Генри Чинаски — Бедная Лиза 6:4 (дуэль завершена)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосовать можно за: Генри Чинаски, Бедная Лиза и Против всех.

Чтобы отдать голос надо просто оставить комментарий с ником автора-дуэлянта. Также в комментариях можно оставлять и критику- мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Регламент IV Чемпионата Поэтов ЛитКульта

Голосование продлится до 28 февраля включительно.
тема дуэли:  Фатальная осечка

Генри Чинаски

«Правда в том, что они оплакивают свое детство сильнее, чем предвкушают свое будущее… потому что они еще не знают его, но они не хотят умирать».

Один

На кантон, продуваемый западными ветрами со стороны Франции, опускался холодный вечер. Если бы сейчас в долине находились туристы, более наблюдательные из них могли бы заметить, как на верхнем балконе предгорного поместья, единственного в радиусе пяти километров, зажегся и погас огонек. Возможно, среди туристов нашлись бы и такие, кто знал бы, что поместье это принадлежит некоему Абрамкину. Но долина была безлюдна и человеку на балконе это нравилось.

Пока супруга хозяина поместья развлекала светскими разговорами дорогих гостей, министра и его жену, на балконе покуривал сам хозяин поместья – Дмитрий Аристархович. Уже не молодой и слегка обрюзгший Абрамкин блуждал довольными глазами по территории - хвойному лесопарку, аллее с фонтанчиками, представительным машинам у ворот - пока наконец не увел взгляд за ограждения - на горы, прячущие в рваных облаках устланные снегом вершины. И здесь грянули воспоминания.

Два

Четверть века назад Дмитрий Абрамкин владел небольшим табачным бутиком, перешедшим к нему от отца. Бутик располагался в центре города, над стеклянной витриной красовалась кириллица «Абрамкiн табак», и было все очень почтенно и прилично.

В бутике Абрамкину помогала ассистентка, звали ее Анна, училась на филологическом. Молодость и обаяние… Лавировала между любезной настойчивостью продавца и беззаботным флиртом студентки… При том ничуть не выходя за рамки деловой лексики. После разговора с ней посетителю непременно хотелось закурить и расслабиться. Она поправляла светлые локоны, вспыхивало пламя ее голубых глаз, и щелкали зажигалки, и шла торговля.

Но торговля шла бы и без Анны. Табачный бутик имел славную историю и базу постоянных клиентов из десятка артистов, предпринимателей, и даже нескольких политиков, наработанную еще отцом Дмитрия – трудолюбивым евреем, скончавшимся от рака легких. По слухам, он будто бы имел друзей где-то в Южной Америке и, по желанию покупателя, всегда мог достать из-под прилавка товар, нерегистрируемый в кассе.

В то смутное время по стране катилась, обрастая молодыми и активными единомышленниками, лавина мирных демонстраций. Выросши до размеров протеста, нервных скандирований и истошных воплей, она накрыла столицу погромом, и толпы недовольных рассыпались по улицам города.

Дмитрия мало интересовала политика и потому он не совсем понимал, за что или против чего боролись люди, но все же, последовав совету своей ассистентки, снял с бутика вывеску, по словам Анны, «содержащую в себе, по крайней мере, две причины для раздражения людей, настроенных решительно и патриотически». В отличии от своего начальника Анна всегда проявляла живой интерес к политической жизни страны. В университете она состояла председателем при каком-то внеучебном кружке, где студенты с активной гражданской позицией имели право на политический дискурс и бесплатный чай, он назывался «голос студенчества», «мнение студенчества» или что-то очень на это похожее, в любом случае в том кружке главенствовали строгие принципы, среди которых был, конечно, и плюрализм мнений.

Сокурсниками Анна считалась девушкой интеллектуально развитой, начитанной, в основном, книгами политического и рекламного толка, и что более важно, способной к решительным действиям. Так, к примеру, в университете не было такого преподавателя, который бы не знал, что «Анечке лучше ставить с первого раза», иначе Анечка, не склонная сомневаться в собственных знаниях, в такой ситуации вполне могла разглядеть некоторую подоплеку и даже склонение ее к даче взятки, что не прошло бы мимо внимания и студентов, и кафедры, т.к. Анна была редактором студенческой газеты, и модератором в неофициальной, но многочисленной группе университета в социальной сети.

