Алана Кавано — Морган Хинкельман — Аннабет Гиш 46:34:53 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосование проходит по классической для ЛитКульта системе: необходимо распределить участников битвы по местам. Лучший рассказ - первое место... худший по вашему мнению - третье место.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Тема матча: О чем думают вещи? Написать рассказ от имени предмета ( инструмента, посуда, мебели и пр.).

Максимальный размер текста: 5000 знаков с пробелами.

Голосование продлится до 30 сентября.

Алана Кавано

 ЛИШНИЕ

     Я - ненужная вещь, старый проигрыватель пластинок, которому нет места среди людей. В этом безумном современном мире, для таких, как я, пристанищем могут стать только задворки. Обстоятельства вынуждают меня доживать дни в одиночестве. Но я всё ещё тоскую по той прежней жизни.
После смерти хозяина, молодой наследник провёл инвентаризацию имущества, доставшегося ему от отца, и от значительной части его поспешил избавиться. Меня определили в антикварную лавку.

     В торговом зале, где меня выставили для продажи, на видном месте размещались резаные дубовые шкафы, кожаные диваны и мягкие кресла. Для меня места среди них не нашлось. Обшарпанная тумбочка в углу зала стала последним моим приютом. Покупатель, входящий в лавку, даже при всём желании был не в силах разглядеть меня среди всей этой антикварной живности.

   - А ты чего хотел? — нервно брякнула крышкой старая кастрюля. - Тебя когда последний раз от пыли протирали?.. Скажи спасибо, что у окна поселили. На людей хоть напоследок насмотришься.

   - Почему напоследок? - удивился я.

   - Потому, что тебя никто не купит.

   - Кто бы говорил, — огрызнулся я.

   - Не купят, — согласился с ней старый, имеющий приличный товарный вид шифоньер.

   - Ты - лишний. Зря только место тут чьё-то занимаешь.

     Я возненавидел их всех. Перестал с ними общаться. Стал сполна наслаждаться одиночеством. От безделья каждый день погружался в себя, мечтал, а то и вовсе смотрел часами бесцельно в окно. Люди проходили мимо - туда, сюда. Кто-то бросал на меня беглый взгляд, кто-то не замечал. Дни плелись следом за ними. Сменялись такими же унылыми и не привлекательными. Я же мысленно возвращался в далёкое прошлое. Проживал заново ту беззаботную жизнь. Вспоминались зимние вечера, балы с дамами в праздничных одеждах. И я - мастер, наделенный талантом, извлекать из небытийной тишины волшебные звуки. Я был пупом земли. Прародителем эмоций. Пропагандистом Великой Красоты. И вот я здесь, в этой дыре, в ожидании черт знает чего. Вещи прибывали и убывали. Однако ни на меня, ни на кастрюлю, так и не пал взгляд покупателя.

     Как-то в один из выходных дней, находясь в невесёлых раздумьях, я уловил вдруг среди прочих звуков и еле слышимые звуки скрипки. Оторвавшись от мыслей, посмотрел в окно. Напротив, рядом с входом в здание, играл уличный музыкант. Что-то родное слышалось в этих звуках. Скрипач собирал толпы слушателей. Среди них был и я. С этого дня у меня появилась цель. А если есть цель, значит не всё ещё потеряно. Теперь каждые выходные, я с придыханием вслушивался в мелодии извлекаемые Скрипачом и наслаждался мастерством. Когда концерт заканчивался, Скрипач бережно укладывал скрипку в футляр. Переходил через улицу и дефилировал мимо окон лавки. Останавливался на минуту и подмигивал мне. Но однажды появился мой покупатель. Бывает же такое, видишь вроде человека впервые, а уже ненавидишь. Да этот человек был противен мне. И я не хотел, чтобы он покупал меня. Я опасался не столько его, сколько того, что моя память однажды откажется мне служить. И я никогда больше не увижу даже в мыслях Скрипача. Этого родного мне человека. Не услышу звуков его скрипки. Не почувствую снова этой обнадёживающей, умилённой улыбки.

   - Как?.. У вас нет пластинок? - прорвался сквозь мысли голос покупателя. - Издеваетесь? Как же я проверю патефон?

   - Зачем его проверять? — удивился продавец. - Это старая, раритетная вещь... И кстати он исправен.

   - Нет, кота в мешке мне не надо. Загляну к вам на следующей неделе. Вернусь из командировки, и мы продолжим разговор.

   - Хорошо, — согласился продавец - Берите тогда свои пластинки. Не думаю, что за это время найдется покупатель.

   - Зарезервируйте товар на всякий случай.

