Симба — Пумба 12:3 (дуэль завершена)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосовать можно за: Симба, Пумба

Чтобы отдать голос надо просто оставить комментарий с ником автора-дуэлянта. Также в комментариях можно оставлять и критику- мнения по рассказам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Регламент IV Чемпионата Поэтов ЛитКульта

Голосование продлится до 24 апреля включительно.
тема дуэли:  Срок годности уставших чувств

Симба

Дофамин 

Вся эта любовная афера строится на строжайшем соблюдении тайны. Вам внушают, что это на всю жизнь, а на самом деле любовь химически перестаёт существовать по истечении трёх лет.

Ф.  Бегбедер «Любовь живёт три года».

Зрение

- Ты видишь, что я занята, или нет?! Отстань! Отстань, говорю, у меня руки грязные. Ты колбасу купил?

Я отстал и молча принялся выкладывать продукты из пакета на стол – макароны, гречку, консервы, упаковку яиц, сосиски, кетчуп, майонез, сигареты, пару банок пива. Дошло дело и до колбасы.

- Купил.

Яна помыла руки и порывисто, с раздражением, с каким-то даже отчаянием, стала переносить по очереди консервы, яйца, сосиски и прочее со стола в холодильник. Туда. Сюда. Туда. Сюда. С каждым «сюда» её глаза всё больше влажнели, так что их влажный блеск сначала загустел, застекленел, а потом безнадежно пролился вязкими, испачканными тушью слезами. С каждым «туда» меня охватывало кратковременное, секундное облегчение от возможности не видеть эти глаза.

Она остановилась на колбасе.

- Алёшка, ну, вот сколько тебе говорить? Почему ты не смотришь на срок годности? Говорила же – покупай свежее, покупай свежее. А тебе всё равно, тебе наплевать. Ты что, издеваешься надо мной?

- Я смотрел срок годности. Мы съедим эту колбасу быстрее, чем она испортится, - мой голос показался мне излишне чёрствым, и я попытался добавить немного нежности: - Ян, почему ты плачешь?

- Я плачу… потому что… ты… - она бросила колбасу обратно на стол и ушла в ванную, чтобы не видеть меня, и уже из ванной прокричала сквозь безудержный плач: - Тебе всё равно! Неужели тебя устраивает такая жизнь?!

- Какая жизнь, Яна?! – я не стерпел и сорвался, напрочь забыв и про чёрствость и про нежность. – С моей точки зрения нет никакого повода, чтобы устраивать истерику!

- Значит, ты – слепой идиот!!!

- Пусть я слепой идиот, но не глухой идиот, поэтому не ори на меня!!!

Она со злостью хлопнула щеколдой и включила воду, чтобы не слышать меня. Будто бы мне хотелось разговаривать. Нет, так было лучше. Лучше обоим молчать и слушать, как течёт из крана вода. Обоим молчать. Обоим.

Слух

- Ты меня не слышишь. Ты меня не слушаешь. Ты меня не хочешь слышать. Лёша, скажи мне, пожалуйста, ну, почему так? Почему раньше ты был другим?

Вот вечно так. Сидели, спокойно ужинали, пили чай, ели бутерброды с колбасой. Молчали. Оба. Надо хорошо подумать, чтобы сказать что-то вслух. С недавнего времени мне трудно найти слова, которые могли бы объяснить то, что я хорошо обдумал. Тем более те из них, что уместно сказать вслух. Те, что не чёрствые и не нежные. Никакие. Просто слова.

- Раньше и ты была другой, Ян.

Отчего-то её мои «никакие» слова очень заинтересовали.

- И какой же я была?

- Ты была ласковая, добрая, чуткая. Тебе неважно было, что и как я говорю, слушаю тебя или нет, как ем, как сплю, как живу, ту ли колбасу я принёс, в конце концов. Помнишь, когда ты переехала ко мне, и мы ели мои трёхдневные щи, потому что очень хотели жрать? Сейчас вспоминаю эти щи, и слюнки текут. Так было вкусно. Так было сладко с тобой, Яна. Признайся, ведь тебе ничего не нужно было, лишь бы я был рядом, лишь бы мы были вместе?

- Потому что ты был ласковым, добрым и чутким. Потому что ты был другим. А тебя послушать – так это я во всём виновата, я не та. Наверное, я просто ошибалась.

Она встала, открыла дверцу холодильника и сказала толи смехом, толи с издёвкой.

- Вот, кстати, суп. Уже несколько дней стоит. Никому не нужен. Жри, если слюнки текут.

Ну, что ж. Смейся. Издевайся. Я попробовал суп – вроде ничего – и, разогрев, поел. Ночью пронесло. Наверное, он всё-таки прокис.  