При всем этом, конечно, неудивительно, что Анна, едва справив совершеннолетие, приняла твердое решение стать материально независимой. Было очевидно, что филолог с незаконченным высшим образованием может удовлетворить свои финансовые амбиции только в сфере торговли. Так «Абрамкiн табак», искавший «молодую девушку модельной внешности», нашел Анну. Младший Абрамкин, принявший семейные дела внезапно и при столь печальных обстоятельствах, пришел от Анны в восторг. Очень скоро деловые отношения между простодушным Дмитрием и целеустремленной Анной переросли в интимные.

Три

Протесты в центре столицы и последовавшие за ними погромы вынудили Абрамкина на неопределенное время закрыть бутик. Встречи с Анной стали редки и непродолжительны. Дмитрий следил за новостями, не выходя из квартиры. Сквозь задернутые занавески в комнату врывались бесноватые выкрики, сирены служебных машин и даже редкие выстрелы. Дмитрий подозревал, что окружающий мир враждебен к его бездействию, но стать активной частью происходящего ему мешало политическое недоумение. В один из тех вечеров произошел визит – на пороге его квартиры стояла Анна. Растрёпанная и раскрасневшаяся, с романтическим блеском в глазах и революцией в сердце она прямо с порога поинтересовалась:

- А что ТЫ сделал для своей страны, Абрамкин?

Дмитрий задумался.

- Планируешь отсидеться в хоромах, пока народ вершит правосудие? Как бы не так! Лучше бы тебе сразу эмигрировать, да побыстрее, пока границы еще закрыты!

- Но, Анечка, тут всего две комнаты, это не хоромы, – попытался оправдаться Дмитрий.

- Хватит слов! Я не могу терпеть тот презренный факт, что ты, Дима, принадлежишь к инертной массе.

- Аня, я тебя не узнаю, неужели и ты с ними?

- Я со своим народом в трудный час. А вот политическая индифферентность, присущая тебе, буквально поражает. Пока ты здесь рефлексируешь, на улицах вершится история страны, гражданином которой ты тоже вообще-то являешься.  

Дмитрий не узнавал свою подчиненную. Прежде милая и любезная, сейчас она гневалась так искренно, что можно было подумать, будто она провела всю свою короткую жизнь на галерах Древнего Рима.

- Я твой начальник как никак, имей же уважение! Ты можешь остаться у меня если хочешь, но если будешь разговаривать в таком тоне, я попрошу тебя уйти.

- Вот! Против этого мы и боремся! Эксплуататоры! Считаете, что имеете право указывать нам, что делать. Но мы не рабы, прошли те времена! - Анна прокашлялась, - Вообще же я пришла по делу. У меня для тебя хорошие новости. Сегодня мы ангажировали твою табачную лавку под нужды протестующих, под благородные цели, между прочим. Сейчас там полевая кухня. Можешь считать себя спонсором революции, хе-хе! Я поздравляю тебя, Абрамкин! Обращаться в полицию или куда-то еще, смысла нет, у них и без тебя сейчас забот полно, а вот разгневать нас этим шагом можно запросто. Не дай Бог, и в список врагов попадешь.

Враг и спонсор революции слушал, но не понимал. Когда же понимание пришло, Абрамкин метнулся к комоду, в котором лежал пистолет, доставшийся ему от отца. Как несправедливо, думал Дмитрий, заряжая пистолет, папа оставил мне только пистолет и бутик, и второе у меня отобрали.

Анна поспешила из квартиры:

- Мы знаем о знакомствах твоего отца и предлагаем сотрудничество. Остынь, подумай над этим, прими решение. Я еще зайду.

Четыре

Судя по всему, решил Дмитрий, преданность одного человека другому при столкновении с политической идеей разрушается. Идея объединяет миллионы. Можно даже заключить, что идея важнее человека, что человек важен лишь как система жизнеобеспечения для идеи, как ее носитель, как удобная оболочка.

И он подумал, что все происходящее сейчас уже не раз происходило. На городских площадях уже падали каменные вожди, и их заменяли другими, и другие, не оправдав надежд, тоже падали. Думать так было невыносимо. Дмитрий все еще держал пистолет, которым вспугнул Анну. Очень опасно, что я держу его в таком настроении, рассудил Дмитрий, но не выпустил пистолет из руки. Вспомнилось, что пистолет заряжен, вспомнилась фраза: «хороший день, чтобы умереть».

Поддавшись безумному порыву, Абрамкин приставил дуло пистолета к правому виску и нажал на курок.

Ничего.

Пять

Трудно сказать, что вызвало к памяти Дмитрия Аристарховича эти картинки давно минувших дней. Может быть, пустынная долина, может быть, снежные вершины гор.

Когда жена, войдя на балкон, окликнула его, он вздрогнул и незаметно смахнул крупную слезу, скатывающуюся по щеке.