   - Мы такое не практикуем. Если вещь ваша, она вас дождётся.

     Моё уныние достигло апогея. Мне казалось, что силы мои на исходе. И вот тогда появился он. Да-да, Скрипач. Бережно тронул меня рукой, открыл крышку и загадочно улыбнулся:

   - Какая классная вещица!..  Ну-ка, посмотрим. на что ты способен, старина!  Иголка царапнула винил и мои лёгкие издали тихий скрип. Господи! Столько лет я молчал!..

     Звуки скрипки заполонили пространство. Я нервно вздрагивал от каждого неосторожного прикосновения смычка к струнам. Мелодия вгрызалась в тишину душного, пропавшего нафталином помещения. Казалось, звуки просвечиваются откуда-то снаружи, через открытую форточку. Звуки мёртвыми нотами сползали к ногам слушателей, чтобы через мгновение ожить, воскреснуть из небытия, стать осознанными и наполненными неким сакральным смыслом.

   - Якоб Гаде, — сказал с восхищением скрипач, обращаясь к продавцу. - "Ревность" Коллекционная запись...

     Мне казалось, что время, когда меня носили на руках, безвозвратно ушло. Но нет же, меня опять несли на руках. Через зал. Мимо этих гордецов. Я снова был востребован, нужен кому-то. Мы мчались на машине куда-то за горизонт, в неизвестность. И мне впервые было безразлично. куда и зачем. Потом меня опять несли на руках. Мы поднимались по витиеватым лестницам и крутым ступеням. И сжималось от тоски моё сердце. И рвалась наружу в поисках чего-то неизведанного душа. Наконец мы пришли. Это была крыша девятиэтажки. С неё город был виден как на ладони.
Небо на горизонте было пепельно красным, местами с неестественными фиолетовыми вкраплениями. Начинало светать.

   - Скоро мне туда, — промолвил загадочно Скрипач, показывая рукой в сторону горизонта. Глаза его наполнились влагой. В горле запершило. и он долго откашливался. Потом улыбнулся и грустно выдохнул в пустоту: - Вот она повестушка. От дяди Данте весточка! - сказал он и улыбнулся: - Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...  Я говорю им: "Я музыкант!" А они мне: Люди разные важны. Люди всякие нужны... Нет, не моё это дело, людей убивать. Как думаешь, высоко мы забрались?.. А сыграй ка ты мне ещё раз, дружочек, на прощание, — попросил Скрипач.

     Иголка царапнула тишину, издав пронзительный визг. И грянул хор скрипок. Мелодия холодила нутро и я отчётливо ощущал этот вековой, ледяной вакуум, этот холод могильной пустоты. От него уже нельзя было никуда спрятаться. Ни скрипачу, ни мне. Видимо, напрасно мы, словно та бабочка Каллима, искали в темноте этой свой спасительный мёртвый лист, чтобы стать им,  раствориться навеки в его невидимых красках, сделаться незаметными и для самих себя и для других...

     Скрипач подошёл к краю крыши и посмотрел вниз. Где-то вдалеке, в глубине тесного дворика, почти у самого входа в старенькую деревянную церковь, колыхался на ветру одинокий фонарь. Тусклый свет от него периодично появлялся и исчезал в густых кронах лип. И это была единственная, наполненная светом точка в этом предутреннем пространственном мареве.  “Ещё на малое время свет есть с вами; ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма...”  Когда зла в мире слишком много, значительную часть его уже воспринимаешь, как проявление добра.

   - В мире правильного и неправильного всегда так, — сказал Скрипач.

     И это всё, что я мог  расслышать...

Морган Хинкельман

Эмма и Чëрт

Если в начале пьесы на стене
висит ружье, то (к концу пьесы)
оно должно выстрелить.
А.П. Чехов 

Выстрелить, или…?

Новый хозяин сейчас напоминал жертву – жалкую тварь, ждущую смерти как милости.

А три года назад никакой милости он не ждал, брал что хотел, но был щедр, в совершенстве владел отпущенным ему природой, а на окружающих мог влиять так, что они часто плясали под его дудку. Да и ружьё было иным – поновее, не имело потертостей и отметин, и было гораздо смертоноснее.

Первого хозяина ружья Шурупа люди в округе опасались. Шептались по углам, что был он бугром на сучьей зоне, ломал людей, вымогая у родственников своих жертв последнее за избавление от мук и издевательств, а как откинулся – уехал в глушь доживать век да скрываться от ответки за содеянное. И оружие своё, говорили, не раз испытывал на людях.

