1825
Тип дуэли: прозаическая
Тема Дуэли: Испуг на заказ

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосовать можно за:  Бэмби, Дамбо.

Чтобы отдать голос надо просто оставить комментарий с ником автора-дуэлянта. Также в комментариях можно оставлять и критику- мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Регламент IV Чемпионата Поэтов ЛитКульта

Голосование продлится до 24 апреля включительно.
тема дуэли:  Испуг на заказ

 

Бэмби

Сказочник

Зимними вечерами старик любил залезть поглубже в плетёное кресло и смотреть на огонь в камине. Он знал, что сначала ничего особенного не произойдёт: язычки пламени будут беспорядочно метаться, словно дети, играющие в жмурки, дрова – весело потрескивать, будто нет им никакого дела до того, что за окном завывает то ли метель, то ли спустившийся зачем-то с Заоблачных гор снежный тролль Снётрулл. А вот потом, иногда через полчаса, а иногда через час-два, когда старик начинал поклёвывать носом и оказывался на зыбкой границе между сном и явью, тогда-то обычно и случалось самое интересное.

Никогда старику не удавалось застать врасплох мгновение, когда язычки пламени в камине куда-то исчезали, превращаясь в крохотные фигурки. Вот рыцарь без страха и упрёка на неутомимом коне. Вот высокая-высокая башня, где наверху в заточении плачет несчастная принцесса. А вот этот огненный язычок –  он так и остался пламенем. Только теперь это пламя изрыгает из своей пасти злобное чудище, дракон.

Старику нравилось в полудрёме наблюдать за тем волшебством, которое творил для него камин. Иногда чудилось ему, что герой-рыцарь – это он сам, и тогда разглаживались морщины на лице, а рука тянулась туда, где должна была находиться рукоять меча, и вспоминалось тогда старику, как давным-давно страстно мечтал он  повстречать дракона и сразиться с ним, чтобы люди славили его смелость, скальды слагали песни, чтобы угнетённые обретали свободу, несчастные становились счастливыми, и чтобы в книге бед и печалей человечества,  той, что веками хранится в самой тёмной пещере Заоблачных гор,  стало на пару строчек меньше.

Просыпался старик обыкновенно далеко за полночь, но ещё до рассвета. Отчего-то в эти часы становилось морозно. Тепло, идущее от камина, не спасало – холод рождался где-то в груди и расходился по всему телу. Чтобы согреться, старик бродил по комнате, но это не особо помогало. Ноги зябли и совсем не слушались, а от хождения и мороза начинали шалить нервы.  То и дело старик смотрел на дверь, которая теперь казалась ему страшнее любого дракона, вслушивался в тишину, стараясь не упустить ни шороха, и иногда, переборов испуг, выглядывал в окно, но там обыкновенно нельзя было разглядеть ничего, помимо снега.

Чтобы успокоиться, старик, наконец, усаживался за стол, открывал толстую тетрадь и начинал писать. Находили в старой тетради приют те волшебные истории, которыми делился со стариком огонь в камине. Иногда это были прекрасные сказки с счастливым концом, и тогда расплывался старик в детской улыбке. На следующий день он расскажет эти сказки сорванцам в городе, и будут они радостно смеяться, а потом играть в рыцарей, принцесс и драконов. Но иногда гусиное перо выводило совсем другие, страшные истории, и вздрагивал старик, чудились ему снаружи шаги, мнилось, будто слышит он зловещий стук в дверь. Не для детей придумывались страшные сказки.

Была у старика и одна особенная история.  Писал он её отдельно от остальных, в переплетённой кожей книге, которую хранил в тайнике. Не было пока у этой истории никакого конца: ни страшного, ни счастливого. И старик не спешил заканчивать её: иногда вырывал он уже испещрённые буковками листы и переписывал заново, иногда и в течение двух-трёх месяцев мог не дописать и строчки, – но тем не менее чувствовал он, что вот-вот подойдёт к концу и эта история.

С первыми лучами солнца начинал бренчать посудой и шуршать веником домовой Гутгин, а  старик прекращал писать и прятал тетради. И хотя мороз на улице крепчал более всего как раз в рассветные часы, холода старик уже не ощущал. Шаркающей походкой брёл он к кровати и снова засыпал. Снились ему дальние и прекрасные страны.

