Добрыня Никитич — Ляпкин-Тяпкин 7:5 (дуэль завершена)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосовать можно за: Добрыня Никитич, Ляпкин-Тяпкин и Против всех.

Чтобы отдать голос надо просто оставить комментарий с ником автора-дуэлянта. Также в комментариях можно оставлять и критику- мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Регламент IV Чемпионата Поэтов ЛитКульта

Голосование продлится до 1 марта включительно.
тема дуэли:  Суповой набор

Добрыня Никитич

 Куриные потроха

 «Знаешь, я всегда любил кефир больше всего, но на него у меня никогда не хватало денег» из откровений бытового пьяницы 

Работа в офисе начиналась в восемь, Саня приходил, обычно, к девяти: влажные короткие волосы торчком оттого, что зачёсаны назад «против шерсти», немигающие круглые глаза  со складками «послевчерашнего» под ними, пережёвывающие «бубльгум» крепкие скулы. Будто под музыку передвигаясь на прямых ногах (кремовые лёгкие брюки, мягкие мокасины), он здоровался с каждым из стоящих на высоком крыльце за руку: с Володькой Конаном, нашим директором, невысоким круглолицым бывшим футболистом «за тридцать»; с Костей Сухарём, нашим юристом - метр-девяносто, «под сорок», прозванный Штирлицем влюблённой пенсионеркой со второго этажа; парочкой ранних посетителей из барыг; со мной: «Айда, шлёпнем по «пятьдесят»?» Почему «нет»?

Мы выходили через арку из квадрата двора, образованного четырёхэтажными оштукатуренными «сталинками» с лепными балкончиками и просторными подъездами с зелёными крашеными стенами, переходили двухполосную проезжую часть на светофоре, заходили в «тыльную» забегаловку ресторана напротив, миновав парадный его вход, череду окон ресторанного зала, затем – окон поменьше ресторанной кухни, и открывали застеклённую дверь продолговатого пенальчика с длинными полками справа-слева вдоль стен, барными табуретами под этими полками, неубранными стаканами с выпитой водкой, недопитой «запивкой» и недоеденной закуской на этих полках, и собственно баром у противоположного от входа торца «пенала». В баре командовал бармен Жора – он наливал нам наши «пятьдесят» и выкладывал по жирному беляшу на тарелки даже и без денег, в долг. Я выпивал залпом, Саня – в два-три приёма проталкивал водку в себя, и мы, воодушевлённо зажёвывая беляшами, возвращались в офис.

Бармен знал, что делал: когда мы забегали к нему в обед, у нас уже были деньги – с нами или расплатились, или мы кого-то успели раскрутить на аванс, и в течение обеденного часа, отдав долг за «утреннее», мы не спеша выпивали грамм по сто пятьдесят.

Но главная программа начиналась вечером: в забегаловке – гомон, сигаретный дым, деньги имеются или у меня, или у Санька, а то и у обоих, мы берём цивильный ресторанный графинчик с тремястами для разгону… Надо сказать, что цены в рюмочной кусаются, и постоянных клиентов не так уж много, больше – случайные, разве что мы с Саньком, да несколько дней в месяц, после пенсии, Елизавета Петровна – бойкая старушка с редкими усами над верхней губой и низким насыщенным почти что басом, которым она то поёт матерные частушки, то читает поэтов Серебряного века:

Я устал от бессонниц и снов,
На глаза мои пряди нависли:
Я хотел бы отравой стихов
Одурманить несносные мысли. 

Я хотел бы распутать узлы...
Неужели там только ошибки?
Поздней осенью мухи так злы,
Их холодные крылья так липки. 

Мухи-мысли ползут, как во сне,
Вот бумагу покрыли, чернея...
О, как, мертвые, гадки оне...
Разорви их, сожги их скорее.  

Санькин философский ЛГУ и мой филологический БГУ неплохо сочетались с поэтическим чувством Елизаветы Петровны, она нам строила глазки, мы не брезговали выступать в роли её собутыльников, мы ей втюхивали небольшие, по-нашему, деньги на прокорм проживавших у неё двух собак и трёх кошек, потому что пенсии её, после двух-трёх вечеров в нашей рюмочной, хватало на пять килограммов гороху, которым она и питалась потом целый месяц. «Мальчики, к хорошему люди быстро привыкают, я ведь без вашей помощи теперь никак, пропадут мои животины без куриных потрохов! А я уж на горохе, да «беленькая» раз в месяц для витаминов!»

Почему-то на эти дни, после-пенсии Елизаветы Петровны, выпадали и наши с Саньком самые разгульные вечера: приговорив свои так никогда точно и не сосчитанные граммы/литры, мы с ним не расползались каждый в свою сторону, а выходили на автобусную остановку и тут же у ресторана тормозили пустой автобус типа «Икарус», уже отработавший смену, с тёмным салоном, платили водителю его дневную выручку, и он возил нас ночь напролёт по городу, а мы, разложившись на передних креслах, выпивали и закусывали, подвозили припозднившихся пешеходов, наливали им «на посошок», и уже в рассветных сумерках отправлялись по домам отсыпаться, просветлённые, как после исповеди.