Вкус

А ещё я помню её губы. Они казались холодными, в то время когда сама она была жаркой. Мне это очень сильно понравилось. Это сделало Яну особенной. Для меня. В этой прохладе губ чудился вкус сладости, такой непередаваемо сладкой, какая никогда не сможет надоесть. Потому что такая сладость не имеет цены. В мире приторности. В мире кислости. В мире горькости. В мире пресности.

Горько, но стоит признать ошибку. Правда не в том, что любая сладость рано или поздно надоедает. Правда в том, что любая сладость имеет свою цену. Вышел срок – надо платить по счетам. Источник той сладости иссяк, опреснился и высох. На беду – я привык к ней так, что захотелось всё больше и больше наслаждаться ею. Поэтому одолела жажда. До безумства. До ломок. До собственной дешевизны, до собственного ничтожества.

Да, я хорошо помню её губы. Но в них не стало прохлады. В прохладе не стало сладости. И разве дело в страсти? Страсть неистовствовала, искала везде ту сладость, а находила только приторность. Я целовал приторность. Иногда целовал пресность. Целовал и горькость. Даже целовал кислость. И всё в долг. Всё в долг.

- Лёшка, щекотно, - чувственно прошептала Яна. – Не надо. Пусти. Давай спать.

Странно, теперь её губы казались жаркими, в то время когда сама она была холодной. Что-то испортилось.

Осязание

- Не трожь меня, Алёша, прошу, умоляю тебя…

Я и не трогал. Я попросту не знал, что мне делать. Сердце билось испуганно и истерично. Хотелось схватить её, обнять, прижать к себе, гладя по спине, вдыхая запах её тела. И не отпускать. Но… нельзя. Ещё минуту назад было можно, а теперь – нельзя. Мы теперь чужие друг другу.

Я молча принялся выкладывать продукты из пакета на стол – макароны, гречку, консервы, упаковку яиц, сосиски, кетчуп, майонез, сигареты, пару банок пива. Дошло дело и до колбасы.

- Вот, колбасу купил. Свежая.

- Хорошо, - равнодушно ответила она. – Я пойду.

Сердце онемело и кольнуло короткой ослепительной молнией боли, будто надорвалось. Будто разорвалось в агонии безысходности. Наверное, поэтому в теле такая непонятная, невидимая дрожь. Предсмертные конвульсии. Оказывается, вот, как это бывает. Всё это действительно похоже на смерть. Всё кончено.

- Яна, неужели тебе всё равно? Неужели тебе не жаль этих трёх лет? Неужели ты так легко хочешь всё разрушить?

Глупые, никчемные вопросы. Самому стало от них противно. От себя противно. «Не трожь». Не трону. Запрещаю себе это делать. Такому себе. Глупому. Никчемному. Гадкому.

- Я не знаю, что тебе сказать… Наши отношения испортились… Чувств нет… Я устала… Я не смогу больше быть с тобой… - Яна улыбнулась виновато и опустила глаза. – Прости.

И ушла, забрав с собой свой запах. А я ещё долго сидел, не шевелясь, отчего-то боясь пошевелиться, перед столом, на котором валялись консервы, яйца, сосиски и прочее. Всё свежее. Свежее бывает только полное обнуление. Полный нуль. Как я. Без неё.

Обоняние

Яна приехала за вещами.

- Фу, чем у тебя тут так воняет?

- Наверное, мной, - ухмыльнулся я и поискал на столе непочатую банку пива, нашёл. – Пиво будешь?

- Понятно. Пьянствуешь, значит?

- Пьянствую.

- Понятно. Не знала, что ты пьянь, - шутливо пожурила она.

- Я – пьянь.

- Ладно, не буду тебе мешать. Я ненадолго.

- Ты мне не мешаешь. Я люблю тебя. Как ты можешь мне мешать?

- Любви нет, Алексей. Это просто химия. Любовные отношения вырабатывают в организме гормон «любви» – дофамин. Через три года его действие прекращается, поэтому и говорят, что любовь живёт три года.

- Как алкоголь, только штырит дольше, да?

- Если тебе так проще, то – да. Как алкоголь.

- Мне никак не проще. У меня, похоже, жуткое похмелье. А у тебя? Прошло?

- Что прошло?

- Похмелье. Или от дофамина не бывает похмелья?

- У меня всё прошло. И у тебя пройдёт.

- Что-то мне подсказывает, что у меня не пройдёт.

- Что-то мне подсказывает, что ты нажрался в ноль. А я ещё с тобой разговариваю.

Она собрала свои вещи, бросила на полку в прихожей ключи от моей квартиры – и след её простыл.     