Но однажды ночью, на удивление тихой (видимо, злобный Снётрулл наелся накануне до отвала и в кои-то веки решил недельку-другую подремать), случилось то, чего старик так долго ждал и боялся. Он как раз сидел за столом и дописывал сказку о том, как смелая девочка вызволила своего брата из плена карликов-цвергов, а король цвергов превратился в камень, когда раздался стук в дверь.

– Что ж чему суждено... Я и так слишком долго ждал – пробормотал старик и поплёлся к двери.

На улице, сверкая лунным серебром, крупными хлопьями падал снег, а перед дверью, закутавшись в плащ, стоял юноша.

– Здравствуй, добрый человек. Уж прости заплутавшего путника, которого судьба в такое позднее время привела к порогу твоего дома. Но не подскажешь ли, далеко ли отсюда до города?

– И близко, и так далеко, что вовек не дойдёшь, – витиевато ответил старик и тут же, увидев недоумение на лице гостя, пояснил: – Если бы шёл ты днём, за час добрался. Если пойдёшь сейчас, то все тропы занесло снегом, а ночь темна: собьёшься с пути и скорее попадёшь в тёмное царство Нидавеллир или к столу голодного великана-йотуна. Так что заходи, негоже мне держать гостя на пороге, тем более такого, которого сама судьба привела. А утром отправишься в путь.

Так встретились путник-юноша и одинокий старик.

Зашевелился в углу дряхлый Гутгин-домовой – ведь нужно к приходу гостя порядок навести: распугать пауков, занявших тёмные углы, раздуть огонь, чтобы быстрее согрелась еда и живительный напиток глёг. Когда же последний раз Гутгин-домовой встречал гостей? Давнехонько это было.

– Как зовут тебя, старик? – спросил гость.

– Если тебя интересует имя, которое дали мне при рождении, то не вспомнить мне его, да и тебе оно ни к чему. В те годы, когда мне хватало сил летом накануне праздника Сульстонд отправляться в долину, звали меня Берэттер-сказитель. Теперь же могу только время от времени в город наведываться. Так там местные ребятишки нарекли меня Сказочником. Но скоро, чувствую, и до города ноги не донесут, тогда и некому будет звать меня.

– Берэттер-сказитель? Тогда, значит, и правда, сама судьба привела меня к тебе, старик. Потому что, окажись я в городе, то стал бы спрашивать у встречных, где найти мне знаменитого Берэттера-сказителя...

– А люди бы пожимали плечами и говорили, что первый раз о таком слышат, – усмехнулся старик. – Так значит ты проделал долгий путь, чтобы послушать мои сказки?

– Да, ведьма Аша, которая живёт по ту сторону заоблачных гор сказала мне, что ты поможешь мне найти...

– Довольно! – перебил старик. – Я знаю, что тебе надо.

Сказочник взял со стола тетрадь и протянул её гостю:

– Вот здесь, если тебе хватит ума, ты сможешь найти всё. Я подарю эти записи, но при условии, что ты выслушаешь, не перебивая, мою последнюю сказку. А с первыми лучами солнца, не важно, успею ли я её дорассказать или нет, ты покинешь мой дом.

– Спасибо. Я согласен на твои условия: пусть даже твоё гостеприимство заканчивается на рассвете, я всё равно благодарен тебе, – ответил юноша, и даже глуховатый Гутгин почувствовал в его голосе обиду.

– Моё гостеприимство здесь ни при чём. Послушай эту историю, и сам всё поймёшь. Как же долго ждала эта сказка, когда её, наконец, расскажут! – старик взял со стола переплетённую кожей книгу, зашуршал страницами и начал свой рассказ.

* * *

В землях дальних, в которых о нашей стране ничего не слыхивали, да и мы о которых мало что знаем, в землях, где зимы теплее наших и куда снежный тролль Снётрулл нечасто наведывается, жил-был юноша по имени Ридарег. И наделила его природа достоинствами, что только в сказках в одном человеке встречаются: силой богатырской, умом недюжинным  и сердцем добрым. И поскольку был он умным, то понимал, что сложно ему будет ужиться на одном месте среди людей – не стерпят люди его доброту. И стал он странствовать по миру, а когда встречал несправедливость, боролся он с ней – иногда при помощи ума своего, но и силу не стеснялся применить. Так стали его звать Ридарег-рыцарь, и прочили ему великие победы и славу.

