Кристоффер Полаха — Йоан Гриффит 13:19 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосующим надо указать лучшего автора по их мнению.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Задание первого тура: Сюжетный ход, заданный цитатой, должен найти отражение в рассказе.

Тема:  «Малый умный, умный, очень даже неглупый, только какой-то склад мыслей особенный... Недоверчив, скептик, циник... надувать любит, то есть не надувать, а дурачить... Ну и материальный старый метод... А дело знает, знает...» Ф.М. Достоевский.

Максимальный размер текста: 5000 знаков с пробелами.

Голосование продлится до 25 апреля.

Кристоффер Полаха

Палец привычно нажал кнопку "вызов". Она ещё не остыла. В дверь бочком протиснулся старший менеджер Двадцать Седьмой, за ним робко вошёл невысокий мужчина средних лет с дурацкой улыбкой на простом лице. Похоже, он ни разу не бывал в подобных местах, судя по тому, с каким интересом он принялся рассматривать кабинет, крутя головой во все стороны.

 - Что у вас?

Клац! На экране монитора выплыло окно с запросом.

 - Та-ак... Не очень понятно, Двадцать Седьмой, какого рода нарушение. Объяснитесь.

Нахмурившись, старший менеджер подтолкнул нарушителя к столу начальника поближе:

 - Показывай!

Откуда-то из-за пазухи мужик выудил свёрнутый рулоном кусок плотной бумаги и положил на стол. Дурацкая улыбка, блуждающая по простецкой физиономии посетителя, особенно когда он нагнулся поближе, подавая рулон, показалась на секунду издевательской. Семён даже взглянул вопросительно на Двадцать Седьмого, но тот ничего не заметил и продолжал переминаться с ноги на ногу в дверях. 

Семён, помедлив, развернул рулон. На куске обёрточной, по-видимому, бумаги изображено было нечто, чему Семён не мог дать ни малейшего объяснения.

 - Что это? Откуда это?

Мужик оглянулся на Двадцать Седьмого. Тот кивнул: говори.

 - Нууу... Это натюрморт.

 - Что-о?

Клац-клац-клац! Так... "жанр изобразительного искусства, в котором изображаются предметы неодушевлённой природы, соединённые..."

 - Где ты это взял?

 - Нарисовал. Сам. 

Ответив, мужик, а за ним и Семён вопросительно посмотрели на Двадцать Седьмого. Тот пожал плечами и развёл руки в стороны - вот, мол, что творится.

Дело принимало серьёзный оборот. А до окончания рабочего дня... ага, полчаса. 

 - Я так понимаю, его статус никак не соответствует содеянному? (клац-клац!) Да, вижу. Работник теплицы. А что с его КиАй? (клац!) Понятненько... Ну что ж, Шесть Тысяч Семьдесят Пять, расскажи, зачем ты это сделал? И, главное, как?

 - Зовите меня Гоша, - сказал мужик и неожиданно сел на стул Просителя рядом со столом Начальника без спросу. Сел, правда, уважительно, на краешек. 

Семён удивился, но пока решил не спешить с выводами. Он мельком взглянул на покрасневшего Двадцать Седьмого. Старший менеджер яростно вращал глазами в сторону "Гоши", но помалкивал.

 - Что ж, Гоша... хм... рассказывай.

 - Однажды на столе у младшего работника Пятьсот Шестьдесят Первой я обнаружил лист свежей обёрточной бумаги, приготовленной для комплектации подарочного набора, и немножко оторвал...

 - И?

 - И взятым без спросу карандашом со стола старшего менеджера Двадцать Седьмого я как бы того-этого...

 - Что того-этого?

 - Ну, нарисовал.

 - Зачем?