Шестое чувство

Но я всегда знал, что так и будет. Именно так. Ни малейшего сомнения – даже тогда, когда источник вкуса сладости бил ключом. Даже тогда, когда осязание не ведало о горечи утраты, обнимало, прижимало к себе, гладя по спине, вдыхая запах близости. Даже тогда, когда опьянялось обоняние в иллюзии бесконечного, неоспоримого обладания. Даже тогда, когда зрение ослеплялось блистательным, ярким светом незаходящего солнца счастья. Даже тогда, когда ласкала слух неповторимая музыка любви. Что-то мне всегда подсказывало, что всё это кончится. Именно так – буднично и некрасиво. Как и любая смерть. В мире смерти. Где всё имеет срок годности и портится, устаёт жить, стареет и погибает, разлагается, загнивает и обращается в прах, в ничто, в полное обнуление. В полный ноль.

Да, дофамин. Любви нет. Просто химия. Однако, отчего жуткое «дофаминовое похмелье» продолжает меня мучить и никак не проходит? Почему я точно знаю, что оно не пройдёт никогда?..     

Пумба

1

Поток идеально-черного дыма на молочно-белом на миг застыл, как памятник себе, и снова пришел в движение. Клубясь на крыльях пепельного бражника, желая найти свой огонь, он близился к цели, пока, наконец, не превратился в свою инверсию над инсектицидной лампой.

«Еще один труп», - подумал С.Ч. Чернота заливала крыльцо подобно вязкой мелодии саксофона. Ночь под музыку духовых раздевала фасад одноэтажного мотеля на окраине города, крутилась у фонарей, осторожно скользила по склонам черепичной крыши. С.Ч. курил сигарету с искусанным фильтром. Для трубки со следами его зубов на мундштуке табак кончился минут двадцать назад. «Еще одна месть».

 - Снова куришь? – сзади подкралась Ночь, укрытая в бежевый плащ. – Когда я много думаю о твоих легких, мне снятся кошмары.

 - Если бы они только снились… - тем временем она обняла спину С.Ч. и гладила его грудь. – Хватит кошмаров. Которые давно уже перестали быть хотя бы забавными. Когда они успели окружить нас? Лишь капля продажной любви, возможность умереть с улыбкой – последний оставшийся свет.

 - Нас окружают только мешки под твоими глазами. Мог бы покурить и после. Идем в номер.

Номер встретил их беспокойно измятой постелью, надкусанной попыткой короткого сна. За белизной белья терялись очертания бесхозных предметов. Сегодня С.Ч. не желал свою спутницу, как женщину. В такие ночи он чаще всего ее приглашал. Бежевый плащ соскользнул с плеч, и жрица стояла перед мужчиной, полностью раскрытая для любования.

 - Обними меня. Спина снова мерзнет, - мягкая грудь прижалась к лопаткам, нога обвилась вокруг ноги С.Ч. Льдинки озноба, щекотно вонзавшиеся в позвоночник, быстро растаяли. - Ты говорила, тебе снятся кошмары. Расскажи.

 - Зачем?

 - Будем считать это чем-то вроде колыбельной на ночь.

 - Хорошо, - Ночь сделала паузу, собираясь с мыслями. – Мне снится, что я – это ты. И я кому-то мщу. Вообще-то кошмары приходят не слишком часто, и не всегда такие, но только этот сюжет повторяется. Я (ты) брожу по извилистым коридорам, стены которых буквально состоят из дверей, а у тебя есть большая связка ключей, чтобы их открывать, и ты всегда подбираешь нужный с первого раза. Ключи за кольцо подвешены на ремень.

 - А тебе не хотелось снять этот ремень? Прости. Но я, наверное, единственный твой клиент, которого тебе хочется чаще, чем ему тебя.

 - Раз это колыбельная, либо подпевай, либо слушай.

С.Ч. промолчал, убирая руку с ее бедра.

 - Ты знаешь, какую комнату нужно открыть. Идешь к ней неспешной походкой. До тех пор, пока не осознаешь, что не один. Другой, или другие, еще ничем себя не выдают, еще даже не мерещится эхо шагов, но ты не один, и это пугающий факт. Лампы мигают, зеленоватый свет становится насыщенным синим. Ноги останавливаются, делаются чужими, желают согнуться. Тело насквозь пропитывает крупный холодный пот. И дверь, к которой ты шел, теряется среди других в безвыходном петляющем лабиринте, а твоя охота превращается в охоту на тебя.

На некоторое время номер заполнило молчание.

 - А причем здесь мои легкие?

 - Ты куришь, пока идешь, - мягким движением женская рука залезла в брюки С.Ч. и дотронулась до того места, которое уже ожидало ее прикосновения. – Но мне это нравится, - пальчик пробежался снизу вверх по всей длине, - в твоем исполнении это неповторимо эротичная привычка.