Новый хозяин был с Шурупом сызмальства и поэтому не боялся. Даже умел забавы ради использовать этот грозный арсенал. Таких шалостей и шкодств Шуруп не любил, а на новом месте до серьëзного применения дело не доходило: огромной суке стаффордширского терьера Эмме – так звалось страшное оружие Шурупа – во всей окрестности терзать и рвать было некого.

Но три года назад Сергей Евгеньевич Шурупов был убит.

В своëм доме, с дистанции. Убийца скорее всего стрелял с высокого дерева, росшего в ста метрах от дома на опушке леса.

В тот день ранним утром Эмма, захлëбываясь лаем, рвалась с цепи, а у ворот появился траурный венок, увитый лентами с именем адесата. И Шуруп, поняв, что его нашли, стал собираться. Выпустил во двор Эмму. Запер дом и ворота. Отключил газовые баллоны и затащил их в погреб. Слил воду из системы отопления. Достал из сейфа, зарядил и повесил на плечо «Сайгу». Не отпирая гараж, проверил джип, собрал и погрузил в него самое необходимое.

Отъезд был назначен на вечер. Пуля пробила непрозрачное стекло освещённой веранды, когда Шуруп забирал забытые было спиннинги, и попала в голову. Выстрел мастерский, стрелок метился в силуэт за стеклом.

То, что с Шурупом стряслось неладное, в посëлке поняли, который день слыша вой собаки во дворе дома на отшибе. Дозвонились в райотдел милиции, приехала бригада, но войти во двор из-за Эммы долго никто не решался.

Наконец молодой летëха, держа в руке «Макаров» с патроном в стволе, перелез через забор по приставной лестнице, спрыгнул вниз и стал красться к дому. Эмма без лая и рычания бросилась из-за сарая, летëха выстрелил, но мимо, и в ту же секунду его кисть с пистолетом оказалась в пасти собаки.

Округа не слышала более ужасного крика. Машиной выбили ворота, кинулись со стволами и дубьëм на выручку, Эмма отпустила свою жертву, и в прыжке опрокинув ближайшего нападающего, бросилась в ворота наутёк. Так попали в дом и обнаружили труп Шурупа, уже начавший подгнивать.

Кисть бедолаге-летëхе не спасли, он стал инвалидом. Эмма сбежала. Родственников у Шурупа, кроме дочери, жившей за границей, не было. Дом опечатали и заколотили.

Оказавшись впервые в жизни на свободе, Эмма не могла без хозяина и сама его выбрала  –  единственное кроме неё жившее с Шурупом существо. Чёрного кота Чëрта.

Вскоре пришла осень, а за ней зима. И если коту найти пропитание было относительно легко – и ловил, и крал, и выпрашивал подачки, то Эмма жестоко голодала. Чëрт иногда делился с ней добычей, но пол-дюжины мышей и крыс не делали погоды – худая, голодная и жуткая собака бродила в компании с толстым чёрным котом по посёлку, наводя ужас.

Фермеры, семья Молодцовых, первыми пожалели и стали подкармливать Эмму, но ночевать она уходила в свою конуру во двор к Шурупу, прорыв лаз под забором. Никого из людей к себе не подпускала и на три шага. Много раз местные мужики грозились застрелить Эмму, но только кто-то решался – и след еë простывал: ни у дома Шурупа, ни на участке, ни на свалке, нигде в округе, хоть шаром. Только черный упитанный кот Чëрт презрительно косился на бестолковых двуногих, сидя на заборе.

– Куда спрятал свою суку, чëртова харя? – скалясь, спрашивали мужики кота, и не удовлетворившись ответным «мяу», убирались восвояси.

Но и вреда от Эммы не было, и посёлок к ней постепенно привык, а она к весне обжилась на воле, научилась в окрестных лесах добывать еду, вскоре закрутила любовь с гигантским алабаем и родила щенят, крупных и очень красивых, которых у подобревшей Эммы быстро разобрали по дворам.

Черт был хозяином необременительным, и лишь изредка пользовался её услугами, чтобы подтвердить статус-кво в местной кошачьей компании.

Когда на улицу посëлка, ведущую к дому Шурупа, стремительно вырулил внедорожник, Чëрт как раз шёл по своим делам. И попал под колëса. Эмма почувствовала беду и выскочила на дорогу. Машина остановилась в ста метрах. Дочь Шурупа, приехавшая продать дом, побоялась при виде грозной собаки выйти наружу.

Черт был ещё жив, и Эмма смотрела на то, что от него осталось.

– Сначала была вещью, – думала она, – инструментом мучений и ужаса, потом спутницей и подругой, а теперь полностью свободна.

И страшные челюсти сомкнулись, сдавив преломанный хребет кота и прекратив его агонию.

