Данита Бэттл — Рене Кальво 12:0 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосующим надо указать лучшего автора по их мнению.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Задание: "Проводы на пенсию" Рассказ в стиле хоррора.

Максимальный размер текста: 5000 знаков с пробелами.

Голосование продлится до 22 сентября.

Данита Бэттл

 Память

- Опускайся! Глубже! Глубже!

Ноэль с детства боялся воды, особенно нырять. Но этот страх он держал при себе всю жизнь. Ещё больше он боялся насмешек. Отпуска он проводил исключительно в горах. А по возвращении с деланным воодушевлением комментировал сослуживцам свои фото и видео, наловленные в местах отдыха.

Слегка повернув голову, Ноэль с любопытством смотрит как в соседний отсек погружают очередную женщину приблизительно его возраста. Хотя, вряд ли его, - и усмехается. Из-под раструба выпрыгивают пузырьки воздуха, плавно взмывая к поверхности.

 - Отвернулся! Быстро! Кто включил свет? Да сколько ж можно?

Куратор яростно давит на макушку Ноэлю. 

 - Не отвлекайся! Включайте уже подачу! 

В наушниках извилистой лентой плывёт нехитрая мелодия, бесцветный голос по-новой внушает надоевшие за последние десять сеансов мантры. Хватка куратора слабеет. Как и прежде, - терпения у них нет. Не тот класс, ребята, не тот класс.

Давным-давно... По скошенной шёрстке лужайки он бежит раскинув ручки как крылья.  Распахнута калитка, и в ней появляется мама - с гостинцем в руке за спиной. Бабушка на веранде - пухлая как облачко, кричит - осторожно, зайчик, не упади! В небе искрится жаркое солнце, по сетке забора прыгают воробьи, и вот оно, вкусное ледяное лакомство в блестящей обёртке из рук мамы...

 - Стоп! - кричит куратор, - поднимайся. 

Как бишь его? Филипп? Фёдор? Он новенький. Прежний, Миша, сдулся.

 - Как тебя зовут? - спрашивает Филипп/Фёдор.

 - Ноэль Березников, - отдышавшись, хрипит Ноэль, - слушайте, давайте уже сегодня я поем и отдохну, устал, сил нет.

 - Все устали. - зло сверкает глазами куратор. Молодой, нервный. - Вы ментально сопротивляетесь, поэтому будем продолжать, пока установка не сработает.

 - Не сработает, - эхом устало ответил Ноэль.

 - Ещё раз пробуем. Наташа, готовь трубу.

Громоздкий агрегат похож на чудовищного размера печь из детской книжки с народными сказками. Куда старая бабка (и насколько старая - усмешка снова поползла по лицу Ноэля) пыталась запихнуть маленького мальчика. Прямо как сейчас будут заталкивать и его самого.

 - Ложись навзничь. Да ты и сам знаешь. Наташа, включай, он готов.

Прохладное ложе дёрнулось под спиной и потащило Ноэля внутрь вибрирующего тёмного жерла.

Клаустрофобия тоже один из страхов Ноэля. После того, как одноклассники когда-то заперли его в собственном шкафчике после уроков, и забыли выпустить. Но разве это отменяет тот самый чудесный миг пробежки по сочной мягкой траве к маме, любимой маме, источающей любовь как чудесный аромат духов, протягивающей ему наивкуснейшее мороженое?

 - Наташа, выключай!

 - Итак, пациент, как тебя зовут?

 - Ноэль Березников. 

 - Ты ошибаешься. - злые глазки так и буравят. Надеется, что может обмануть сам себя?

 - Ошибаешься ты, парень.

 - Наташа! - взвизгнул Филипп/Фёдор, не отводя сверкающих ненавистью глаз от Ноэля, - отправляй докладную! Пациент не управляем! 

Близко наклонясь к Ноэлю, он шипит:

 - Особенным нередко ставят уколы. И это уже навсегда, - тонкие губы растягиваются в кривой ухмылке, - только еда через трубочку и памперсы, пациент.

Да, о таком он слышал. Рассказывали. Может, ну их, соврать? Овощная жизнь недолгая, говорят, год такого режима, - и в компост. 

Но как же хочется остаться самим собой... 

Согласно новым правилам Корпоративное общество исторгало изношенных временем работников, предоставляя им полный пансион в специально отведённом для этого районе, огороженном по периметру глухой непроходимой стеной. Что там за ней происходит, что делают или не делают пойманные, нигде не освещалось, ходили только слухи-догадки. В такие поселения, устроенные на окраинах крупных городов, свозили пенсионеров, доставляя их из других регионов. А для верности, чтобы точно не сбежали, всем новоприбывшим стирали память.  