- Дмитрий, министр ждет, нехорошо получается.

Со стороны Германии подул северный ветер. То ли ослабшая пружина, то ли отсыревший порох, но у Дмитрия Абрамкина теперь есть жена и дети, есть поместье, в котором есть слуги, и есть просторная гостиная, в которой его ждет министр.

Бедная Лиза 

На полянах, на склонах, на кручах звенят на ветру хрустальные цветы, рожденные в мифе. В начале времен пролившись слезами из чьих-то глаз, они поблескивали в траве - тончайшими, острыми, изящными лучиками, подобными драгоценным нитям. Так и блестят до сих пор. Слезы обрели звучание – уже успевшее превратиться в древнюю песнь. Обернулись в форму - будто в одежду, как Адам и Ева, изгнанные из рая. Для кого оделись, кого ждут? Ветер гуляет вокруг, гонит облака по небесам, вливая в сине-голубое серую краску, как в кофе – молоко, получая не строгий монохром, а мягкую и нежную гладь. Гладь, испещренную, нет, украшенную мягкобокими тигриными полосками. Используя эти краски, можно нарисовать забвение, что обретают души людей после смерти. Или, может, забвение – удел тех, кто не получает ни награды, ни наказания за деяния прежней жизни? Знание расслоилось, постигать его приходится по трепетаниям теней и отблесков, или же собирать воедино образ, разделенный на множество других – при условии обладания подобным умением. Надежда на обретение памяти, на возрождение не покидает луга, по которым бродят тени умерших. Цветы знают, что это место находится там, где растут асфодели. Может, между ними есть родство?

*          *          *

Всю жизнь Идущая вверх строила винтовую лестницу внутри колонны из книжных полок. Бескрайнее небо обрамлялось все новыми томами, ступеньки поднимались все ближе к солнцу, луне и звездам. Изучая науки и написанные миры, теории и эксперименты, ведя дневники и летописи, она возводила внутреннюю башню. Обошла весь мир, существующий и существовавший, все его возможности и вероятности, проплыла по каждому ручью; видела бесконечно малое и безгранично великое. Омылась дождями мирового океана, услышала в ветрах каждое дыхание и каждое слово, горными тропами не раз уходила за облака, где смотрела солнцу в лицо. Каждый шаг становился ступенью ее внутренней башни.

Пропускавшая через себя линии мира научилась различать звучание каждой из этих бессчетных линий-струн. Развив умение видеть связи, которые трудно заметить. Развив умение слышать. А как же она играла! Боги свидетели, ее игра созидала не хуже их. Настраивала растянувшиеся струны, заменяла пришедшие в негодность, чувствовала малейшую фальшь в любой. И они звучали под ее шагами наверх.

Множество прямых, линий, струн были дорогами Странствующей между строк.  Места, по которым ходила, скакала верхом, мчалась в повозках и устройствах, увиденных и созданных – мыслью или руками – были точками зрения, слоями восприятия, пространствами реальностей,  нескончаемыми мирами и измерениями. Она стремилась вмещать в себя все, что могла. Создать себя точкой на пересечении бесконечности линий, линией на пересечении бесконечности плоскостей, плоскостью на пересечении бесконечности пространств…  выстраивая все новые ступени внутри башни, устремленной ввысь – угадывая и замечая их в прозрачности невыразимого.

Восхищавшая королей и учившая мудрецов открывала восприятие каждого и переносила на собственную карту. Любое сознание гостеприимно распахивало двери и охотно позировало для такого портрета. Безумцы и сумасшедшие, полоумные и юродивые украшали холст замысловатыми фигурами; животные и насекомые, деревья, травы и камни – все живое, даже то, что не считалось ранее таковым, нашло здесь место. Рисунок напоминал сложный атлас созвездий и стал основой чертежей ее внутренней башни.