 - Просто захотелось. - пожал плечами мужик. Если бы не ехидная ухмылка, вновь скользнувшая по его лицу, можно было подумать, что и вправду это произошло случайно. Но природная (конечно! Зелёный КиАй!) смекалка подсказывала Семёну, что не всё так просто. А время на обсуждение сложившейся ситуации быстро заканчивалось. Дома вечером предстоит тяжелейший разговор с Маргоанной по поводу дня рождения. Её ничем не удивишь - она из Жёлтых, ей не повезло с супругом из-за проступка в молодости, и теперь она выносит Семёну всю материнку как хочет. Тьфу! 

Счётчик рабочего дня неумолимо близил автоматическое закрытие кабинета, надо было соображать быстро. 

 - Так... я пока не понимаю, зачем ты это сделал. Наш Благословенный ИИ по любому запросу может предоставить любому (кх-кх-кхе!) гражданину любое (гхм) разрешённое изображение. Зачем тебе натюр... мрот... морт? Разве в твоей капсуле есть куда повесить эту бумагу? И, кстати, что это нарисовано, я не видел всего этого. Где ты взял эти вещи, чтобы изобразить их?

"Гоша" потёр ладонями штанины рабочего комбеза, оглядел белые стены кабинета, наготу которых стыдливо прикрывал портрет руководителя отдела, выцветший от времени и солнца, и серьёзно-внимательно посмотрел на Семёна.

 - То есть, вы ни разу не видели розы? Вот это розы, - он ткнул пальцем в рисунок.

 - А это что? - нагнувшись к бумаге, спросил Семён.

 - А это пчела, севшая на поникший тюльпан.

 - А это?

 - Пионы.

 - Тюль-пан... Пи-о-ны... - посмаковал новые слова Семён. И внезапно озарился идеей:

 - Двадцать седьмой, бегом на проходную, выписывай нам задержку на... десять минут. Давай, давай!

Едва дверь щелкнула, закрывшись, Семён поставил наблюдение на паузу. Затем встал, обошёл крУгом свой рабочий стол, остановился возле "Гоши" и двумя пальцами отер рот.

 - Вот что мы, то есть, я сделаем. Я не стану выписывать тебе штрафные санкции... Ну, то есть, я их выпишу, но применены они к тебе не будут. А ты подтвердишь Двадцать Седьмому, что я твою поделку уничтожил у тебя на глазах. Согласен?

 - Неа. - замотал головой мужик, - не пойдёт.

 - То есть? - ошарашился Семён. - Ты хочешь санкций? Ты чего? Лаганулся, что ли?

 - Или вы уничтожите мою поделку, или я вам предложу нечто иное, и вы согласитесь.

Семён посмотрел в потухшие глаза портрета Начальника. Ох...

 - Что ты хочешь?

 - Дополнение к ОНП - четыре порции сладкого и две курятины.

 - Курятины?! Ты сумасшедший! - взвился Семён, - Откуда я это возьму для тебя? 

 - А ещё два дополнительных выходных дня каждый месяц. - невозмутимо продолжал "Гоша", - и сладкое и курятина каждую неделю.

 - Не, он реально сумасшедший, - сказал Семён портрету Начальника.

Ещё раз обойдя стол вокруг, он хлопнулся в кресло. На решение оставалось пять минут. 

 - Так. Ну, положим, я потом попробую тебе всё это оформить. Тогда моё предложение в силе?

 - Не, не пойдёт, - теперь встал "Гоша" и пошёл к двери, - я снаружи подожду Старшего. Или сейчас, или уничтожайте.

 - Да твою ж мать! - крикнул Семён.

 - Нет у нас матери, Начальник, помилуйте,- усмехнулся "Гоша" и взялся за ручку двери.

 - Хорошо! Хорошо! Чтоб тебя! - истерично взмахнул руками Семён, - сейчас сделаю запрос. Есть возможность дополнительных издержек в случае болезни. Ты чем можешь болеть?

 - Пишите, головные боли. Раз в неделю. - осклабился "Гоша". 

Утробно заурчал принтер, выплёвывая талон с кодом. "Гоша" двумя пальцами вытянул его из руки Начальника и слегка поклонился.