Не ведал Ридарег никакого страха, с детства не знал, что значит бояться. Ни тварей, по земле ползающих, ни чудовищ кровожадных не страшился. Для рыцаря, оно, может, и неплохо быть смелым, но боком вышло Ридарегу его бесстрашие. Только это мы сейчас знаем, что именно из-за него пострадал Ридарег, сам же молодой воин тогда странствовал и ни о чём не догадывался.

А странствовал он много где. И однажды забрёл в самое сердце Заоблачных гор, тех самых, которые при свете луны сквозь завесу падающего снега видны за окном. Много чудес есть в Заоблачных горах, только не каждому хватит отваги их найти. И много чудес встретил Ридарег: видел, как превращаются ночью скалы в громадных йотунов, находил неприметный ручеёк с водой мутной, но от которой любые хвори проходят, и рядом видел Хрустальное Озеро, манящее красотой и чистотой – только лжива та красота: смерть несут в себе воды Хрустального Озера. Но среди всех чудес Заоблачных гор более всего запомнилась ему книга бед и печалей человеческих, которую однажды нашёл он в тёмной пещере. Все несправедливости во всех девяти мирах, которые только творились с тех пор, как выросло великое Мировое Древо, были записаны в этой книге. Удивило Ридарега-рыцаря, что больше других злодеев печалей и бед оставил дракон Свартурм.

Поклялся Ридарег извести дракона. Долгие годы искал он врага, но не мог найти: в последний момент дракон ускользал и приходилось снова ходить по сёлам и городам, спрашивая, не знает ли кто, где живёт Свартурм. В то же время дракон продолжал творить зло: не раз Ридарег находил дотла испепелённые деревни, рыдающих родителей, чьих детей съела злая тварь и бедных детей, оставшихся из-за Свартурма без родителей. Долго бы безуспешно искал Ридарег-рыцарь дракона, если бы не встретил одну мудрую женщину-ведунью...

* * *

– Я знаю эту историю, старик, – перебил рассказ гость. – Только загадка для меня, откуда знаешь её ты?

– Ну раз так, то значит, ты знаешь, что рассказала ведунья Ридарегу?

– Старая Аша сказала, что для того, чтобы найти дракона, нужно познать и победить свой страх.

– И что же, познал Ридарег свой страх? – с усмешкой спросил старик.

– Нет, потому как Ридарег на свою беду ничего не боялся. Поэтому старая Аша велела отправляться к Берэттеру-сказителю, который знает всё о самых прекрасных и о самых страшных вещах на свете, и вот я здесь. Только вот отчего-то Берэттер-сказитель стал мне рассказывать мою же историю. Неужели она настолько прекрасна? Или настолько страшна?

– Об этом судить тебе, когда узнаешь всё до конца – сухо ответил старик.

– Так что же было дальше? – нетерпеливо спросил гость.

– А дальше... – старик нахмурился. – Дальше Сказочник прогнал Ридарега, потому что тот нарушил уговор и не дал дорассказать Сказочнику его последнюю сказку. К тому же забрезжил рассвет, и Ридарегу было пора отправляться в путь.

– Немногим же ты мне помог, старик, – обиделся юноша. – Буду надеяться, что эти твои записи, которые ты мне оставил окажутся полезнее.

Гость направился к двери, и тут что-то привлекло его внимание:

– Скажи, сказочник, чей это меч у входа?

– Мой. – старик заметно нервничал. – Не всегда Сказочник был сказочником. Когда-то он, как и ты, был воином.

– Не завидую тому воину, который дожил до того, что не способен ни на что, кроме как жить безвылазно в доме и рассказывать детские сказки! – Ридарег был явно раздражён, и ему хотелось чем-то досадить хозяину. – Что же прощай, старик.

Сказочник закрыл за гостем дверь, и по его щеке скользнула слеза.

– Чем же закончилась та сказка? – спросил у старика Гутгин.