Создававшая себя собирала материалы и инструменты, чтобы лепить, рисовать, играть, сочинять, возводить и мастерить. Но очень важны были волшебные весы, используемые в каждой фазе и в каждом действии, отвечая на вопрос «сколько?». Сколько краски и палитр, сколько кистей, сколько холста; сколько глины, сколько ждать, пока фигурка застынет, сколько места будет занимать нарисованный на ней узор; сколько настраивать инструмент, насколько громко или тихо, быстро или медленно исполнять музыку, написанную другим автором, насколько делать крещендо и сколько зависать в фермате; сколько должна длиться композиция или ее часть, сколько того или иного оттенка должно там быть, сколько консонансов и диссонансов; сколько камня, песка и воды необходимо для возведения, сколько ярусов, сколько видов колонн; сколько соли и сколько – сахара; сколько раз дифференцировать, и сколько – интегрировать; сколько времени ждать между пробами, сколько брать бихромата, а сколько – соли Мора … список, конечно, тоже был неисчислим, ведь именно с бесконечностью она привыкла иметь дело. Каждый  мог бы продолжить его, дополнить по своему разумению – и это тоже было частью сбора. Неизвестно, находились ли весы у нее с самого начала, или же являлись изобретением, но она постоянно настраивала и совершенствовала меру, лежащую в основе их действия. Нельзя сказать точно, насколько все это было осознанно. Может, именно обладание волшебными весами определило выбор подобной судьбы и сделало его возможным. Каждая ступенька ее внутренней башни была на них взвешена.

Состоявшая из тех, кого встречала, никогда не была одинока. Возможность не найти подобного себе не печалила и не угнетала. Ведь каждый и был таким; каждого хотелось запечатлеть. В ней не было гордыни и гордости – чем выше поднималась, тем меньше принадлежала себе, тем больше – людям и каждому существу и сущности; являлась их продолжением и отражением. Извлекая эссенции, собирая стихии, познавая дороги, создавала их перекресток - для достижения счастья и для выравнивания курса, по которому шел корабль блага. Сквозь любой шторм следуя на маяк, каждая ступень в котором была любовь.

*          *          *

Душа мира достроила башню, что никому, а особенно – ей, не казалось возможным. Подъем, стремительный, как полет, уже не мог быть остановлен, ее несло вверх по длинному стволу с винтовой нарезкой, раскаленную добела своей неукротимой жаждой, в холодный воздух внутренней звездной ночи. Летящая вверх в горящем восторге, обгоняя осознание предрешенности этого исхода (который знала всегда), пропускала через себя ласковые языки возносящего ее пламени, проносилась (как жизнь перед глазами) между бесконечности строк, самозабвенно вращаясь на их витках, оставляя их за собой хвостом кометы, восхищавшая несущий ее огонь и учившая перехвативший дыхание мир своему долгожданному таинству, наконец-то собранному и утвердившемуся; и, проходя последние ярусы, смешавшиеся  как между собой, так и с финальной границей в единый безумный танец цветов, звуков, запахов, вкусов, прикосновений и невыразимых, неведомых сверхчувств, содержимого книг, лежащих на полках и сути всего заполнявшего чертоги башни, обернулась звездно-пламенным всплеском и залила бескрайним, теплым и мягким светом всех тех, из кого состояла. 

- Безумка – пронесся чей-то приглушенный шепот сквозь красоту, сотрясавшую мироздание, и сопровождающий рокот – нет, музыка, громкая музыка, превосходящая пределы звукового восприятия человека – образовывал подобие и созвучие с бархатно-орехово-кошачьими обертонами голоса – пронзающего, подобно оси, которую создавала душа мира, и проникавшего в самую сердцевину, на самое дно ее башни.

А там, завороженная свечением далекой и таинственной звезды, сидела девочка, прижимая к груди башенку, сделанную из картона и раскрашенной бумаги – подарок одного светловолосого мальчика. Башня вокруг была увеличенной копией детской поделки. Дно выстилала вечнозеленая лужайка, и полупрозрачные цветы разных окрасов, печально покачивая венчиками, касались ног девочки. 

- Асфодель…

Не вся душа, выражавшая множество и единство, прошла через  последний рубеж. Вопрос «Кто я?», при подъеме крутя головой из стороны в сторону, осекся, обернувшись на девочку, смотревшую им вслед со дна.  Не зная, что делать дальше – идти вверх, или спуститься вниз – он завис где-то между вершиной и фундаментом, не в силах выстрелить ответом, преодолеть предел завершенностью своего предназначения.

Отсыревший порох стал прахом.

Невозможно прекрасная и забывшая свое имя пролила несколько слез – и потому, что невозможно их сдерживать после пережитого и совершенного, и потому, что только что родилась. Среди огромного хора причин звучал голосок, чем-то выделяющийся и непохожий на остальных – странная печаль, словно по оставленному где-то на скамейке бумажному самолетику, улетевшему в небо… да только словно бы наоборот.

_________________

* На языке цветов асфодель означает бессмертие, сожаление и надежду. Название растения Asphodelus обозначает «ничто его не превосходит» и образовано от греческого a — частица отрицания и sphallo - «я превзойду», «свергать»,  «падать».  С отрицанием а – тот, кого ничто не может свергнуть; тот, кого ничто не заставит пасть.