывший декан факультета философии, но чаще всего нужно было напиться до его кондиции. А это не каждая печень выдержит.

Кстати говоря о напиться. Пятница в день зарплаты — дело святое. Поэтому Тимофей быстро выбросил из головы неизвестно откуда взявшееся сооружение и провел последние рабочие часы в предвкушении. А уже позже отправился к мужикам в гаражи. Там все было привычно и вечно: Цой из магнитолы, колбаска, лучок и водочка, разговоры о жёнах, начальстве и прочей скотине. Непривычным было только одно.

- Да гребаные пассатижи! Эту херню со всего района что ли видно? Во нахрена ее построили? Нет бы детишкам площадку новую, кафе какое для молодежи. А они вон чо! 

- А я тебе скажу... это потому что народ духовно обнищал - заключил хозяин гаража, ковыряя кильку в банке - ему вот что надо? Ему лишь бы быть сытым и довольным, а все житейские трудности и мировые проблемы —так... Вот народ и ищет где бы спрятаться от тягостей жизни. 

- Правильно ты завернул, Толик - похвалил Тимофей товарища, - сколько уже можно? Построили храмов этих — плюнуть некуда

- Какой храм? Я тебе про пивную. Седьмую открыли в районе. Во дают. И пиво дрянь. Водой разбавляют, черти. 

- Да хрен с ней с пивной! Капитализм — двигатель прогресса. Я про вот это херню, что возвышается. Выходил сегодня из подъезда, смотрю — храм торчит. К тебе пришел — опять торчит. Откуда вот он нарисовалася? 

Все задумчиво уставились в пустоту, затем перевели недоверчивые взгляды на Тимофея. 

- Ты чего на работе уже пьешь?

- Я нет, я... — Тимофей опустил глаза и уставился в стакан. 

Утром его снова встретил храм. Высокий такой, деревянный, темный. Правда, теперь он стоял с другой стороны. Тимофей выругался и задернул шторы — не помогло. 

Выходишь на улицу — храм, отвернется от него, а он переместился. И так эта махина Тимофею осточертела, что он решил дойти до нее и все выяснить. Хитрое сооружение так просто не сдавалось. Оно будто отдалялись. И чем дольше Тимофей шел, тем дальше храм отодвигался. Так и умом окончательно тронуться можно. 

Тимофей остановился и плюнул в сторону махины. Не себе, не людям! И тут его осенило. Он сунул руку в карман и достал фигурку. Сравнил. Вроде сходство есть, а в тоже время... Да, к черту! Тимофей выбросил ее, опустил глаза и зашагал домой. Но стоило ему остановиться на светофоре, как за спиной послышалось тяжёлое дыхание. 

- Сынок, я за тобой уже три квартала бегу! Что ж ты, ирод, бабку гоняешь?

Тимофей обернулся. И правда бабка. Низенькая, миловидная, с палкой. Никогда раньше не видел бабушек—божьих одуванчиков, но это, кажется, была она. Женщина протянула дрожащую руку.

- Сынок, ты потерял вот. У нас дома похожая штука была. Редкая. На-ка, не теряй. 

- Спасибо... - не стоило вам беспокоиться...

- Стоило, стоило, раз ты так на нее смотришь. Я же чую, когда вещичка непростая. Для кого-то это просто деревяшка бесполезная, но для тебя что-то особенное. Потерянные вещи — это ж всегда обидно-то.

- Все мы потерянные вещи... - заключил философски Тимофей.

- Чего говоришь?

- Как зовут-то вас?

- Алевтина Дмитриевна, спасибо что спросил. А то все бабушка, мать аж тошно. 

- Алевтина Дмитриевна, вы же женщина мудрая.

- Водится такой грешок... 

- Вот скажите, что делать, если видишь храм?

- Как? - удивилась Алевтина Дмитриевна -  ясное дело чего. Перекреститься надо.

Тимофей кивнул, развернулся в сторону храма и как положено перекрестился. Храм не впечатлился, зато старушка очень даже.

- Ты чего вдруг, бесноватый? 

- Да черт его знает, Алевтина Дмитриевна.

Женщина пошамкала почти беззубым ртом, похлопала мужчину по спине и побрела обратно.

Тимофей несколько раз пытался избавиться от предмета, но всегда ему его возвращали. То дети, то пёс принес в пасти, то Кирилл Степанович вручил в качестве подарка. Уже думал сжечь, утопить... Да рука не поднималась. За это время храм стал ещё больше. Так что же этой проклятой махине нужно?

