Мари Маркотте — Себастьен Юбердо 9:16 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосующим надо указать лучшего автора по их мнению.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Задание: "Путешествие внутрь" - участникам предлагается создать текст о человеке, который обнаруживает, что может путешествовать внутри собственного сознания, исследуя свои внутренние миры и борясь с собственными демонами.

Максимальный размер текста: 5000 знаков с пробелами.

Голосование продлится до 17 апреля.

Мари Маркотте

Без палочки

Её назвали Магнолией. Бабушка рассказывала, что отцу в юности напророчили, что он женится на женщине с цветочным именем. Отец женился поздно – искомая дама долго не встречалась. У сокурсницы Розы были очень острые шипы. Георгиной Аркадьевной звали главбуха с его работы, женщину замужнюю и с «приливами». Отец чуть было не женился на Лилии, бессовестно отбив невесту у друга, но та в последний момент переметнулась к какому-то нарциссу. Потом он встретил женщину по имени Анна и влюбился. И уже махнул было рукой на глупые пророчества, как вспомнил про анютины глазки и успокоился.

Но когда узнал, что будет дочь, упёрся – только цветок! Для полноты картины. Покорная Аня только плечами пожала. Почему выбор пал на Магнолию, уже точно не вспомнить. Имя могло само броситься в глаза. Отец в такие броски верил и считал их счастливыми предзнаменованиями.

У них с мамой был любимый ритуал. После ужина они включали любимый тв-канал с шедеврами отечественного кинематографа и внимали. А отец параллельно разгадывал сканворды. Он всегда пасовал на лёгких словах, а сложные, скажем, «моновпрыск» или «бургомистрство» угадывал на раз-два.

В один из таких вечеров, возможно, родители смотрели «Служебный роман», посмеиваясь над многажды слышанными шутками и обмениваясь репликами. Папа пыхтел над очередным пустяшным словом. Секретарша Верочка регистрировала очередное входящее письмо для мымры Калугиной. Мама заглянула в журнал: «Волшебник, чародей», три буквы.

 - Маг. Но Лия Ахеджакова везде играет одинаково. Согласись? – пришла на выручку мама.

 - Что…?

 - Маг, говорю.

 - Ты только что придумала имя! – возликовал отец.

Но скорее всего родители просто проходили мимо известного сетевого супермаркета, вывеской которого и стало её будущее имя.

А теперь коллеги подарили на день рождения сертификат на однодневный ретрит по самопознанию в студию медитаций «Магнолия». Наверное, решили, что это оригинально. «Магнолия» для неприкаянной Магнолии.

Она ехала в метро на вынужденный ретрит и размышляла: интересно, по каким загромождённым коридорам подсознания её бережно проведут за руку профессиональные гуру? Так-то она всегда старалась не терять себя из виду. Даже в периоды типичных для большинства женщин стремлений к переменам.

Она то отращивала волосы, то обрезала, то наращивала, то обривалась. Из чёрного в изумрудный, из красного – в неон. Цветок распустился, приговаривал отец.

То вокал, то паркур. То стрип-дэнс, то графический дизайн. Цветок адаптируется к биому, вероятно.

Потом её жизнь вошла в колею. Цветок завял, подумал бы отец.

Ох, уж этот цветок.

В школе кто-то из одноклассников обратился к ней «Ноля». Другой, посметливее, подхватил: «Нолик». Третий вышутил: «Ноль без палочки». Так и поплыл её корабль.

В первом классе на новогодний праздник Ноля пришла в костюме волшебницы. Отец смастерил «волшебную палочку» с наконечником-звёздочкой, а мама с Нолей весь вечер украшали торжественный аксессуар блестяшками.

На празднике незлопамятная Ноля обещала всем одноклассникам исполнить их желания, дирижируя своим волшебным артефактом. Она не выпускала палочку из рук. Когда приспичило в уборную, доверила сокровище соседке по парте. Вернувшись, палочки не обнаружила. Соседка дала кому-то подержать, кто-то передал другому. Палочка пропала.

Во втором классе объявили карантин. Все дети подхватили кишечную инфекцию. Все, кроме Магнолии. Родители, не знавшие о «Нолике», радовались: «Везучая ты у нас, не схватила палочку».