Таким чередом и катилась наша жизнь в то лето: я недавно развёлся, Санёк уже год, как разбежался с третьей женой, и некому было нас наставлять на путь истинный, а Володя, наш директор, абсолютно трезвыми не видел нас никогда, потому считал существующее положение вещей нормальным.

Уже в осень, на излёте тёплой поры, случилась у меня любовь-не любовь – так, интрижка, обусловленная долгим воздержанием, и в очередные наши «после пенсии Елизаветы Петровны» дни я бросил Санька одного со всей той водкой, что мы привыкли выпивать, с продымлённой атмосферой нашей любимой забегаловки, долгами Жоре, собутыльничеством с Елизаветой Петровной и материальным вспомоществованием ей же. Несколько дней после я был занят своими чувствами и переживаниями, ещё не определившись, интрижка у меня случилась или любовь, потом, накрыв свою подружку в собственной ванной со своим соседом, определился, что интрижка, и уже назавтра мы сидели в нашей рюмочной с Саньком за «цивильным» графином.

Саня рассказывал мне, как он был здесь на днях без меня, как катался на автобусе, но недолго, а потом решил заехать в сауну – помыться, а в сауне ему представили четырёх девиц на выбор – ему понравились все четыре, и он зажигал с ними с четырьмя до утра, а утром, рассчитавшись с девицами и за сауну деньгами, за которые шустрил почти целый месяц, на последнюю купюру, спрятанную на опохмелку, доехал до офиса, а нынешние наши посиделки уже в долг, потому что и я свои сбережения потратил все на подружку, на соседа и ещё каких-то их сопровождавших лиц.

«Так елизаветин зверинец остался без потрохов? Надо бы хоть занять, что ли, денег, придёт – подкинуть ей.»

Спросили у Жоры: «А она, пацаны, только раз приходила, вас спрашивала, после купила у меня суповые наборы залежавшиеся, и всё, выпить не заказывала.»

Я Елизавету Петровну после никогда уже не встречал.

Ляпкин-Тяпкин 

Из соседней комнаты послышалось хихиканье.

- Пап, ты чего? - проявила я интерес.

- А помнишь, дочка, как ты заявляла, что лучше умрешь от голода, чем будешь есть блюдо, приготовленное индусом? Как-то ты не очень похожа на умирающую, за эту неделю, наверное, килограмм пять набрала, - папа снова издал смешок, а я нахмурилась.

- Правильно говорить «индийцы», а индусами они могут быть по вероисповеданию. Только на Гоа по большей части католики живут. Ну да, у нас в России меня смущало, что у них руки такого цвета, будто их давно не мыли. А здесь я убедилась, что местные чистоплотные, в каждом шеке и ресторане есть умывальники и мыло. И потом, где я буду сама готовить, не в номере же! Считай, что смирилась с обстоятельствами.

- Так это ты от смирения перестала в платье влезать? - ехидно поинтересовался отец.

Я нахмурилась, а потом раздумала обижаться и поддержала шутливый тон:

- От безделья. Дома привыкла бегать как угорелая: от дома к остановке, от остановки к фирме, от фирмы в магазины... А здесь мы спим и едим, едим и купаемся, купаемся и загараем. Вся энергия в жир уходит. К тому же, согласись, готовят здесь вкусно. Мне особенно супчик из морепродуктов нравится. Заранее грущу, потому что дома буду по нему скучать.

Папа вышел наконец из своей комнаты, где собирал пляжную сумку, обнял меня за плечи и ласково спросил:

- Зачем скучать? Давай разузнаем рецепт. И будешь ты дома удивлять всех гостей новым экзотическим блюдом.

Улыбнувшись, я согласно закивала и, дорисовав стрелку на глазе, спрыгнула с дивана. Быстро запихнула в сумку полотенце, надела шляпу и вышла следом за отцом из номера.

Красное солнце выглядывало из-за крыши соседнего корпуса отеля, где мы отдыхали. Ящерица на площадке лениво перебирала лапками, неспешно устремляясь к нашему номеру. Я ловко захлопнула перед ее носом дверь, повернула в замке ключ и спустилась по степеням на дорожку, ведущую к выходу.

- Привет, хулиганка! - громко и весело поздоровался со мной один из служащих отеля.

- Здорова, разбойник! - в том же тоне ответила я ему. Он подошел поближе и тихо, чтобы никто не слышал, спросил:

- Ты замужем?

Я скорчила загадочную, по моему мнению, гримаску и молча поспешила за удаляющейся спиной отца. Папа шел и хихикал. Обернувшись и увидев вопрос в моих глазах, он сказал:

- Я понял, почему они тебя так называют. Наверное, приезжал сюда один папаша с маленькой дочкой, которую ласково хулиганкой обзывал. Они услышали, запомнили, и решили, что так отцы называют любимых дочек. Я тебя сюда привез, значит, ты у меня любимая, по-местному – хулиганка, выходит.