Тимофей уже искал в книгах и в интернете, но ничего. Конечно, запасной вариант всегда имелся. В данном случае в лице бывшего тестя. Был он каким-то преподавателем в институте. Хорошо разбирался во всяких забытых временем вещах. Тимофея всегда удивляла его неподдельная детская радость найденным кускам горшков, половинок ложек и прочего барахла. Если уж он разбирается в таких вещах, так может с храмом поможет? 

Жил Альберт Геоденович недалеко, правда предпочитал даже не здороваться. Но на удивление дверь все же открыл и одобрительно кивнул в сторону выбранного коньяка. Пока Тимофей рассказывал про гнетущий  храм, Альберт Геоденович наливал себе рюмку за рюмкой. И когда разговор наконец дошел до того, что эту проклятую фигурку нельзя потерять. Он наконец заинтересовался и стал изучать ее с помощью лупы.

- Ой долбоеб, простите... - вздохнул учёный муж - до сих пор не понимаю, как Светлана с тобой связалась. Ну не ума же не фантазии, не рыба, не мяса, не колбаса...

- Альберт Геоденович, ну что вы в самом деле - смутился Тимофей - я к вам с делом, а вы... Может это артефакт какой древней, можно хоть сейчас забыть про то что я не такой умный как вы.

- Да как тут забудешь, как? Ты же каждой секундой существования мне об этом напоминаешь? Артефакт у него таинственный. Это барахло ненужное! Даже нет, кусок от барахла, прямо как ты! У меня на кафедре такой целый особняк стоит и никто ничего подобного не видит. Потому что пьют все в меру! — Альберт Геоденович даже  раскраснелся от нервов и плеснул себе ещё коньяку - необразованный ты Тимофей! Тебе даже бред как к необразованному приходит. Ни в одной культуре мира такого сооружения нет. Так что забирай свой мусор и полежи в больничке. Никакое это не прозрение, а тотальная шизофрения. 

Будь Тимофей человеком жёстким, то опрокинул бы стол и дал бы ему по лицу... Но его хватило только на то, чтобы молча встать, покинуть квартиру и спрятаться от мира сего в гараже.

Гараж — это крепость. Толик ежедневно пытался воскресить машину, поэтому у него всегда было чего пожрать и играла хорошая музыка. Правда в этот раз она не внушала оптимизма. «Каждый из нас беспонтовый пирожок ту-ту-ту-ру-ту-ту» — раздавалось из магнитолы. 

- Мда-а-а - подвел итог Тимофей - не поспоришь.

- Знаешь, как я считаю? - вмешался в рассуждения Толик -  главное вовремя принять факт, что ты не герой. Ну это же нормально, каждый из нас беспонтовый пирожок. Герои же они какие? Взять Гамлета: быть или не быть вот в чем вопрос и все такое. Раскольников: Тварь ли я дрожащая или право имеющая. А ты?

- Долбаеб ли я или храм видеть право имеющий? - уточнил Тимофей - и что ты предлагаешь?

- Да выкинь ты это из головы. Ну видишь ты этот храм, ну и хрен с ним. Васильевич вон русалку видит в пруду каждый год и ничего.   - Толик налил чай из термоса по кружкам и посмотрел на печального товарища.

- А вдруг мне туда нужно? - осторожно спросил Тимофей и пододвинул к себе кружку.

- Куда? - удивился Толик

- Ну, в храм. Вдруг меня там ждут?

- А вот тут, Тимоха, ты рассуждаешь уже как долбаеб.

Тимофей понимающе кивнул и отпил из кружки. Перезаваренный чай, запах бензина, облезлые дома и помятый Толик внушали чувство реальности и в очередной раз в своей жизни он подумал: да и хрен с ним. 

Толик был прав. Храм очень скоро понял, что его послали и с каждым днём становился все меньше, а потом и вовсе начал блекнуть. Жизнь возвращалась в прежнее русло. Утром Тимофей как и прежде  покурил на лестничной клетке, надел пиджак, в котором дед ходил на похороны Брежнева, и пошел на работу, с радостью думая о зарплате в пятницу...  Это был бы чудесный день для того, чтобы повеситься, но Тимофей вдруг передумал. Внезапно он понял, что быть куском от барахла не обязан. Он пожал руку Кириллу Степановичу, забежал на рюмку к друзьям у гаража, помахал бывшему тестю, посидел минутку с Алевтиной Дмитриевной и отправился в путь. Чем дольше он шел, тем дальше отодвигался храм, но в тоже время становился четче. И не смотря на всю абсурдность ситуации, Тимофей шел и шел, потому что чувствовал, что это лучшее, к чему он может прийти.