Электроды покалывают в шраме на макушке и висках, в голове лёгкий шум. Давление? 

В третьем классе Ноэлю купили велосипед. Двухколёсный, с удобным кожаным седлом. Раскатывая на нём по улице, ловко объезжая ямки и лужи, он представлял себя ковбоем с револьвером в кожаной кобуре на боку. Однажды, улепётывая от зубов очередной собачки-истерички, он свалился в канаву и рассёк голову о придорожный камень. Эх, руки привязаны, не потрогать тот шрам.

 - Отключаем! Наташа! Отключаем! У него, кажется, ожог...

Глаза туманит. В ушах будто набили вату.

 - Как тебя зовут, пациент? - кажется, что спрашивают издалека.

 - Но... не знаю... - соглашается Ноэль. Пусть. Пора заканчивать эту катавасию.

 - Наконец-то! - торжествует из ваты голос Филлипа/Фёдора, - Наташа, оформляй, да поскорее, мы и так засиделись.

Как же хочется остаться самим собой, и - помнить, помнить. То, что было давным-давно. Ещё до того, как Ноэлю в госпитале после ранения вживили нечто, что назвали запасной картой памяти. Это, как ему сказали, был эксперимент, испытание. И взяли подписку с матери о неразглашении, а мать - обещание с него. И Ноэль не разглашал. Никому. Он пережил жену, детей, внуков. Система много лет не замечала сбоя - что некто живёт и работает по не разрешённой сетке. Ему так долго везло. Но однажды он споткнулся в узком коридоре учреждения, где работал, и не смог сразу встать. И стал пленником. Теперь его запрут, как и прочих отработавших корпоративных единиц, за непроходимой стеной молчания о прошлом. 

Но память Ноэль не отдаст.

Рене Кальво

Легенда о не рой яме

- А воздух, воздух-то здесь какой: ложкой ешь! – мама распахивает створки лоджии, приглашая отведать осенней свежести. За окном выстилается парк, окутывая зелёным шарфом профилакторий, частный сектор и часть пятиэтажного микрорайона. Мамин дом угловой, упирается прямо в хвою, и потому окна её квартирки выходят просто в сосны. – Анечка, ну куда я поеду? Здесь же чистый кислород!

Анин взгляд не доходит до сосен. Он цепляется по пути за облущённую краску подоконника, за прогнившие ставенки, за подрамники, выгнутые тетивой лука настолько, что стекло меж ними надулось парусом и вот-вот треснет. Затем сползает на ветхий гарнитур, на трухлявый диван, на старинное кресло, что колышется само по себе, даже если в комнате нет сквозняка, раскачивая в полумраке навязчивый детский фантом – мёртвую девочку из давно потускневшего телевизора. В конце пути Анин взгляд упирается в книжную полку, где до сих пор красуется её фотокарточка "школьные годы". Эта карточка напоминает Ане про возраст и навевает тоску. Наши родители покидают нас, когда мы выходим на пенсию.

А ещё на полке гнездятся книги. Много книжек, потрепанных, читанных-перечитанных. Каждая из них расцвечена пёстрыми закладками.

- Я вот всё пометки на страничках делаю, - ловит мама взгляд дочери, - там, где интересные описания или глубокие мысли. Хотя, кому я их делаю...

- Мам, ты понимаешь, что здесь ремонт обойдется вдвое дороже, чем продажа квартиры? – Аня деловито загибает пальцы. - Больницы нормальной нет – раз, коммунальной службы  – два, приличных соседей  – три. Массив упадочный, жителей эвакуируют, скоро свет отключать начнут. А если у тебя труба лопнет? Трубы-то прогнившие насквозь!

- А я вот клей купила, - мама достаёт из сумочки цветастый тюбик, - суперклей называется! Если что, тряпочкой трубу обмотаю и дырку закрою…

- Мам, ты чего, на приколе? – Анин глаз начинает дёргаться. – Какой тюбик? Здесь сварочный аппарат нужен и специалист.

- Ну, может Лёша дыру залатает, если труба лопнет?

- Лёша в твою дыру ездить зарёкся. И детей не пустит. У тебя ж тут что ни день, то обстрел. Сегодня в последний раз приедет, чтобы тебя и вещи забрать. Так что давай, собирайся, он к вечеру будет.