– Ридарег читал записи, которые оставил ему Сказочник, но ничего не понял. Из-за того, что он пропускал самые прекрасные истории, самые страшные его не пугали. Тогда он выбросил тетрадь, и ветер разметал страницы.

– Так что же, получается, Ридарег так и не нашёл свой страх? – Гутгин не очень сочувствовал неблагодарному гостю, но узнать, чем закончилась сказка хотелось, да и чувствовал домовой, что и сам старик хочет наконец-то дорассказать свою последнюю сказку до конца.

– Однажды ночью вспомнил Ридарег встречу со Сказочником, вспомнил, чем привлёк его внимание меч Берэттера — это был один-в-один его собственный меч. Тогда понял он, что может до конца своих дней так и не найти дракона и состариться. Страх на долгое время поселился в сердце Ридарега – страх старости. – Сказочник перевёл дух, отхлебнул уже успевший остыть глёг и продолжил. – Но время шло и шло. Много-много лет.  Знал рыцарь, что не победить ему дракона, пока не сможет одолеть собственный страх. Знал, что не совершить ему других подвигов, пока не выполнит клятву и не убьёт Свартурма. Но продолжал он странствовать, потому что казалось ему, что, как только он осядет где-нибудь, так сразу же превратится в старика. Ходил по городам, сёлам и рассказывал ребятишкам о подвигах, которые совершил и которые мог бы совершить. Нарекли его Берэттером-сказителем. Стал он не только старше за это время, но и мудрее: часто вспоминал он книгу бед и печалей –  из неё брал он самые страшные истории. К тому времени, как болезни одолели его, и не мог он ходить дальше, чем до ближайшего города, понял Ридарег, что старость – далеко не самое страшное. Так осознал он свой страх и победил его. Но новый страх пустил корни в его душе – страх встретить себя молодого.

– Что же было дальше? Победил ли Сказочник новый страх – спросил Гутгин-домовой, но так и не получил ответа.

Старик стоял у окна и молча смотрел, как хрупными хлопьями падает снег, смотрел на едва видные вдали Заоблачные горы. Наконец, он не торопясь оделся, взял в руки меч, вытащил его из ножен и прошептал:

– Теперь твоя очередь бояться, Свартурм. Я готов сразиться с тобой.

 

Домовой Гуткин ещё долго сидел у потухшего камина и плакал: он чувствовал, что Ридарег уже не вернётся в дом.

 

Дамбо

- Попугай, - сказал Отто Шнайдер. – По. Пу. Гай.

  Провел пальцем по лезвию большого, с зазубринами и кровостоком, ножа и с размаху воткнул его в сбитую из необструганных досок столешницу.

Вайсман щелчком отправил недокуренную сигарету в ливень и откинулся в плетеном кресле.

- Тебе что-то не нравится? – спросил он.

- Предчувствие такое, Генрих, - еле слышно ответил Отто. – Гложет тебя, сука, изнутри, и понять не можешь, почему.  Как тогда, в Камбодже, помнишь?

- В Камбодже было плохо. Помню.

  В дальнем углу навеса в гамаке заворочался Питер, прихлопнул надоедливого москита и открыл глаза. Ливень гудел свою однообразную песню, изредка прерываемую глухими раскатами далекого грома.

 - И название у операции тупое, - вставил Питер.  – Попугай. Смешно.

 - Не смешно, - ответил Генрих. – Нормальное название, в тему. Операция устрашения - мы их просто немножко попугаем.

 - Президенту это «немножко» не понравится, - Отто выдернул нож из стола. –  Нас станут искать.

 - Плевать. – Генрих сплюнул в сумеречные джунгли. – Вот именно так. Плевать. Мы в этот лагерь уже не вернемся, штаб в Европе приказал сворачивать дела. У них нехватка финансирования, повстанцы не выплатили последний перевод.

 Отто вскочил на ноги, потянулся и пошел к выходу. Остановился у края навеса, так, что брызги дождя почти попадали на его сломанный нос, расстегнул ширинку и помочился.   Из быстро сгущающихся сумерек  сквозь мокрые заросли на край поляны вынырнули два темных силуэта и направились к навесу. Отто достал из кармана пачку сигарет, всунул одну в зубы и сказал через плечо:

 - Они вернулись.  Дитрих и Шульц.