Кисть Ночи выплыла обратно и улеглась на бедре женщины, как и лежала раньше. Следы ее прикосновений остались таять в сознании мужчины.

 - Мой враг давно мертв. Кому еще я могу понадобиться в роли жертвы?

 - Око за око. Сам знаешь, эта цепочка может тянуться бесконечно. Но это лишь сон, и даже не твой.

 - Вот именно это и странно.

Ночь потянулась к выключателю ночника. Из-под абажура, как из ведра, пролился оранжевый свет; зеркало смывало свет на пол. Теперь С.Ч. лежал по центру кровати, Ночь в позе лотоса устроилась возле его лица. Под лампой на трюмо стояла фотография в рамке.

 - Твоя жена?

 - Бывшая.

 - Я так и хотела сказать. Извини, что лезу не в свое дело, но… вы развелись?

 - Что-то вроде. И ты права: дело не твое.

Жрица взяла рамку, желая получше рассмотреть снимок. Черно-белый фотопортрет блондинки в профиль. Правильные, гладкие черты, шелковая кожа и взгляд, сосредоточенный на чем-то вдалеке. «Боже», - подумала Ночь. - «Я могла бы влюбиться».

 - Но хотя бы одну тайну ты просто обязан сегодня поведать. По закону мести. Твоя очередь рассказывать про кошмары.

- О да, мне снятся кошмары. Они похожи на музыку к фильму, и это джаз. А фильм – это жизнь, ее грязная сторона, и во всех сюжетах – месть. Когда-то давно у меня был… сложный период. Мне просто необходимо было мстить, а человек, который действительно этого заслуживал… скрылся из досягаемости. В то время появились такие сны. Они показывали, как мстить. Кому и за что – становилось все менее важно. Персонажи в кошмарах всегда были безлики, но каждая приснившаяся ситуация находила применение. Начавшись с мелочей, дела очень быстро влились в кровавое русло, которое и сейчас питает город. А я был одержим и ни черта не замечал, как покрываются кровью мои длинные руки. Я обращался к нужным людям и давал им подробные инструкции, сводил с другими людьми. Половины из них уже нет – тоже кому-то перешли дорогу. Забавно: потому у меня и не успело появиться врагов. Новых врагов.

 - Снова ты рассказываешь свою историю.

 - Ты же просила про кошмары.

 - Да, все равно расскажешь только то, что мне можно знать. И спасибо за такое доверие. Но, раз уж я по совместительству твой психолог, давай ты пройдешь со мной один тест?

 - Психолог? – С.Ч. улыбнулся.

 - Я тоже пропустила момент своего повышения. Все произошло как-то очень уж плавно: вот ты мой постоянный незнакомец, вот ты роняешь детали, вот уже изливаешь душу. Что если где-то было бы такое море, которое смывало бы кошмары раз и навсегда? Вошел бы ты в воду?

 - А почему именно море?

 - Не знаю. Просто так есть. Предположим, оно у меня в руках, и все, что от тебя требуется – это решиться и снять ботинки.

 - Да, я давно устал от нелепых чужих расправ. Безвольно шагать на поводке инерции вокруг ямы, из которой несет тухлятиной, - Жрица никогда еще не чувствовала такой искренности в голосе партнера. Искренности, тонущей в ощутимо горькой тоске. – Так что, если найдешь это море, считай, что я в деле.

Когда С.Ч. закрыл глаза, Ночь выкрала себя из предрассветной необжитой комнаты, оставив мужчину подрагивающим в пугающих слайдах сна.

2

Ночь щурилась на послеполуденном солнце, старательно ловившем ее взгляд. Строго говоря, светило уже склонялось за горизонт, больше напоминая свою более позднюю в суточном цикле версию – величественную, разворачивающую объятия героям, по обыкновению уходящим в закат.

«Но мы не герои, и не величественные, так что пришли как раз вовремя» - подумала Ночь, - «как и большинство в этом мирке». По крайней мере, среди тех, кто встречался на ее не слишком примечательном жизненном пути, благородных разумом и помыслами можно было по пальцам пересчитать, и в каждом случае находились свои «но». Сама жизнь больше напоминала не дорогу, а растерзанное ножницами платье, заново собранное по кускам и заботливо разложенное на постели перед выходом на работу (Ночь мысленно покоробило от метафоры). Мысль же о том, что кому-то покажется, будто метафора – слишком мудреное слово для шлюхи, позабавила. 