Девственность Магнолия потеряла позже всех своих одноклассниц и даже сокурсниц. И недоумевала, ведь к тому времени въевшееся детское прозвище было позабыто. Близкая подруга унимала, мол, всему своё время, ранний секс тоже, своего рода, палка о двух концах. Магнолия вздыхала, утешая себя любимой бабушкиной поговоркой «У Бога палок много». Утешала себя и тем, что Бог разбирается в сленге.

Надо ли говорить, что в холостячках Магнолия засиделась тоже дольше всех приятельниц? Никто из них не торопился передать ей эстафету замужества.

Её имя, совершенно безобидное и даже по-своему красивое, ощущалось ею маленьким противным камешком в ботинке. Оно то лежало неподвижно, то вонзалось прямо в пятку или между пальцами. Магнолия, казалось бы, несуеверная и прогрессивная, иногда задумывалась о смене имени. Но всякий раз отступала: это обидит папу и ничего не изменит в её жизни. Не всякие жизни удаются, и дело тут уж точно не в имени. Имя – это просто имя, а не светоч, не ориентир и уж тем более не проклятие.

Она позволяла коверкать уменьшительные. Не возражала и против «Магги» - как сочные бульонные кубики. Ни против «Оли» - пусть упрощают, отзывалась и на «Гномика» и даже «Манго».

Приятное послевкусие от её имени оставил Магнолии один из любовников, поздних, но многочисленных. «Ты просто магия!» - без подвоха в голосе выдохнул он после оргазма. Она не удержалась и под бокал вина прихвастнула приятельнице.

 - И где ты находишь таких позёров, Магги? – пфыкнула та, безжалостно столкнув Магнолию с вершины волшебства в куриный бульон. И это Магнолия ещё не успела рассказать, как пылок был любовник, как страстен и неистов, и что занимаясь с ним сексом, она чувствовала себя набело обглоданной кучкой костей.

Однако, она и без помощи коучей вполне в состоянии себя расковырять и обрести ресурсное состояние. Под медитативный стук колёс лишнее, отжившее само находит дорогу на выход, оставляя лишь жизнеспособное и правдивое. Даже если эта правда укусит тебя за зад. Последний вывод ей особенно понравился. Ранее она не наблюдала за собой иронии. Можно будет выступить с этой цветочной рефлексией на конкурсе стендапов в местном ДК.

И так ли ей нужен теперь этот костыль в виде всяких новомодных практик? Девушка усмехнулась, осознав, как часто желаемое обретается ещё в самом процессе пути. Вот она ехала за просветлением, но на полпути успела совершить погружение в прошлое и словить несколько инсайтов. И вот уже вибрации выше не придумаешь, и магия бытия не такая уж и хитроумная.

Любая рандомная девушка могла так же ехать на свидание с парнем из тиндера и в метро познакомиться со своим будущим мужем. Любому рандомному мужчине средних лет могла предстоять рискованная, практически не дающая шансов, очень дорогостоящая операция на сердце. За день до неё он бы погиб в аварии, например. Не зря же эзотерики толкуют: сделай только шаг к цели – и понесётся.

И не нужно никакой волшебной палочки.

Себастьен Юбердо

Розовые бабочки

В одиннадцатом классе Маня начала толстеть. Потихоньку, с разных интересных мест. Первыми поперли щеки. Такие были у соседского бутуза Федорка – яркие и круглые. Маня тыкала щеки пальцами, а они упружили, веселые, дразнились. После раздались бедра, подрос живот, и только грудь осталась как будто прежней. Грех-орех, а не грудь. Обидно.

Маня тогда еще и влюбилась. Имя у ее любви было Димон, а кличка – Слоеный. Почему так, не разберешь. Может, потому, что одевался как капуста: на футболку с длинным рукавом – футболка с коротким, потом толстовка, потом жилет еще сверху. Джинсищи широченные, наверняка под ними «подштан». Но Мане на позорный «подштан» плевать было. Ей Слоеный нравился, до сердечного подпрыга и розовых бабочек в желудке.

Слоеный же любил худых. Он сам сказал, мол, жирна мать. Ты бы того, тогда и я бы с тобой. А так отвали. Маня колыхнулась, желейная, но плакать не стала.
Думать пошла, как вернуть свои прежние средние формы.

Месяц не ела толком, скакала, обертывалась вонючим. Солью с сахаром натиралась. Прибавила пять кило. Мать, рыбина плоская, смотрела косо, но помалкивала. Варила все те же щи. Не жрешь – не надо, небось не сдохнешь, вон какая мясная. А Маня все искала дверку, любую. И, вот же радость, нашла.

