Маркиз де Карабас — Бедная Лиза 1:12 (дуэль завершена)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосовать можно за: Маркиз де Карабас, Бедная Лиза и Против всех.

Чтобы отдать голос надо просто оставить комментарий с ником автора-дуэлянта. Также в комментариях можно оставлять и критику- мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Регламент IV Чемпионата Поэтов ЛитКульта

Голосование продлится до 13 марта включительно.
тема дуэли:  Право первого дня

Маркиз де Карабас

- Готов! – прозвучало у левого уха.

- Не «готов», а – «упокоился с миром». – Укоризненно поправил первого другой голос, находящийся по правую сторону.

Два ангела стояли по обе стороны от моего тела.  Ага, я умер. Наконец-то! Всегда хотел, что б это произошло быстро и без мучений, а вышло, как обычно – наоборот. Три года борьбы со злокачественной опухолью, изматывающие и бесполезные процедуры, унизительные взгляды родных и близких, в которых постоянно наблюдались смешанные противоположные чувства: любовь и жалость в соединении со злостью и ненавистью. « - Мы тебя любим, но ты высасываешь своей болезнью все наши средства, и мучишь нас своей затянувшейся кончиной. Когда же ты наконец-то умрешь? ».

Ну, слава Богу! Закончились наши общие мучения – и мои, и родных. А то надоело чувствовать это ужасающее пожирание тела жадными раковыми клетками. Морфин приносил лишь временное облегчение, а в остальное время меня будто раздирали поселенные внутри голодные термиты. Как же легко-то теперь!

- В общем, так, душа, - продолжил ангел слева, пока я с любопытством и некоторой брезгливостью разглядывал свой истерзанный метастазами труп – жёлтый, скукоженный, потный и при этом всём, что неудивительно – очень некрасивый. Надеюсь, в морге моему бывшему телу придадут хоть какой-то глянец для приличия, чтобы не было стыдно перед желающими провести в последний путь, и их не стошнило при церемониальном поцелуе в лоб.

-  Если ты решил, что все твои испытания закончились после смерти, то ты глубоко ошибаешься. Поздравляю тебя с первым днем твоего посмертного существования, и готовься теперь к мукам более страшным, нежели физические. – Будто смакуя каждое слово, и при этом, явственно довольно причмокивая, продолжил неприятный Левый.

- Перестань пугать умершего, а? Не нам решать, муки его в итоге ждут, или блаженство. – Вступился в разговор добрый голос Правого. – Слушай, душа, какие испытания ждут тебя в последующем времени. Хотя… это всё – только слова, ибо здесь нет ни прошлого, ни будущего времени.  Есть только «сейчас». Так что твой «первый день» - будет и первым, и вековечным. Всё это после смерти – лишь образные выражения.

- Какой же ты зануда, коллега! – Перебил Левый. – Короче, так, труп: первое время тебе дается на акклиматизацию, привыкание к своему факту смерти. В этот период будешь иметь способность общаться как с другими умершими, тебе знакомыми, так и входить в контакт с живыми близкими… ну, насколько последнее получится – гарантии нет. Зависит от твоих собственных душевных сил. Так что, если у тебя остались на Земле какие-то незавершенные дела, то официально заявлю – имеешь право попытаться их решить. Теми средствами, какие сам в себе обнаружишь. Если обнаружишь. -  Здесь Левый гадостно хихикнул.

-   А потом, - попытался сгладить неприязненную речь собрата Правый ангел, - на третий, по земным меркам день, мы заберем тебя на Небеса, там предстанешь перед Господом, затем шесть дней будет путешествие по Раю, затем обратно к Господу, и последующая тридцатидневная экскурсия по Аду. На сороковой день объявляется официальное завершение рассмотрения дела по отдельно взятой душе, и выносится приговор.

- Прям какое-то экстремальное турагентство, - попытался пошутить я, но сразу же приуныл. Уж больно невнятными мне показались перспективы такого существования в бестелесном состоянии.

- Всё, мы уходим, осваивайся со своим положением. Через три дня жди нас обратно. Постарайся использовать отведенное тебе время наиболее разумно. – Раскланялись божьи посланники и растворились в эфире.