Аннабет Гиш

Пингвин для Вовы

Третье июля две тысячи двадцать четвёртого года. Я лежу на столе в придорожном кафе, рука дальнобойщика сжимает нож, поднятый над моей головой. Ещё мгновение и я буду разрезан на кусочки. От усталости и жары у меня слиплись глаза, вдруг нож из руки дальнобойщика падает на пол и меня кто-то хватает со стола, мы быстро бежим на выход, за спиной слышится пронзительный крик дальнобойщика: "он укусил меня".

За пару дней до… 

Вова сидел на полу в кабинете врача и лепил из пластилина пингвина. Пингвин был красивый с белой грудкой.

– Вы думаете, он заговорит? – спросила доктора милая молодая женщина, мама Вовы.

– Прогресс, безусловно, есть, но… – доктор на мгновение замолчал, – вы же понимаете, нет двух одинаковых детей, страдающих от аутизма, у всех симптомы проявляются по-разному.

– Вот смотрите, – доктор показывает на фотографию мальчика в телефоне – он не говорил до пяти лет и всего боялся, а в пять заговорил, да ещё как заговорил на английском языке.

– Но нам уже восемь, и он ни с кем не общается.

– Я думаю, он заговорит, ему нужно просто захотеть заговорить! Сейчас этого хотите вы, а должен захотеть он – сам! Дайте ему чуть больше свободы.

– Я очень хочу, чтоб он заговорил!

– Вот, например, – доктор снова показал рукой на фотографию мальчика, – заговорил, когда мяч уронил с балкона.

При слове "мечтал", Вова встал и подошёл к доктору, поставил на стол глобус, взял небольшой кусочек пластилина быстро вылепил из него что-то похожее на человека, и прилепил его рядом с пингвином на глобусе.

Следующим утром. 

Во дворе частного дома за большим столом в беседке сидит Вова и макает указательный палец в горячее какао с молоком. Мама стоит напротив Вовы, делает бутерброды. Рядом с Вовой сидит его старшая сестра Вера, лениво листает ленту телефона. Отец читает газету. 

Вова в очередной раз макает палец в бокал с какао - обжигается, начинает махать рукой и дуть на покрасневший палец.

– Доигрался? – рявкнула сестра.

– На, приложи холодное, – мама протягивает Вове пачку сливочного масла, Вова прижимает палец к маслу, держит. Мама тем временем открывает маслёнку, напоминающую мыльницу.

– Остудил? – Вова утвердительно кивает, – тогда давай сюда, – мама берёт и кладёт его в маслёнку, но не успевает отрезать ножом кусочек, как – Вова снова обжигает палец и суёт его в масло. На куске масла виднеются два круга, похожие на глаза. Недолго думая, Вова тянет масло к себе, начинает мастерить из подтаявшего масла пингвина. Мама беспомощно развела руками, именно так на свет появился я.

– Всё, побаловался и хватит, кругом одни пингвины, – сказала сестра и взяла нож, собираясь отрезать кусочек масла от пингвина. Я закричал нет, а вслед за мной пронзительно закричал и Вова. 

Это было первое слово, которое произнёс Вова! Слово «Нет». Так появился на свет я, сливочный пингвин, а у меня появился друг – человек по имени Вова. Вова рассказал мне, где мы живём, что такое планета земля, познакомил со своими родителями и вредной сестрой. А ещё он поделился со мной своей мечтой, он рассказал, что мечтает попасть на южный полюс и там увидеть живого пингвина. Вова сказал, что я не настоящий пингвин, а масляный и должен жить в холодильнике и время от времени меня туда клал остудиться. Конечно, жуткое это место холодильник, там и темно, и тихо, и соседи странные, всё время молчат. Ещё Вова сказал, что мне надо бояться жары и его сестру.

Мы с Вовой понимали хорошо друг друга, а вот Мама Вовы почему-то волновалась. Она говорила так, если раньше Вова молчал, то теперь он постоянно бубнит слово "нет, нет, нет" это же невыносимо, когда он, наконец, заговорит?

В один из дней Вова остался один дома, а утром отключили электричество. Мы болтали, о путешествиях, Вова рассказал, что у пингвинов есть враги, это люди, браконьеры и касатки, которые не прочь полакомиться вкусным мясом, мы болтали, как вдруг неожиданно я начал таить и терять форму. 