---

Поезд гудел за пустырем. Несся, разрывая мордой теплый воздух. Маня слушала его голос и будто летела вместе с ним. Длинный коридор ей виделся, и комнаты, комнаты с одной стороны. То ли купе в вагоне, то ли коммуналка однобокая. Пол затвердел, и Маня, словно бутуз Федорок, побежала по коридору на крепких ножках. Нырнула направо, в открытую дверь, и встала. Ножки слегка подкосились.

В инвалидном кресле, утлом, с отломанной ручкой, сидел Манин папка. А комната светлая была, в цветах кудрявых, только пыльная очень. Папка ногой толкнулся и поехал к Мане. Коляска на кривом паркете скренькнула: кс-сррр!

– Маленькая моя, – сказал папка, и пахнуло вином, но свежим, будто не выпитым еще. – Манечка. Щечки мои, бочочки! Помнишь, пухлечка, как мышку рисовали?

Маня помнила мышку. Сидели с папкой вместе, новые карандаши грызли, смешно так. Папка в макушку дул, чуть пьяненький, и счастья было – под самый потрескавшийся потолок.

– Схудобилась потом, – вздохнул папка, – а теперь ничего, хороша. Щечки-бочочки. Ну, иди, маленькая, иди, не пропадай тут.

Маня вышла, мягкая, со слезой под носом. Три комнаты пропустила, не хотела ничего. В четвертую вошла и сразу замерзла. Даже ногти слегка посинели. Мать готовила щи. Резала капусту широким ножом – хварк, хварк. Стружка лезла с доски на стол.

– Ноги-то вытри, пришла с дождя.

Маня пошаркала ботами по желтой тряпке – платье ее, в яркий цветок, красивое. Было, когда налезало еще.

– Иди, матери помоги. Как жить будешь. Щей не сваришь – в девках помрешь.

– Да буду я жить, мама.

– В девках.

Мать бросила нож. Распрямилась. Худая, долгая, черная. Щи варит. Верит, что живая.

Под ботами хрустнул ледок. Маня махнула ледяной матери, как отпугнула. Вышла в тесный коридор. Ощупала щеки – на месте, родные. Холод слегка отступил.

Ну а в следующей комнате был демон. То есть Димон, он же Слоеный. Валялся в красных подушках, все такой же замотанный в сто своих глупых одежд. А рядом с ним сидела сама Маня – огромная как шкаф. Маня-шкаф щекотала Слоеного пальчиком, а тот хохотал и, словно котенок, пузико раскрывал.

Настоящая Маня к шкафу, конечно, взревновала. Да и как так? Не просто «мать жирна», тут катастрофа в пеньюаре, а Слоеный вертится, будто слаще ничего не видал.

– В девках, – сказали за стенкой и смехом худым засмеялись.

Шкаф тем временем повязал себе салфетку кружевную, бабулей сплетенную на телек. Почмокал, стянул со Слоеного первый одежный слой. И сожрал. Слоеный ойкнул. Маня присела.

– Грм-гым-гым.

Слоеный снова завертелся, но уже не от котячьего восторга. Маня-шкаф объедала его, как капусту, листик за листиком, шмотка за шмоткой. Вот уже и «подштан» показался, серый, в облипку. Нет! Маня не-шкаф рванула к Слоеному, теперь уже просто Димону, и за ногу стащила с подушек.

– Бежим, идиот!

Они неслись по коридору, без розовых бабочек, но и без розовых же соплей. Димон с лопнувшей в «подштане» резинкой и щекастая Маня. Шкаф в середине вагона рыгал и обиженно матерился.

К концу одиннадцатого класса вес встал. Щечки-бочочки выжили, грудь подровнялась, и Слоеный, снова замотанный знатно, открыл на «жирную мать» сезон охоты. Пересмотрел, видать, какие-то взгляды. Но пересмотрелась и Маня. Получив аттестат, она покрутилась в местной столовке на щах, заработала денег и собрала чемоданчик.

В электричку садилась в желтое время. Октябрь. Клены хлюпали влажно, осыпались каштаны, мать подрубала в огороде последнюю капусту. Маня сидела на прохладном сиденье, гладкая, свежая. Смотрела, как дымится урна и дым уходит с платформы в туман. Рядом с урной стоял Слоеный. В руках – три яблока, которые Маня не захотела взять. Поезд мягко тронулся, покатился, и чьи-то бабочки, зарозовев, медленно полетели вдоль перрона.