Шоссе, уходившее за горизонт, мостом возвышалось над водной поверхностью. Берег, на который спустилась Ночь, был удивительно чист при подобной близости к трассе и прочим техногенным монументам. Возведенным гигантами мысли,  у которых самомнение раздуто из-за того, что они оставили свой крохотный след на профиле вселенной, да-да. 

«Если все получится, скоро и я уйду, как эта дорога» - подумала Ночь.

Проезжающим не было никакого дела до вошедшей в воду, слишком маслянистую для чистой и безвредной – по крайней мере, выглядящей так внешне. Местами поверхность была покрыта пленкой, натянутой на нее подобно токсичной улыбке, радужно переливающейся на солнце. Ночь не прекращала своего движения, и вскоре жидкость сомкнулась над головой.

Рука крепко сжала в кармане ключ. Первым, что запомнила Ночь в своей жизни, был он. А если есть ключ, значит, где-то находится дверь. Ночь не помнила стадии простого любопытства - с самого начала это был поиск. Цель, со временем переросшая в инстинкт. Все мы безумны - в той или иной степени. Так что мешает Ночи искать нужную дверь? Предчувствие, сначала появившееся, а затем – нарастающее, с годами постепенно превращалось в убеждение, что искомое – это выход. Из чего? Куда? Выход из этого мира, где только исполнение желаний могло принести пользу?  

Те, кто думали, что Ночь просто занималась любовью за плату, не знали, что область услуг, предоставляемых ей в сфере исполнения желаний, куда более широка. И деньгами за подобное расплачиваться бессмысленно. Здесь иная цена, никак не связанная с бюджетом проститутки.

Находясь в пространстве под водой, Ночь перестала слышать все наружные звуки. Ее не слишком удивлял тот факт, что исход поиска, скорее всего, находится в таком месте. Сосредоточившись на своей проверке, и – Ночь практически не сомневалась – последующем положительном результате, женщина приложила все усилия, чтобы воздух не заканчивался как можно дольше.  Наконец впереди возник и стал очерчиваться светлый прямоугольный силуэт, но она пока что была слишком далеко, чтобы рассмотреть его более детально.

Оставалось еще одно невыполненное желание. Вернее, два, и  С.Ч. не мог сделать выбор. Одна сторона медали совпадала с ее собственным стремлением  – уход. Ночь и С.Ч. вообще были похожи. Оба больше чем просто исполнители услуг особого рода, разница лишь в том, что она раздавала награды, а он – наказания. И то – существовало ли различие на самом деле? Исполнение желания может обернуться наказанием, также и месть - оказаться наградой.

 Стоит добавить, что Ночь считала себя именно что посредником: все в руках желающего. Забавно, что дверь обнаружилась именно здесь. Ведь любимым пояснением Ночи было: «Если вы хотите войти в море, то оно прямо перед вами. Все, что вам нужно - снять ботинки».

 На второй же стороне медали двойственного желания С.Ч. находилась уставшая месть умершему врагу. Ночь чувствовала, что у этой жажды воздаяния вышел срок годности, что являлось одной из причин, породившей развилку в разуме С.Ч. помимо ощущения чужеродности, наполнявшей также и женщину. Устала не только месть. Весь мир напоминал недосыпающего, нуждающегося в длительном и основательном отдыхе, привыкшего жить в темноте при искусственном свете фонарей и неоновых ламп – полуночника в предрассветное время, вот-вот готового погрузиться в долгожданный сон.

Силуэт уже готов был принять более четкие очертания, как вдруг Ночь поняла, что ей катастрофически не хватает воздуха.

Так было несколько попыток подряд, пока Ночь не осознала истинную причину, останавливающую ее, и не приняла решение. Нельзя вмешиваться в выбор клиента, но… стоит ли выдыхающаяся месть возможности провести С.Ч. через дверь?

3

Ночь пришла вслед за сумерками, следуя собственному непреложному правилу. Но на этот раз выглядела так, будто ей пришлось сильно спешить всю дорогу к С.Ч. Он же, проснувшись недавно, увидел Ночь в окно и теперь встречал ее на крыльце в махровом халате и с любимой трубкой во рту.

 - И почему я должен счесть тебя сумасшедшей? – Женщина гарантировала это по телефону, назначая встречу.

 - О, причин масса. Дай мне воды.

 - Кофе подойдет?

 - Да. После воды.

Ее волосы были влажными, хотя дождя за прошедший безоблачный сентябрьский день не было ни в городе, ни в окрестностях. Дыхание еще не восстановилось. С.Ч. выбил из трубки тлеющие остатки табака и пригласил даму войти. Когда за ними захлопнулась дверь с цифрой одиннадцать, женщина, активно жестикулируя, принялась объяснять.