Когда старший менеджер открывал дверь, Семён успел включить наблюдение.

 - Итак, Двадцать Седьмой, Шесть Тысяч Семьдесят Пятого отправить на другой участок к... (клац-клац!) ага, к Тридцать Пятому. Штраф нарушителю выдан, он сам отметится на новом участке. Всё, на выход.

Поспешая, он не заметил, как "Гоша" и Двадцать Седьмой обменялись друг с другом многозначительными взглядами.

***

После приятного вечера в ресторане с женой и её подругами Семён получил неожиданно-страстный отдарок в супружеской спальне. Единственно, что мешало полному наслаждению Семёна - ритмично постукивающий над супружеской кроватью во время ночи любви убранный в дорогую раму натюрморт.

***

Мало кто понимает совершенство безмятежной и счастливой жизни работника теплицы. Ни сами работники с их Фиолетовым КиАй, ни их младшие и старшие начальники с разного оттенка Синего. Как прекрасны всходы и как чудесны плоды. Как мило и умиротворяюще жужжание садовых дронов, как приятно вдыхать аромат влажной почвы после дождевания, как интересно наблюдать за суетой редких насекомых. Единственно, что немного смущает - ограниченность в питании. Гоша-Григорий долго привыкал к этому после своего дрифта с предполагаемой по его Оранжевому КиАй должности по окончании Высшей Гимназии. Взлом Системы - его, собственно, специальность. Но просидеть всю жизнь за монитором - нет. Ещё в детстве Гоша полюбил прогулки на природе в имении бабушки и с удовольствием возился с растениями в саду, помогая садовнику. А ещё он любил рисовать. Сначала карандашами, потом акварелью. Но, когда пришла пора определяться, Гоша исчез из своего мира, а карандаши, краски, кисти - всё стало недоступным. Карта работника с тысячным уровнем не позволяет ничего лишнего. 

Но люди всегда желают иметь чуть больше положенного. И в этом нет ничего плохого. Более того, желание иметь чуть больше побуждает человека к действию, усиливает вкус к жизни, щекочет нервы, создаёт новые ощущения. Главное, не желать слишком многого - того, что вынесет тебя с твоим желанием через край, в бездну, где устроенное и содеянное становятся разрушением и деградацией. А потому, чтобы не пасть в битве с человеческим несовершенством, Гоша делится частью своих приобретений с теми, кто рядом, кто не прочь поучаствовать в этом марафоне. 

Порция курятины - Двадцать Седьмому, две порции сладкого Пятьсот Шестьдесят Первой: на тридцать пятом участке тоже неплохо - Начальница пожилая, ей вполне может понравиться что-то с котятами или щенятами. Хватит всем.

Йоан Гриффит

Мама говорила, что в тот день тоже было много пуха. Спокойный и тихий день в наказание для аллергиков. Прямо как сейчас. Если посмотреть на небо, кажется, что снег идет, только очень медленно. Посмотришь вдаль – будто молочное марево. Скоро солнце сядет, но не перестанет светить. Может, потому что июнь и Питер, а может быть, время остановилось. Оглянешься по сторонам – и все вокруг, как панорамная фотография. Пух висит в воздухе, и эти белые точки напоминают дефекты при проявке. Все недвижимо, ничего не изменилось с тех пор. Только автомобили другие. Пух гуляет по подъездам вместе с мусором, скручиваясь в спиральки. Пух облепил лужи и траву, прячется под машинами от поджигателей. Так и тянет поджечь, но даже дети понимают, что это слишком опасно. Мне кажется, весь город сгорит дотла. Хоть бы дождь пошел, но нет, не ожидается.

А я вот решил подождать. Не стал появляться, как мог бы, рано утром. Захотелось помучить и себя, и маму. Захотелось дождаться того часа, когда день уже кренится на бок. Когда смотришь вдаль, как капитан Уиллард, сложив ладонь козырьком, и не понимаешь – это закат или восход. Это начало или конец. Солнце, мерцающее в велосипедных спицах и длинные, вытянутые тени. Это прошлое или будущее?

