Натали Мартинес — Индиана Эванс 16:17 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосующим надо указать лучшего автора по их мнению.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по стихам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт»

Задание: Пейзаж внутри тебя.

Опиши свое состояние в виде природного пейзажа: это может быть пустыня, шторм на море, горный водопад или что-то совсем странное, как поле из звука.

Голосование продлится до 23 марта.

Натали Мартинес

Тотем

От текучей хляби на подъем,
По ступеням, за калитку дома
Уводили молнии с дождем
Между глыб разваленного грома.

Виноградный колыхался неф:
Сыпал камни вместо виноградин,
Над бурлящей хмарью разглядев
Бафомета под копной из гадин.

Двор сносило мутью грозовой,
Лаял Шарик, и на зов собаки,
Набегая, лестничный прибой
Громоздил застывшие зигзаги.

Дребезжали сетки невода,
Огородом обогнув беседку,
Где малины мелочь иногда
Выбиралась на асфальт за сетку…

Ничего. Привиделись, закрыт
Дом от грохота и дождевого гула,
Лишь под небом бера, как друид,
Посох в землю мокрую воткнула.

Я вошел, на первом этаже
Тишина, и на втором не громче,
Но в шкафу мои настороже
По-овечьи ждали, как по-волчьи.

Наблюдали книги из-под век
За скольжением шуршащих стекол,
Как забытый ими человек
Подошел и корешки потрогал:

Здесь Патрокл письменно убит,
Вслед гекзаметром таким же - Гектор,
Пал Ахилл: любитель афродит
Выбрал для стрельбы удачный сектор.

На другой - кирзовым сапогам
Улыбался дружелюбный Теркин,
Сапогами после шел по нам,
По своим, но это наши терки.

Здесь несло советской стариной,
Здесь еще не поднимались дроны
Над берлинской сдвоенной стеной
Краснозвездной головой Горгоны.

Автор N брошюры про расстрел
Лег над томом о каком-то гнете,
Излагать не то чтобы умел-
Вел статистику карандашом в блокноте.

Взял еще - про взвод или завод…
Обмякая, верой одиночек
Открывались книги, чтоб живот
От кусачих вычесали строчек.

Кувыркались, жалоб никаких
На года от каторжан на полках,
Лишь на тексты - прозу или стих,
Все равно, не мучили бы только.

Рассыпались и добро, и зло,
Все сырело, все насквозь непрочно,
От страниц безлюдием несло,
Правда, равномерно и построчно.

Неба первый и второй этаж
Постепенно занимала пустошь,
Заполняя буквенный пейзаж,
Если всех не на словах отпустишь.

Фотка молний, фотка алычи,
Груши перевернутые лейки,
И плодов инжира фирмачи
Зарывались в листья-телогрейки…

Отпустил бы…может быть, не всех,
К бесконечным снам и скукотеням
Дорогих когда-то неумех…
А потом куда им? В глушь и темень,

Где беззлобно лестничный тотем
Мел в канаву слезную поживу
Веткой Палестины, а затем -
К фонарю, аптеке и заливу,

Где с девичьей книжицей, учтив,
Под руку шагал кудряш героем,
И ступеней каменный наплыв
Оживал и шелестел прибоем.

Индиана Эванс

Толстоголовая травянка —
распутье лап и щель зрачка.
А я стою на полустанке,
от тридцати до сорока.

Седая птичка на осине
выводит тоненько — теть, теть.
Умыт перрон, и небо сине,
и будто не о чем жалеть.

Пришиты к леса тёмной кромке
поля куриной слепоты.
Ладони трав теплы и ломки,
мои — беспомощно пусты.

Я слышу ква и плеск в запруде,
вагонов дальний разговор,
и знаю: поезд скоро будет,
но не изменит ничего.