Вова стал бегать по дому: включать кондиционер и вентилятор, но, как оказалось, они тоже работают от электричества. Тогда Вова налил в кастрюлю холодной воды из-под крана и отправил меня в ней плавать. Мне стало заметно легче, но ненадолго. К этому времени у Вовы созрел план, он схватил меня и выбежал на улицу. Несколько минут мы бежали под палящим солнцем, пока мне совсем не стало плохо. Вова забежал в магазин, открыл холодильник с мороженым и засунул меня в него. У Вовы расплылась улыбка на лице, а мне стало хорошо. 

Вова стоял почти целый час и смотрел на холодильник, точнее на меня, неожиданно наш прервали. 

– Сынок, ты мороженое хочешь? – спросила неравнодушная бабушка.

– Нет, – сухо ответил Вова.

– Точно не хочешь?

– Нет, – отрицательно мотал головой Вова. 

Бабушка взяла мороженое и ушла на кассу, она была уверена, что у Вовы просто нет денег.

– На, милок, ешь, – бабушка вернулась и протянула мороженое Вове. 

Вова покрутил его в руках, открыл и положил обратно в холодильник поближе ко мне. Так, я впервые попробовал мороженое. Лёжа в морозилке, я понял, почему Вова мечтал попасть на ЮЖНЫЙ ПОЛЮС и поэтому, когда мы увидели, как к магазину подъехала большая машина-рефрижератор, на которой были изображены счастливые пингвины, катающиеся со снежной горки, план созрел молниеносно. Пока водитель выгружал из машины коробки с мороженым, мы с Вовкой воспользовались моментом, пробрались в фургон и спрятались внутри, в тот миг мы ни на секунду не сомневались, что наша мечта осуществится. Водитель вернулся, захлопнул дверь, и машина тронулась. 

Через полчаса мне стало хорошо: темно — прохладно и Вовка рядом. А вот Вовке стало совсем нехорошо: его губы посинели, руки тряслись, чтоб выбраться наружу Вовка начал тарабанить по стенкам и кричать. Когда водитель открыл дверь, Вовка стоял в обнимку со мной и дрожал. 

 – Ты как сюда попал? – удивился водитель.

 – Нет, – крикнул Вовка, прыгнул из машины и упал, я вылетел у него из рук. 

В кабине машины играла музыка, Вовка пил чай из крышки термоса, я почти растаял. Водитель сообщил по рации о своей находке в рефрижераторе и мы ехали, не спеша к месту встречи. 

– Как тебя зовут? – спросил водитель Сергей. 

– Нет! 

– Что нет, не скажешь? 

– Нет, нет? 

– А-а-а-а, понятно, это то самое редкое имя «Нет-нет», – Сергей засмеялся. 

– А что это у тебя, мыло? – он пальцем показал на меня. 

– Нет. 

– А что? Пингвин?

– Нет, – положительно кивнул Вовка. 

– Красивый, сам сделал? 

– Нет, – повторил Вовка, положительно кивая. 

– Я в детстве любил рисовать, даже художественную школу закончил, но потом полюбил географию и вот теперь катаюсь по всей стране. Красивая она у нас, большая, многонациональная, людей и мест в ней много хороших, только не везде ухоженная, так-то брат, но это дело поправимое, правда? 

– Нет, – повторил Вовка, кивая в знак согласия. 

– И я так думаю. 

К кафе, небольшой придорожной гостиницы, Вовка спал в кресле, накрытый пледом, на улице стояли полицейские, курили и о чём-то весело болтали. Я лежал на столе, и на меня смотрел тот самый водитель Сергей. Он старательно водил ножом по мне, доводя меня до совершенства, чёрным перцем он затенил моё тело, а сахаром посы́пал на грудку, сделав её белой и бархатистой. Когда меня схватил Вовка, Сергей делал мне глаза, но не успел, от укуса Вовки он выронил нож на пол. На шум с улицы прибежали полицейские, Вовка сидел в углу кафе и дрожал, сжимая меня в своих руках. Сергей поднял нож с пола и подошёл к Вовке. Вовка, как увидел нож, закричал:

– Нет, не подходи!

В это самое время в кафе вбежала мать Вовы и Вовка бросился к ней на шею и сразу начал тараторить без умолку:

 – Мама, смотри, я спас пингвина, мама, мама, смотри...

 Вовка говорил и говорил без остановки, говорил о том, как, спасая меня, ушёл из дома, как спрятал в холодильнике магазина, и как мы поехали на Южный полюс, в машине с пингвинами. 

 Прошёл год.

Мы с Вовкой теперь видимся реже, я стал талисманом компании по продаже мороженого и путешествую с Сергеем по стране, а Вовка пошёл в школу, после уроков ходит в зоопарк, ухаживать за пингвинами. Теперь он мечтает стать ветеринаром и защищать животных от злых людей, касаток и, конечно же, от своей вредной сестры Веры!