 - Sehr Gut, - Генрих тоже встал со своего кресла и, подойдя к столу, развернул карту.

 - Не по-немецки, - в голосе Питера было раздражение. – Вы знаете правила – нас тут нет, разговор только на английском.

 - Ist mir egal, - бросил Генрих, он тоже был на взводе, и повторил по-английски, - мне плевать.

  Дитрих и Шульц вошли под навес, отфыркиваясь, словно моржи после купания, сбросили плащи, покрытые маскировочной сеткой, прислонили автоматы к креслу, в котором сидел до этого Генрих и подошли к накрытому картой, словно скатертью, столу. Дитрих оглядел присутствующих  и, ткнув пальцем в карту, сказал:

 - Человек двадцать. Автоматы, два гранатомета, один пулемет – вот тут. Техники нет, только джипы. Совсем конфетка.

  Отто хмыкнул и выплюнул обгоревший фильтр в ночь. Генрих недовольно глянул в его сторону, затем повернулся  к пришедшим.

 - Значит – по плану. Выступаем утром, в пять. Берем только БТР, отступать нужно будет быстро. Все-таки военный аэродром, черные будут там через час после тревоги.

 - Scheisse, - выругался Дитрих. – Мы не успеем со складами.

 - Это приказ штаба, делаем, что можем, и сваливаем. Лавочка прикрывается, ребята, мы едем домой. И это не обсуждается, - добавил он, заметив удивленный взгляд Дитриха.

 - Всем отбой, - скомандовал Отто. – Завтра будет веселый денек.

   БТР трясло на разбитой дороге, их кидало из стороны в сторону, словно те невидимые штуки, звенящие в погремушке, разве что они издавали меньше шума, а может, их просто не было слышно из-за рева мотора этой старой советской консервной банки. В ней всегда было ужасно шумно, пыльно, и до одури душно - Отто ненавидел ее всеми фибрами души. Он смотрел в одну точку, прямо перед собой, на какой-то погнутый и ничего не держащий уже болтик, болтающийся  в такт  с его головой, смотрел, и думал. Когда-то много лет назад в Панаме, еще когда они ехали убивать  Норьегу в такой же трясущейся и ревущей железяке, капитан Джонсон, первый и последний друг Отто, сказал:

 - Малыш, не переживай так. Все это – хрень еще та. Дерьмо, конечно, знатное, поляжет много народу, но посмотри на это по-другому: не важно, кто будет стрелять, кого будут убивать. Важно – не обосраться в танке. Понимаешь? Не обосраться, когда ты только едешь на задание, когда в задании, когда стреляешь, когда рядом – твои коллеги. Вот это – цель. Вот о ней и думай.

   И Отто думал сейчас об этом. Пыль забивалась в ноздри, дым выхлопа резал глаза, давила в бок кобура, а он думал о том, как бы ни обосраться.

  БТР оставили на полянке в полукилометре от аэродрома. Группа рассыпалась по джунглям, разбитая на звенья. Отто шел с Дитрихом прямо в лоб, к воротам, Генрих с Шульцем справа, к складам, Питер, Фридрих и молодой американец – Брюс Уорнер, слева, к оружейной точке. Шли четко, без шума, след  в след, придерживая ветки и отпуская  только когда перехватывает прикрывающий, полупригнувшись, с оружием наизготовку – палец на курке, другой на предохранителе, вымазанные краской лица – шли, словно демоны джунглей, призраки зеленого ада, явившиеся на землю за своей жертвой.

  К аэродрому вышли в восемь и две, как запланировано. Выбрали цели, скоординировали по рации готовность и начали атаку. Отто  снял часового выстрелом в голову, тихим сухим щелчком из теплого, почти живого механизма,  прямо в середину каски. Бзденьк! - вылетела отстреленная гильза и, перевернувшись в воздухе несколько раз, упала в еще мокрые заросли. Он не любил убивать, он не любил сеять смерть, он не любил войну, взрывы и кровь. Это вояки из боевиков любят войну, любят мочить врагов из всех видов оружия и просто обожают покрываться их кровью – в реальности все не так. Это профессия, работа, ее нужно просто выполнять.