Недвижимый, покойный день, и где-то в муках рождаюсь я. С двойным обвитием пуповины вокруг шеи, да еще и в рубашке. В средние века я бы наверняка умер. Да и сейчас наверняка тоже. Мне просто повезло. Со мной рядом были врачи, которые не спали на лекциях, честно учились и знали, что делать. Они не спали на лекциях и невольно родили меня. Значит ли это, что я продукт цивилизации? Зашедшей в тупиковый переулок с топором в руке.

Вот и сейчас они говорят: «Черт бы побрал этот пух!». Закрывают окна и пылесосят узорчатый ковер, невольно отвлекаясь на телевизор, когда реклама особенно громкая. Они говорят: «Вот бы денег побольше!». И небрежно бросают на стол кошельки, ключи и наушники. Наушники спутываются, и рождаюсь я. Они говорят: «Прошла молодость!». И заливают бензин по воскресеньям. Покупают американо на заправке по карте, и кофе пахнет, и рождаюсь я. И не спят они ночами и плачут. И мерцают мониторы, хрустят пружинами диваны, звонят телефоны. И хочется любви и дружбы, каждому по-своему.

Прошло сорок лет. А может и не прошло, просто время скомковалось, слиплось, скаталось в клубок, и я завелся в нем, зашевелился, срыгнул и закричал. Я выполз на свет и за сорок лет научился сосуществовать. Они не понимают моей природы, но чувствуют ее отражение. В глубине души они видят, что я пришел из того, что плохо лежит, что всегда было у них под ногами – забыто, неосознанно, брошено. И будто это фокус какой, будто надувательство, словно их одурачили. И они говорят:  «Малый умный, очень даже неглупый… только склад мыслей какой-то особенный». Другие говорят: «Мы видели его возле магазина. Стоял с пакетом, в длинном темном плаще. В неуместном шарфе. Такой бледный, бледный, худой. Точно маньяк». Третьи скажут: «А дело знает, знает».

Прошло сорок лет. И вот я стою под окнами дома, куда меня принесли, завернутого в клетчатое одеяло. Мне не видно окон, окна скрывает тополь. Я помню его молодым и сильным. Теперь его раскорячило в разные стороны, и непонятно – то ли тополь мешает обзору, то ли дом мешает расти. Но плодоносит, как в последний раз, весь в белом пальто, будто он тут ни при чем. Я стою под окнами с топором в руке. Откуда, из каких темных углов, событий, первопричин я взялся? Что обрело эти руки, ноги, челюсти, глаза? Что? Не Иванов, не Петров, не Сидоров. Человек без фамилии. Человек, которого вы видели у магазина на днях, худого и бледного. Недоверчив, скептик, циник. Все слеплено из вашего теста. Вы меня слепили из того, чем были.

Человек в темном плаще, дважды обернутый шарфом, с топором в руке, идущий вечером вглубь двора – не к добру. А к чему? Что привело к этой аномалии с топором в руке среди людей живущих, заливающих бензин, распутывающих наушники, смотрящих рекламу, надеющихся, любящих, ненавидящих? Что заставило меня вернуться сюда, к тому месту, где все начиналось, к источнику? Это прошлое или это будущее. Это преступление или наказание.

Не обращая на меня внимания, старый дворник убил лопатой крысу. Нечестно. Крыса была проворнее, и сто раз могла убежать, если бы не запуталась в полиэтиленовом пакете. Дворник ударил ее лопатой по хребту, практически разрубив пополам, бросил в кучу с мусором и ушел. Бедная крыса. Как же она цеплялась за жизнь. За что наказана? Но дворник – бог, а божий промысел не обсуждается. Бедная крыса. Я не знаком с ней лично, но уверен, что ее короткая биография интереснее моей. В ней были запахи, звуки, цвета, голоса. В ней было то счастье, выше которого нет вообще ничего – это взгляд снизу вверх. Человек смотрит себе под ноги. Для крысы бытие это то, что над. Мы говорим о красоте, но красота это то, что падает сверху. Весь мир на глазах крысы разлетается в пух и прах, но сама она будет жить. Если дворника не окажется рядом.