 - Я наконец-то нашла ее. И теперь что-то изменилось, нам обоим следует поторопиться. Я вся как на иголках, и это не потому, то есть, не только потому, что мне не терпится ее открыть. О ней даже знать опасно. Не оттого, думаю, что все хотят туда, а наоборот – туда нельзя никому. Наверняка весь этот чертов мир схлопнется, или что-то в этом роде. Вот они и боятся. Старались всю жизнь, делались мудаками, убийцами, членососами – и вдруг появляется что-то такое, что делает их старания жалкими и смешными. Ты тоже здесь, замечу, неплохо прижился. Но ты – не они. Живешь на отшибе, - С.Ч., не смея перебить запутанную тираду, протянул гостье стакан с водой, и та в несколько глотков выпила половину, - блюдешь какие-то собственные принципы, с портретом жены засыпаешь и просыпаешься…

 - Портрет жены точно не из этого списка.

 - …у тебя на лице написано, что совесть на месте, а на деньги тебе, судя по всему, плевать. И красивый. Очень. Словом, определенно не местный.

 - Давай подытожим. Итак, кого ты нашла?

 - Дверь. Отсюда.

 - Отсюда? – Хозяин комнаты недоверчиво приподнял брови.

 - В глобальном, буквально, смысле. В какой-нибудь мир получше. Я вижу только один способ узнать точнее.

 - Ты сумасшедшая.

 - Я же предупреждала, - очаровательно улыбнулась Ночь. - И это заразно. Передается через фотографию, - женщина достала из лифчика снимок и протянула С.Ч. – А к рамке с твоей женой сзади приклеен ключ от этой двери.

 Мужчина пристально вгляделся в фото. Белая дверь, лежащая на воде. Вид снизу. Поднял взгляд на гостью. «Нет, ну какой, к черту, монтаж?»

 - Ключ, значит.

 - Наверное, если бы я вчера случайно до него не дотронулась, сегодня было бы еще одно такое же «вчера», - еще один подозрительный взгляд С.Ч. – Да, случайно! Одно прикосновение, и стало ясно, что я ищу всю жизнь, и где оно находится. А чертов ключ у тебя. Вот это не случайно.

«Белая дверь», - подумал С.Ч. – «Знакомая белая дверь».

4

 - Значит, тебе это приснилось.

 - О чем ты?

 - О том, что либо моей пассажирке во снах является грядущее, а потом еще подкрепляется предчувствием, либо она очень недальновидная хитрая сучка.

 - Я исполняю желания. С будущим вышел какой-то побочный эффект.

 - Ах, исполнительница желаний! Сегодня ты обслуживаешь джентльменов на черном «мустанге?» Сомневаюсь, что цель их преследования – вопрос «Что вы знаете об Иисусе?» Хотя и у этих есть со мной счеты.

 - Пожелай я тебя сдать, сейчас было бы самое время поведать свой хитрый план...

 - Если бы у меня не было «магнума», - С.Ч. достал из бардачка револьвер и направил попутчице в лицо.

 - …держа «магнум» возле твоего лица. Лучше следи за дорогой. – Ночь взяла сигарету из пачки на приборной панели и закурила. – Если бы когда-нибудь парочка неглупых влиятельных людей, или глупых, работающих на неглупых – неважно, поймала за шкирку какого-нибудь неудачника, который подстраивал в их делах сложносочиненные пакости, они непременно потянули бы парня за такие ниточки, которые заставляют человека разговаривать. Слово за слово, и бедняга пригласил бы ребят в гости к другому человеку. После серии последовательных чаепитий нашелся бы ты – бывший судья, без объяснений устроивший себе пенсию, пропав из города. Если учесть силу твоего таланта, подкрепленную опытом с предыдущей работы, и скромность твоего нынешнего жилища, можно сломать калькулятор, рассчитывая потенциальные накопления где-нибудь под матрацем одиннадцатого номера мотеля «Часы». И это лишь один из возможных вариантов – если честно, я сейчас не очень старалась его придумывать. Так какого черта ты сразу обвиняешь меня? Только потому, что в машине больше никого нет?

 - Ты не знаешь, какие люди работают на меня!.. – Прошипел бывший судья.

 - Вот именно, придурок.

С.Ч. хищно посмотрел в глаза Ночи.

 - Тебе нужен ключ? На хер ключ! – кусочек металла со звоном запрыгал по асфальту за окном «Понтиака». Ночь, в правой руке держа сигарету, левой расстегнула пару пуговиц на блузке, обнажив висящий на цепочке точно такой же ключ. С.Ч. едва успел удивиться, прежде чем задний бампер его машины получил удар от преследователей и «Понтиак» на скорости сто десять миль в час вылетел в обрыв. Гравитация взорвалась в застывшем мгновении. Короткое слово «смерть», вертящееся на языке, так и не успело добраться до границ сознания.