А я принялся усиленно размышлять над сложившейся ситуацией. Право мне, значит, дали - устроить свои незавершенные дела. И что мне с ним делать-то? Если б хотел, то завершил всё при жизни. Поменять же, что сделал не так, как хотелось – вряд ли получится.  Тайны волшебного карточного расклада у меня нет, как у пушкинской пиковой дамы. Никаких секретных шкатулок с семейными бриллиантами, запрятанными в подполе, которые мог бы подарить малоимущим родичам – тоже. Сделать последние наставления своим детям, или нанести прощальный эфемерный поцелуй на чело своей любимой жены – бессмысленно. Всё давно сделано в физическом образе, и неоднократно. Разве что – попробовать возможность пообщаться со своими покойными друзьями? Как только я об этом подумал, так они все скопом на меня и налетели:

- А, вот ты где, старина! - заорал Найф, умерший от рака мозга в прошлом году, ринувшись с потолка мне навстречу. – Жаль, не можем мы здесь опрокинуть стакан – другой французской мальвазии! А то бы дали жара пеклу!  

- И как тебе посмертное состояние? – ехидно, хотя и грустно спросил Андрюха, почивший от внезапного обрыва тромба, и тихо выплыл из темного угла комнаты. – Ты всё говорил, что я излишне пессимистичен по-жизни.

- Да плюнь на это, - трубно просипев, посоветовал, заглядывая в открытую форточку седобородый Романыч, ушедший тоже недавно от рака легких, - это просто глюки. Морфин сильно подействовал, вот тебя и штырит. Эй, ты меня слышишь? Ау-у-у! Сергей!!!

- Вы меня слышите, Сергей!!! Сергеееей! – прямо надо мной орал человек в белом халате.

- Вы в порядке, у вас рецессия, анализы очень и очень обнадеживающие, а морфин мы постепенно будем убирать. Он вам уже не особо нужен. – Ну и напугали вы нас.

В проем дверей начали робко заглядывать радостные лица родных-и-близких, с букетами цветов и апельсинами наперевес. 

Бедная Лиза

     …и корни деревьев переплетались, как руки мужчины и женщины; крона шелестела, и глубинные, дымчатые оттенки зеленого собирали на рассвете росу, переливающуюся всеми цветами; цедились в напиток, подобный амброзии – коктейль «Синестезия»; все текло, все менялось; все ждало, все терялось, чтобы найтись.  А найдясь, расплеталось, распадалось  - атомами, молекулами, глюонами - квантовалось; Кот - что не жив, и не мертв - мяукал, царапался о стены коробки, пытаясь выбраться, решить, кем же он будет; перо занеслось над белым листом, готовясь одеть идею в слова, пронестись конем по полям бесформенного, собрать  его в седельную сумку и вынести на свет бумаги; мир застыл на границе, когда изначальный хаос уже не был  изначальным хаосом, но вселенная еще не стала вселенной;  в воде готовилась зародиться жизнь; сущность бродила по миру изнанки в ожидании олицетворения; то, что казалось застывшим, жило, то, что казалось замершим, двигалось; феникс, взмахнув крыльями, улетел  в широкие небеса, говоря ни о чем и крича ни о чем; или, может, то был неизвестный язык? Расскажи мне, молчание, что поведала тишина?  Погляди в озерца, в блюдца-глаза, в свои зеркала; что расскажут тебе, что  поднимут со дна? 

Ожидание.

С потолка комнаты шел дождь, а по стенам струились настоящие водопады. Затопление достигало подоконника вырезанной в дальней стене бойницы размером с форточку, вода уже облизывала ножки стоявшего там тяжелого металлического будильника. На чашечках звонка дремала раздутая лягушка. Сквозь бутылочное стекло окна струился зеленый рассвет. Девушка спала в оранжевой надувной лодке, в которой кроме нее разместился стул с примотанным изолентой к спинке большим зонтом; на куполе пестрели множественные логотипы «Coca-Cola». Вокруг сновали маленькие разноцветные рыбки. Туча, низвергающая потоп, грязно-зеленая с пятнами черной плесени, поглотила потолок как вершину горы и практически слилась с подножием квартиры.

Синее двухслойное платье из органзы облегало мягкую фигуру спящей. Она лежала на спине, подложив под голову руки, будто в знойный день нашла тенек для сиесты. Личико с изящными тонкими чертами улыбалось каждой из них, от аккуратного носика лучились морщинки, похожие на кошачьи усы.