  Опасность давно уже не щекотала его нервы, не толкала в кровь дозы адреналина, он пресытился ей, как пресытился этой свободой джунглей и вседозволенностью человека с оружием. Черный континент, Латинская Америка, немножко Азии и много Европы, он побывал везде, где было жарко, и где требовались его руки и автомат. Люди, лица, глаза, тысячи глаз и тысячи лиц, все они сливались в плотное серое полотно, он не помнил в кого стрелял, как,  и зачем. Просто так было надо, либо ты, либо тебя, в конце концов, это просто наскучило ему и чтобы не сойти с ума от однообразия, он стал представлять себе барашков, милых, серых, рисованных мультяшных барашков, прыгающих через куст. Выстрел – прыжок. Это было как в тех советах от врачей для страдающих бессонницей. Считайте овечек, говорили они, считайте, пока не уснете. Однажды, после заварушки в ЮАР, он насчитал десять тысяч восемьсот пятьдесят четыре, но так и не уснул. А утром встал, оделся, нацепил кобуру, проехался по горящему городу прямо к дому доктора, вошел в его спальню и воткнул нож в его черное горло. Дерьмовый был доктор, раз не смог с таким простым пациентом справиться, решил он. А дерьмово делать свою работу нельзя. Или хорошо, или никак, сказал Отто, склонившись над ним. И воткнул нож  в горло.  А сейчас он стал думать, что доктор, может, был и не дерьмовый – барашки-то пригодились. Выстрел – барашек. Чтобы не сойти с ума от скуки. И счет сбоку, в правом верхнем углу, красивым веселеньким шрифтом на таком же веселеньком облачке,  довольно большой счет.

  А еще было «бзденьк», и это было единственное, что любил Отто. Звук отстрелянной гильзы. Собственно он и стрелял уже только ради этого звука, все остальное стало ему неинтересно. Он полюбил его, каждый раз звук был немножко другим - это зависело от окружающей обстановки, от оружия, от патронов, всегда разный и всегда похожий,  он вслушивался в это самое «бзденьк» после каждого выстрела. Потому и стрелял одиночными, всегда. Иногда ему казалось, что ничего красивее в природе не существует, ничего прекраснее этого звука - в нем столько всего скрыто - судьбы людей, создавших его и уничтоженных им, события, которые этот звук меняет, вещи, которые он разрушает, люди, которых он останавливает… и барашки, да.

  Бзденьк.

 - Есть попадание, - сказал Дитрих, хотя Отто сам прекрасно видел, как голова в каске качнулась в направлении движения пули и часовой свалился на землю, словно мешок с дерьмом.

 - Пошли! Все вперед! – кричала рация и они пошли.

На аэродроме протяжно затянула заупокойную сирена. Дитрих поливал огнем сторожку, Отто бил одиночными по стоявшей неподалеку вышке, в которой прятался солдат. Угол обстрела был неудачным, пули не могли задеть постового, Отто понимал это и старался как можно быстрее выйти на приличную позицию, непрерывным огнем прижимая того к полу. Они добрались до ворот, Дитрих рванул чеку и бросил гранату в окно сторожки. Взрыв разметал маленькое строение в щепки, они вбежали на территорию. Отто пробежал пару шагов, перекатился и упал за ржавым остовом какой-то машины, Дитрих приземлился рядом. Они переглянулись, перезарядили автоматы и одновременно, словно сговорившись, вскочили на ноги, ловя в прицел вышку. Солдат на ней почувствовал свое положение и уже готовил пулемет, вбивая в него ленту. Бзденьк-деньк – два выстрела почти слились в один, пули проткнули тело солдата и он исчез за бортиком.  Где-то далеко ухнул взрыв – били из гранатомета - земля дрогнула и огромное огненное облако величаво выползло из-за склада. Ага, подумал Отто, сдетонировало топливо. Самое время. По территории аэродрома забегали люди, больше в гражданском, чем в военном, это было немного странно, но он привык не обращать внимание на странности. Встал, приложил приклад к плечу и, медленно передвигаясь, все так же одиночными, как в тире, убирал эти двигающиеся мишени. Бзденьк, барашек. Бзденьк, еще один. Много барашков. Много звука. Почти экстаз.