5

- Мне не нравится кино. Слишком иносказательно. Образно, но непонятно, посыл сформулирован нечетко. Слишком самоуверенные персонажи.  Сюжетные линии приходят к логически необоснованному финалу. Пряники и кнуты розданы незаслуженно и не тем. Я, как судья, кое-что понимаю в этом.

- А я, как человек, могу  сказать, что расчет пряников и кнутов – не математика. И универсальных законов, применяемых для всех случаев, не существует.

- Око за око.

- А правая щека?

- Ей зачастую прикрываются те, кто свешивает ответственность за вразумление мудаков на кого-то другого. «Жизнь отомстит» и прочее. Не хотят руки марать.

- Ох, категорично… факт уподобления злу как бы и не идет в расчет.

- Неприятное ощущение от совершенной мести? Тот же самый выход за зону комфорта?

- Месть на месть? И так далее? Замкнутый круг, цепочка вреда, которую можно разорвать только отказом от мести?

- Необязательное последствие.

- Все – в нас самих. У каждого по-своему.

- И все же я не изменю своего мнения.

- Я весь год старалась, лезла из кожи… но все зря.

- Он найдет свою аудиторию.

- Но ты – моя главная аудитория. Это кино снято под влиянием тебя. Даже можно сказать, в твою честь. Это трудно не заметить. Хотя я опасаюсь говорить такие слова. Разве ты забыл, как консультировал меня? И теперь говоришь, что финалу не хватает логики?

- Не говори глупостей. Я бы помнил.

- Ты почему-то многое забываешь. Слишком многое.

 Дальнейшую часть пути на концерт Ая и С. провели в молчании. Вид за окном мелькал слайдами фильма – такого же безрадостного, как обсуждаемый. Вернее, таким его сделало восприятие мужа, думала Ая. Какая может быть радость, если тот, ради кого снято кино, ничего не понял? С. же считал, что дело в жене, не умеющей подать идею должным образом и не слушающей его.

Приехав, они разделились. С. в одиночку отправился в vip-сектор - к столу, забронированному на двоих. Ая же предпочла стоять в зале посреди толпы.

6

Выход четырех музыкантов резко понизил уровень шума. Света немногочисленных ламп хватало лишь на то, чтобы выхватывать из темноты исполнителей, но в зале и на сцене царила чернота. Цвет источников света сменялся с синего на фиолетовый, иногда – на зеленый.  Такого же цвета джаз лился на слушателей – антрацитовый, со вспышками огней безумия, мудрости, фантазии и жизни, проникая внутрь каждого восприятия, как дым, как подцвеченный раствор, рождая образы, мысли, настроения, провожая в неведомые земли, в те области, которые кто-то назвал бы бессознательным, а кто-то не стал бы подбирать никакого имени тому, к чему по определению нежелательно использовать слова – инструменты сознания.

Молчание усиливалось до абсолюта. Фигуры на сцене лишь на первый взгляд казались бесстрастными, но океан музыки волнами слизывал с необитаемых островов последних людей.  Эгрегор концерта – существо со множеством человеческих глаз и ушей, в полной тишине внимающее единое, дробящееся внутри на отдельно взятые точки зрения. Пугающе – и красиво. Пусто – и глубоко. Пустота – или это лишь кажется недавно выбравшемуся на простор из замкнутого пространства? Холод – или к ледяной воде нужно привыкнуть, и чем дольше в ней находишься, тем холоднее кажется суша? Теплый берег становится ледяным, как море несколько мгновений назад.

7

Сине-зеленый шум. Серо-синий прибой. Белая юбка, не касающаяся бежевого песка, но скользящая по нему – с определенного ракурса. Расширенное пространство ощущений, мыслей и оттенков, разветвленный и преумноженный их спектр по сравнению со стандартным вариантом – атрибутом рутинного существования. Монохромные тона окружающего пейзажа - спокойные, холодные – но при этом необъяснимо наполненные жизнью. Молочная белизна пара – воды, поднявшейся на уровень небес, слившейся воедино с жидкой формой самой себя – гладью моря.

Ая мечтала. Ая – жила. Но где заканчивается жизнь, и начинается мечта?  И где начинается жизнь, и заканчивается мечта? Это одно и то же место – грань, где одно проникает в другое, мечта становится  действительностью, прекращая быть просто сном, подобным этой прогулке на  берегу?