- Евочка, - услышала она сквозь сон. Пробормотала в ответ:

 - Пять минут, еще пять минут еще, - свернулась в калачик и затихла.

«Под веками», думала Ева, «никогда не бывает абсолютной темноты. Такой вообще не бывает. Под веками, даже если спишь ночью, живут своей жизнью крохотные цветные точечки. Как «шум» на экране в старом кинофильме. Настолько маленькие, что даже цвета не различишь. В мире закрытых глаз все из них состоит. Потому что глаза хранят память о последнем увиденном свете. И я сейчас – точка под закрытыми веками Жизни».

Ева обожала ездить на велосипеде, не спать ночами, сидеть на балконе, пить фруктовый чай с тремя ложками сахара без горки, читать, считать, думать о бесконечности, разглядывать обои и придумывать истории в картинках.  Ждать, до какого числа дойдет отсчет времени, прежде чем он вновь возобновится с первого десятка. Вот, уже двадцать три; интересно, бывает ли двадцать четыре? Сколько часов ночью? Может, она длится намного больше  чем  день? Тридцать, сорок часов – кто знает, сколько? Вот я и посмотрю... что происходит в этот миг? Почему так вообще устроено? Что показывают часы – ноль, конечное число, или два одновременно, или что-то другое? Уже двадцать три… не спать… что будет через час? Или  этот момент может наступить прямо сейчас, через секунду? 

Эти воспоминания тоже были своего рода световыми отпечатками.

Не бывает старого и нового; все – комбинации фрагментов, лоскутов самых разных размеров тканей мироздания; прозрачное одеяло, укрывающее звездным мерцанием миры, и ромбики всевозможных цветов внутри. Есть маленькие-маленькие, неделимые частички (хотя, может быть, и их можно делить без конца и края), а есть более крупные; крупные состоят из мелких, являясь такими же структурными единицами для еще более крупных… все перестраивается, в том числе неоднородно, как слои, движущиеся внутри неподвижных слоев; ничто не прекращает своего движения  - потому, что не прекращает двигаться то, из чего оно состоит. Мы сложены из наших предков, а наши предки получают возможность жить в нас. Все имеет постоянное право на  время следующего за предыдущим состояния – неважно, какими единицами оно исчисляется. На изменение, на прорыв; на то, чтобы хотя бы миг пробыть там. Условно это можно назвать «правом первого дня», где под первым днем – неважно, сколько он длится – подразумевается успешная авторизация. Это естественно, как и любое право, и его невозможно отнять – хотя некоторые думают, что можно, и даже пытаются это сделать.

На стенах комнаты возникает проекция. То же самое происходит под веками спящей Евы. Определенный уровень темноты – обязательное условие: иначе картина не будет видна. На каждом ярусе, в каждой структуре начинается показ кинофильма.

***

Давным-давно, посреди бескрайнего леса жила маленькая девочка. У нее была своя хижина, уютно и заботливо обставленная и украшенная причудливыми предметами – плетеными украшениями, фигурками, гирляндами и другими затейливыми поделками. На столе стояла печатная машинка, и повсюду лежали записки. Ловец снов висел у изголовья кровати, шевеля своими мохнатыми кисточками на ветру, когда девочка открывала окно.  За ним виднелся чудесный сад и ручей, змеящийся между стволов деревьев и листвы. Лучики солнца играли с отражениями в воде, как с рыбками, которые приплывали к девочке, чтобы послушать ее истории и рассказать свои. Вы скажете: как же так, ведь рыбки немые? Но то, что нам кажется молчанием, на самом деле может быть словами на незнакомом языке. И девочка понимала его,  как и наречия других зверей, которые также приходили к ней.

Но однажды ночью явился нежданный гость. На стене напротив кровати открылся глаз, следящий за каждым движением девочки. От него нельзя было спрятаться, поэтому ничего не оставалось, кроме как сбежать в лес. Поутру он не исчез, но дальше было еще хуже:  каждую ночь глаза прибавлялись по одному. Девочке было невыносимо страшно, но она терпела. А вокруг дома все тоже изменилось: сад увядал, звери убежали в чащу, вода в ручье темнела, делаясь дурной на вкус, а солнце практически не выглядывало из-за туч, словно тоже боялось  опасности, что таилась в стенах хижины.  Мир вокруг тоже стал страшным. Однажды девочка обнаружила за домом ограду из решеток и грубо сколоченных досок с  торчащими гвоздями. Каждый день эта штука  едва заметно сдвигалась в сторону дома, становясь все ближе и ближе, стягиваясь, как арканная петля.