 Как положили Шульца, он не видел. Рация прохрипела, что есть потери, позывной «Штиль». Плохо, Шульц был хороший солдат. Почти на подходе к складу пуля пробила шею Дитриха, тот схватился за горло рукой и упал, дергаясь и заливая кровью обмундирование. Отто видел снайпера, на крыше склада то и дело яркой вспышкой мелькало стекло прицела, видел, но снять не мог, лишь передал Генриху по рации и залег за ящиками под кучей брезента. Плохо дело, он же предупреждал, это становилось похоже на Камбоджу. Трупы надо будет сжигать прямо здесь, а это задержит группу. «Если не будет совсем как в Камбодже и будет, кому сжигать», - подумал он. Вдалеке стрекотала пулеметными очередями огневая точка, бухали редкие взрывы, коротко огрызались автоматы. Отто попытался выглянуть, но пуля вспорола брезент прямо около его головы и он снова залег.

 - Scheisse, - тихо прошипел он, и уже в рацию, - вашу мать, снимите же его, я под обстрелом, не могу пошевелиться! «Ветер», «Ветер», снимите снайпера!

 - Понял тебя, - Генрих тяжело дышал, - мы выдвинулись в твоем направлении. Большие потери, «Ураган»,  нас осталось только трое и ты. Их было много, я не знаю почему,  там не простые срочники, там крутые ребята. Нас подставили, Отто.

  «Этого и следовало ожидать», - подумал он. Камбоджа.

  Снайпер не давал ему подняться еще минут десять, слишком долго для этой операции, потом пискнула рация, голос Генриха уведомил, что путь свободен и приказал выдвигаться к складу.  Отто, пригибаясь, короткими перебежками, от укрытия к укрытию, двинулся к складу. Когда он добрался до места,  Генрих уже закладывал взрывчатку, соединял проводки и настраивал механизм запала.

 - Это какое-то дерьмо, Генрих, - сказал он. – Остальные где?

 - Нет остальных, Отто, только ты и я.

 - Scheisse. Дерьмо. Дерьмо.  – Он вытер пот со лба, положил автомат на пол и сел около него. – И что мы будем делать, Генрих?

 - Мы сделаем дело, а потом уйдем. Хотя, может и не мы, а только один из нас.

Генрих выхватил из кобуры пистолет и направил его в сторону Отто.

 - Даже не может быть, а я уверен, - сказал он. – Ничего личного, Шнайдер. Операция «Попугай» пришла к своему финалу. Мы всех напугали, все боятся. Финал, занавес, актеры на пенсии, спектаклей больше не будет. Ты понимаешь?

 - Понимаю, Генрих. И ты забираешь все сборы себе.

 - Именно так, мой друг. Да. – Генрих отщелкнул предохранитель. – А ты последний актер, который претендует на все. Ты слишком стар для этого дерьма, Отто. Я тоже. Ужасно хочется на пен…

 Ззденнньк – в тишине звук всегда дольше, заметил Отто - выхватил из кобуры «беретту» и – здень-день-денннньк – выпустил в Генриха почти всю обойму. «Иногда плохо держать автомат на одиночных», - подумал он, оперся о стену и встал на ноги. Подошел к хрипящему Генриху и посмотрел в его забрызганное кровью лицо. Просто еще один барашек. Такой же, как все.

  - Ist mir egal. Ah egal. Egal. – сказал он и сплюнул.

 Опустил автомат на землю, толкнул ногой подальше от тела и направился к выходу. Слова Генриха бились в его голове, понимание, что все кончено, приходило постепенно. Что не будет больше войны, не будет автоматов и стрельбы, не будет этой привычной и скучной жизни. Что выбора нет - в Европе его не ждут, да ему туда и не хотелось -  а здесь ребята Президента будут  очень рады поговорить с ним до того, как подвесят просушиться. Что не будет больше барашков, прыгающих через кусты – какой там у нас счет-то? – и, самое страшное, не будет звука вылетающей гильзы.

  Отто рывком передернул затвор, загоняя в ствол пистолета патрон, выщелкнул обойму, приставил дуло к сердцу и медленно нажал на курок. Мир закружился в его глазах, в грудь толкнуло чем-то горячим.

  Бзденньк.

Дата публикации: 21 апреля 2014 в 13:57