Поднимающийся ветер заставлял покрываться спокойную поверхность воды складками, превращая гладь в рябь, а рябь – в маленькие волны, их амплитуда росла буквально на глазах. Но на что в действительности смотрят глаза спящего? Сон ли это? Волны музыки черного цвета захлестывали стоящую в зале женщину; морские волны, постепенно темнеющие, захлестывали Аю, стоящую на берегу из сна – ее давнего преследователя. Впервые увиденный еще годы назад, в последнее время он стал заходить практически каждую ночь. Ая не сразу придала значение тому факту, что частота визитов возросла с тех пор, как… трудно сказать, с какого момента. Апатичность, сокращение палитры, заканчивающиеся и засохшие тюбики  красок. Осушение ускорялось, нагнеталось – кем-то, желающим закрыть картины полиэтиленовой пленкой – как уже нарисованные, так и те, которым только предстояло родиться. Разве эти слова смогли бы в достаточной мере подойти для описания происходящего и происходившего? Что-то было  спрятано, и Ая догадывалась, кем. Но не хотела признавать очевидного. 

Ая пошла навстречу волнам, не обращая внимания на брызги соленой воды, все отчетливее наливающейся темнотой – как и небо. Она всегда просыпалась, стоило отойти от берега на определенное количество шагов. Трудно сказать, сколько именно, но ее всегда так или иначе переносило в явь. Поняв, что уже идет достаточно долго, Ая осознала, что пересекла этот рубеж. Дно ушло из-под ног женщины, и, подхваченная волнами, безумствующими на поднявшемся ветру, она не почувствовала желания вернуться.  Ая не просто признала обиду – ее наполнил гнев. Усталость давно уже поселилась на молочных берегах и в белой меланхолии моря. Ая хотела воплощать желания других, но попытки подарить С. то, что он хочет – яркие картины, настоящие чувства и вкус к жизни – терпели крах. С. это было не нужно – не вообще, а именно в исполнении жены. Перед тем, как поверхность сомкнулась над женщиной, край глаза на миг ухватил аспидные небеса, разрезанные тоненькой желтой змейкой-молнией, сверкнувшей металлическим блеском. Затем мрак полностью залил внутренние поверхности век, внешние звуки, не проходящие через воду, стерлись, и Ая слышала только стуки собственного сердца и джаз, бывший водой вокруг, в которой нельзя выжить, нельзя дышать. Он не намеревался терпеть конкуренцию, заставлял сердце и саму женщину, как источник звука, замолчать. Навсегда.

На последней ноте чернота полностью поглотила Аю.

8

 С. завороженно смотрел на сцену, а время шло незаметно, и казалось, будто на какие-то периоды – пять, десять минут – он выпадал из реальности, и перед взглядом представало нечто, отличное от темноты окружающего пространства. Его малочувствительная натура мечтала ощущать и жить красками в полную силу, и С. знал о своей потребности. Все попытки Аи расшевелить его не шли ни в какое сравнение с испытываемым в данный момент. Концерт превзошел все ожидания. С. по достоинству оценил талант выступающих. Это было… прекрасно. Восхитительно. Такое непривычное слово. 

Когда концерт закончился, С. не увидел свою жену в тающей толпе. Однородные люди растворялись в пространстве у выхода, растекались по залу, удивительно быстро опустевшему. Челюсти кулис поглотили сцену, но восторженного слушателя влекло именно туда. С. сам не знал, что будет делать, когда приоткроет створку, не думал о том, что там увидит. Эйфорический транс, завладевший его телом, хотел кое-что показать.

Зрачок в обрамлении красной ткани расширился, утопив в себе радужку. Ая была здесь, совсем голая, совсем незнакомая, дикая, с ней были все четверо музыкантов, Ая отдавалась им и владела ими. С. ненавидел жену и продолжал смотреть, ненавидел ее за то, что не мог оторваться, Ая смеялась над ним, сгорая в демонических оргазмах.

С. убежал домой, как только омерзение перевесило завороженность. Он трое суток дежурил у белой входной двери с кухонным ножом в руке. Но Аи больше никогда не было ни в доме, ни в городе, ни в целом мире.

*             *             *

Вода топила звучавший в ней несуществующий голос.

 «Ты увидел меня шлюхой – я ей стала. Здесь. С тобой. Твоей. А тебе было удобнее думать, что я мертва. Но еще не поздно понять.

Створка, ведущая на задворки представления, ведет к нам самим. К иллюзии, умело кажущейся реальностью – если мы не знаем настоящей реальности».

9

В опустившейся на морское дно помятой красной машине мужчина и женщина курили. Оба скрестили руки на груди. Вода струйками просачивалась со всех сторон. А на поверхности в первых лучах рассвета стала видимой белая дверь.

 - Еще не поздно, С., - в равнодушном звучании ее голоса скрывалась надежда. - Я все еще могу исполнить твое желание.

 - У меня есть два желания, Ая.