Как-то девочка сидела на крыльце и смотрела, как голые стволы, оставшиеся от ее любимых деревьев, тянут свои скрюченные пальцы через ограду, словно хотят  сомкнуться на горле, и думала, что наблюдатели, чуждые этому миру, заполонили ее родной дом. Ей было очень горько, слезы подступали, но девочка твердо решила не плакать. Придется уходить: оставаться здесь было нельзя. Возможно, она сможет их выгнать и исцелить это место, если поищет ответ за пределами. Неизвестно, что сделается с ней, если попытаться преодолеть ограду, но иного выхода не было. Девочка разбежалась и со всей силы прыгнула, стараясь не думать. Ее пронзила боль, все смешалось, и вскоре она обнаружила себя бегущей сломя голову сквозь чащу. Ноги были изранены, локти тоже, текла кровь, ветки хлестали  по лицу, ступни норовили застрять в ненадежном лесном настиле, но каким-то чудом девочка спаслась.

Среди стволов сновали тени, на пути встречались странные сооружения из зеркал, множащие эти фигуры. За ней продолжали наблюдать. Все вокруг было враждебным, и девочке приходилось заставлять себя делать каждый новый шаг. Так она странствовала три дня, и на третий белый свет начал сгущаться тьмой. Девочка побежала, пытаясь выбраться из леса, добраться до опушки раньше, но надежда покидала ее. Ужас сковывал; в сумраке начала проявляться краснота, окрасившая землю, листья, хвою, бревна; на деревьях появились и расцветали алые цветы, а по листве, траве и мху текли струйки крови, перегоняя девочку. Свет появился где-то впереди, хотя ему мешала лазоревая пелена, и стало ясно, что конец леса близко. Из последних сил она побежала туда, но свет закрыла высокая человеческая фигура.

 - Помогите! – задыхаясь, прокричала беглянка. Но, сказав это, девочка пригляделась к фигуре и сразу узнала его. Этот силуэт был в лесу повсеместно, а глаза были теми же, что вторглись в ее безмятежность.

Мужчина отрицательно покачал головой:

 - Думаешь, там хорошо? Нет. Тебя никто не ждет, не хотят даже видеть. Мне довелось пережить то же самое, что и тебе. Моя мать даже пыталась убить нас, когда я был внутри. У нее получилось, а вот меня вытащили и заставили жить. Рано или поздно твой мир наполнился бы теми же кошмарами – отражениями чувств матери.

- Ты… - хрипя, девочка опустилась на землю, удушье стальными запястьями стискивало ей шею. – Это сделал… ты…

 - Все они сомневаются. Пусть даже на краткий миг, но они отвергают жизнь внутри себя. Это становится мучением навсегда, даже такая краткая мысль короче мига. Лучше бы я никогда не рождался, поэтому помогаю тебе.

 Девочка почувствовала, что не может дышать, и ее глаза навсегда закрылись.

***

Холст скрутился в трубочку и запечатался в тубу,  фильм разбился на эпизоды, отделились друг от друга кадры, отпечатались на пленке, свернувшись кинолентой.

Пространство комнаты пришло в движение. Старые контуры отступили за задний план и стали размытыми, акварельно-текучими, и поверх проступали новые штрихи. Дно комнаты округлилось, в щели в полу побежали тоненькие струйки, пробивая себе тропинки в рыхлой среде. К потолку комната сужалась. Пространство вырывалось из оболочки, давило на стены, тянулось вверх; затвердев, пробилось на поверхность хрупким белесым стеблем. Он был похож на крошечного человечка, согнувшегося от холода, но обнаружив, что солнечные лучи согревают его и теплый воздух рад его появлению, стебель разогнулся и простер листочки к небу. Быстро растя, становясь зеленым и крепким, вскоре росток увенчался маленьким белым бутончиком.

Подснежник раскрыл лепестки и огляделся вокруг в ожидании других цветов.