У дворника лопата, у меня топор. Дворник, давай справедливый обмен. Забери все мое человеческое и отдай тому, кому оно нужнее. А эта крыса пусть живет. И пусть живет долго. Но только вот ушел дворник. Бог ушел. А если бога нет, то чего мне бояться? Мир разлетается в пух и прах. И если я вижу несправедливость, если я в силах восстановить равновесие, то, может быть, не зря мне дана воля? Может быть, не зря в моей руке топор?

Человек может освоить этот взгляд снизу вверх. Жаль, что к этому моменту он будет лежать в гробу под землей. При жизни этот взгляд человеку недоступен. Но если бога нет, кто запретит мне упасть ниже здравого смысла? Упасть и взглянуть наверх.

Тюк. Это не тополь падал, это рождался я. Тюк. Так много окон, пусть все горят. Тюк. То, что должно уйти, пусть уйдет. Тюк. Лишь бы еще раз со стороны взглянуть на эти окна. Тюк. И качнулось небо. Тюк. И я преступил черту. Тюк. Я уже не тот, кем обещал быть маме. Тюк. Ни любви, ни дружбы, ни перспективы. Тюк. Я мыслящая грязь. Тюк. Я раскомковываюсь, расплетаюсь, распутываюсь в пузырящиеся лужи, в растоптанные пуховые сережки, в солнце, мерцающее в велосипедных спицах, в гнилой помидор. Тюк. Они говорят и открывают окна, они кричат. Тюк. С каждым ударом я расчеловечиваюсь, обеззакониваюсь, обесфамиливаюсь. Тюк. Говорите, не молчите, признавайтесь в любви, в ненависти, даже когда это неуместно. Тюк. Пейте американо, и запах кофе буду я. Тюк. Любите бесформенное пятно краски на двери гаража, любите челюсти, брови, пенисы, вагины, фломастеры, сварочные аппараты и Шопенгауэра, любите. Тюк. Хруст и скрежет. Тюк. Вот оно, окно, вот мое детство, моя жизнь. Тюк. Свет горит в окне, в окне силуэт. Тюк. Падаю. Я падаю. Тюк. Меня никогда не было и никогда не будет, а вы будьте. Будьте счастливы.

***

- Не, ну а что. Мне больше всех надо кататься по таким вот вызовам? Ну, я приехал, дерево лежит. Да ни на кого. Пару легковушек помяло, пусть коммунальщики разбираются. Да никто его не рубил, само от старости упало, наверное. Ты их больше слушай, тебе по синеве сейчас расскажут, что тут Берия с Ежовым бегают, ага. Ну, валялся там топор. Но у них чего только не валяется. Просто гадюшник, а не двор. И ты попробуй тополь топором сруби, ага. Какое-то шмотье тут же у подъезда. Еще и в этом пуху всё. Подхожу, смотрю – штаны, плащ типа или что, вроде целые такие. По карманам прошелся, может, документы или это самое. Вот. А из рукава на меня, слышь, крыса прыгает такая, с кошку размерами, наверное. И побежала. Мать моя Крупская, думаю. Ну его нахер, такие вызовы. Как говорится, будут резать – звоните. Да, это уж точно. Ну, такие вот дела. Раттус раттус, блин. Ладно, поехал я, ага. Что-то кофе захотелось, прикинь. Никогда особо не любил, а тут вот как бы так вот, да. На заправке. Неделю назад заливал, сегодня воскресенье, можно заехать, в принципе. Ну, давай. Раттус раттус…