- Я и без водопровода пожила бы, - бурчит мать, - лишь бы меня на старости лет не трогали.

- Ты уже своё пожила, - Аня начинает складывать мамины тряпки, - теперь другим дай. Внукам поступать скоро, деньги за квартиру как раз понадобятся. А через год её уже и не продашь, цены-то падают стремительно.

- Анечка, а можно мне с вами? – спрашивает мама без особой надежды.

- Мам, ну ты опять? Знаешь ведь, что Алексея бесит, когда ты дверной проём загораживаешь, как гусеница. А дети запахи брезгуют, платочки твои кругом раскиданные. И потом, сама-то бабушку в приют сбагрила в своё время, не пожалела.

- Так ведь время другое было. И я уже в возрасте была. Наши родители покидают нас, когда мы выходим на пенсию. Но вы-то с Лёшкой ещё молодые?

- Да какие мы молодые, ма? – Аня стервенеет при виде кучи шмоток: свитер светлый тёплый, свитер темный тонкий, несколько пар шарфов, юбки, платки, четыре куртки, платье из черного бархата, платье из легкого шифона, блузки-синтетика и блузки из чистого шёлка, кружева, рюши, принты, обуви столько, что понадобится отдельный чемодан.

- Анечка, а книги? – Мама взволнованно пытается втиснуть несколько томов. – Я без книг никуда не поеду!

- Мам, у тебя с памятью совсем туго, - взрывается дочь, - я же говорила, что пансионат для незрячих. В других хосписах мест не было, ну, или по сумасшедшим ценам. А здесь недорого, условия барские, прямо база отдыха, а не дом престарелых. Так что ты уж будь добра, не подавай виду, что видишь. Книги тебя сразу выдадут.

- Аня, а что же я там буду делать?

- Со сверстниками общаться, вкусно кушать, телевизор слушать, аудиокнижки внуки тебе закачают. Плюс, по воскресеньям у вас там концертная программа. Не первой величины звёзды, конечно, но тоже известные авторы: Марина Афанасьева со стихами приедет, Ева Морозова с шутками, Яна Кедрина диски покрутит, Оля Красова прозу почитает...

- Мариночку Афанасьеву я знаю, хорошие стихи у неё. А остальные девочки совсем молодые, не понимаю я их творчества.

- Ну, мам, тебе не угодишь, - зевает Анна, утомившись от обилия вещей и хлопот, от нищеты и войны, от ленивых детей и ворчливого мужа, от вечного груза принятия решений, а теперь и от новой обузы - престарелой родительницы.

Мама, заметив зевок, крепко обнимает дочь. Потому что если вовремя не обнять зевающего человека, то прильнёт к нему через окошко лесной зевоглот, и вывернет несчастного наизнанку, и выдавит плоть его на ту сторону горизонта событий.

- Мам, отвянь, – высвобождается хмурая Анна, - ей Богу, выведут тебя там на чистую воду. Как полезешь зевунов обнимать, сразу всё поймут, выгонят, и деньги не вернут. А Лёша за год вперед оплатил...

- Анечка, за что ты так со мной? - мама пытается удержать между век солёные капли, но они не слушают, предательски катятся по щекам.

- Ну-ну-ну, мамулечка, перестань реветь, - сюсюкает Аня виновато, - сейчас мы глазки платочком протрем, лекарство закапаем, чтобы в дороге роговицы не обветрить. С твоими катарактами нужно осторожнее.

- Анечка, мой визин в тюбике, вот тут, в сумочке, - укладывает мама голову к дочери на колени. - Доченька, это не тот тюбик, тот белого цвета. Аня, что ты делаешь? Аня! А-а-а-а-а!!!

- Мамочка, прости, родная моя, но так нужно, понимаешь? Иначе тебя вычислят и выгонят из пансионата… А я буду по субботам приходить, честно-честно, каждую субботу! Буду с ложечки тебя кормить: хочешь кашкой, хочешь творожком с мёдом, как ты любишь, а хочешь и воздушком чистым…

Так и сидят они, обнявшись, до вечера, в  ожидании Алексея.  Но вечером вылезет сумрачный аннигилятор. Взволнует до дрожи Земли глобулярную форму. Нанижет на крайнюю плоть победитовый стержень. Пройдёт сквозь бетон, продырявит паркетные доски. Отправит за грань мириады поломанных судеб. Скуёт две фигурки в прощальный безумный перфоманс...