Логика показалась мне сомнительной, но своих вариантов объяснения не было, да и лениво по жаре думать и спорить. Молча шла следом. По пути на пляж по привычке считала расцветшие бутоны на гибискусах (сегодня из было 18 штук), рассматривала товары у продавцов на лотках, о чем-то мечтала и улыбалась своим мыслям. На Гоа царило лето, не верилось, что где-то там, дома, люди ходят в тяжелых неуклюжих шубах и сапогах, трясутся от холода, боясь лишний раз высунуть нос на улицу. А я иду в купальнике, майке и юбке, и думаю с опаской, как бы сегодня не обгореть на солнце, так как мы решили сегодня весь день провести на море...

Навстречу нам бежали три пляжные собаки, как мы их называли. Одинаково стройные, среднего роста, с темной короткой шерстью, они оживляли сонный пляж громким лаем и игрой в догонялки с шустрыми крабами. Здороваться с нами было у них обязательным ритуалом. Повиляв хвостом, они разворачивались и бежали к морю – вели нас к нему. Убедившись, что мы благополучно добрались по горячему песку до воды, две собаки убегали по своим псиным делам, а одна важно усаживалась, чтобы сторожить наши вещи.

За добрую службу мы всегда угощали ее вкусными кусочками курятины из соседнего шека. Но в этот раз, когда подошло время обеда, мы решили обойтись только первым блюдом – тем самым полюбившимся нам супом из морепродуктов. К нему заказали лепешки и ананасовый сок на десерт. Для знакомой нам псины я пересыпала часть гущи из супа в пластиковый стаканчик. Папа одобрительно кивнул, увидев, что я наелась. И спросил:

- Ну что, дочка, будем узнавать у повара рецепт?

Я представила, как приведу в восторг гостей на день рождения, подав такой вот экзотический супчик, и согласно кивнула. Отсчитывая рупии за обед, отец поинтересовался у хозяина шека:

- А можно узнать, из чего состоит это волшебное блюдо? Хочу, чтобы дочка готовила такой суп у нас дома, он будет напоминать нам о чудесном отдыха на Гоа.

Хозяин как-то странно скривился, будто с трудом выдавил из себя улыбку. Покачал головой и сказал:

- У вас не получится такой суп, так как нет главного компонента – нашей воды. Она придает супу совершенно особый вкус, такого вы даже в других частях Индии не попробуете.

Мы не стали с ним спорить, после сытного обеда, под жарким солнцем, хотелось одного – закрыть глаза и задремать. Решив вернуться в номер, где можно немного поспать под прохладным кондиционером, в ожидании, когда спадет полуденная жара, мы направились к берегу только затем, чтобы, по традиции, принести угощение собаке.

Псина увлеченно рыла передними лапами яму в мокром песке, куда пару секунд назад закопался шустрый краб. Вот она добралась до клешни, схватилась за нее зубами и вытащила вместе с хозяином наружу. Раздался треск, довольное урчание и, спустя минуту, вместо краба на песке валялись остатки панциря. Заметив нас, собака радостно завиляла хвостом и запрыгала вокруг, будто спрашивая: «Видели, как я ловко с ним разделалась?» Я ее похвалила и достала из пакета стаканчик с угощением. Сунула собаке под нос, но та внезапно ощетинилась и отскочила, после чего, издавая какой-то то ли визг, то ли подвывание, убежала вдаль.

Переглянувшись и пожав плечами, мы направились к выходу из пляжа. Поравнялись с шеком, и тут внезапно мне захотелось заглянуть в маленькое окошко кухни пляжного ресторана.

Сошла с удобной дорожки на мягкий песок, неуклюже проваливаясь, подошла к стене шека и заглянула вовнутрь. Там, в центре комнаты, стояла на печке огромная кастрюля, в ней помешивал поварешкой мужчина в поварском колпаке и белом переднике. На столе, стоявшем у самого окна, лежала груда рыбы, отдельно – куча хвостов, а также пузырей, молок, икры и других внутренностей. И еще что-то странное. Как будто кусок... человеческой ступни?

Очень медленно я отвернулась от окна и направилась к дорожке. Папа сначала с тревогой, а затем и с ужасом всматривался в мое лицо. Я ничего не говорила, а он ничего не спрашивал. Молча мы вернулись в номер, приняли душ, переоделись и собрали чемоданы. Наш самолет должен был прилететь только ночью. Оставшееся до отъезда время мы провели в ожидании, сидя на рецепшене. Уже в воздухе, когда Индия давно скрылась из глаз, а следом Пакистан и Афганистан, я наконец решилась прервать затянувшееся молчание.

- Пап, а почему ты не спрашивал, что я там увидела?

- Мне хватило твоего побелевшего лица, - тихо ответил отец.

- А вдруг мне показалось?

- Конечно показалось, дочка, - согласно закивал мой папа.

Мы повернулись к иллюминатору и снова замолчали, ожидая, когда приземлимся дома.