Картер Тибодо —Джон Кальвин — Максин Сигрейв 19:28:3 (матч завершён)

Право голосовать за работы имеют все зарегистрированные пользователи уровня 1 и выше (имеющие аккаунт на сайте до момента начала литературной дуэли и оставившие хотя бы 1 комментарий или 1 запись на сайте). Голоса простых смертных будут считаться только знаком поддержки и симпатии.

Голосование проходит по новой для ЛитКульта системе: необходимо распределить участников битвы по местам. Лучший стих - первое место... худший по вашему мнению - третье место.

Также в комментариях можно оставлять и критику-мнения по стихам.

Флуд и мат будут удаляться администрацией литературного портала «ЛитКульт».

Голосование продлится до 28 февраля включительно.
Тема дуэли: Фактическая ошибка 

Картер Тибодо

На Востоке лежит ноября ладонь, серо-белые камни под цвет небес. Запад красками пахнет: свобода, пой, из баллончика рвись! Смоляной прогресс в колыбели качает осенний шторм, холодит металлическим боком мир.
На Востоке пестрит разноцветьем крон парк, разделенный кем-то чужим на три.
Ты врасти в меня, слышишь? Беги меж жил, разливайся багрянцем, толкай тепло, за меня, если хочешь, с утра дыши. Поднимайся…
Шагай всем смертям назло, как шагали бок о бок, рука к руке по своей, а потом и чужой земле.
В ноябре наступает девятый день, он по-зимнему так инфернально бел.
Растворяется в снеге надежды блик, Запад смотрит с вопросом безмолвным вверх: за двоих-то, наверное, легче жить? И озноб пробегается по щеке, перекошенным шрамом ответа вбок расползётся от Фрайбурга полоса.
На руках у прогресса седой щенок щурит в прошлое злые свои глаза.
И пора отпускать его, пусть бежит, под мохнатыми лапами время вспять. В красных углях глазниц затухает жизнь, остывает густой, цвета неба, чад.

Джон Кальвин

Арахномания

Здесь вода превращается в камень,
и церквей католических амен
растекается по мостовым
ручейком, замутнённым, как дым
труб котельных в оконной раме…

При софите неоновой лампочки 
по веленью инстинкта паук
ловко спутал дырявые тапочки
хороводом восьми цепких рук.
Изловил паутиной звук.

— Теперь ты, бабочка,
Ну-ка к папочке. Ну-ка к папочке.

Двум крюкам щетинистых хелицер 
не противься. Сгущается полумрак.
Я дитя его. И, как видишь, цел.
Ты — игрушка моя. Пора… Пора… 
Свет оставим героям других легенд.
Хруст хитина, режущего хитин,
исключает ребяческий хэппи-энд.

И паук одинокий опять один. 

* * *
Я и сам паук. До предела бдителен.
Иногда звоню старикам-родителям:
— Не болит брюшко? Паутина вяжется?
Тараканы в мозгу перетёрты в кашицу?
— Не болит. Нить крепка. Тараканы сонмами
атакуют. Устали мы. Стали сонными.
Паучиху нашёл? Выбирай, не мешкая.
Веселее будет. А тьма кромешная
так скучна — ни кольнуть её плоть, ни высосать.
Так и смотрит в душонку гнилую искоса.
— Да, уже нашёл, наперёд уверенный:
Не уйдёшь от судьбы. Погибай, как велено. 

* * *
Паучиха ждёт, охраняет коконы.
Все желанья её до инстинктов скомканы,
обезличены цели, слова за скобками,
и наскоками ловится лишь «насколько мы 
далеки». 
Наблюдаю за нею пристально
с колокольни на местной уютной пристани.
Приближаться нельзя — тут же ядом выстрелит.
Оба сгинем по глупости. Правда, быстро ли? 
Нет. Сомнение душит медленно,
обвивает шею тугими петлями, 
с ним нельзя примириться и на попятную
не пойти нетронутым, незапятнанным.

* * *
Я сомнение выдумал. Тут же стёр его.
Наступает ночь — принимай матёрого!
Снег чешуек с крыльев на чёрной наледи.
Как без них теперь показаться на люди?
Лимфа капает… Думаю озабоченно:
— Вот он, край дороги. Лечу с обочины…

От больных кошмаров на лбу испарина.
Мир иллюзий рушится так отчаянно.
Оказался паук мотыльком. И в комнате
от него осталось лишь «хватит!». 

Полноте…

Максин Сигрейв

…угостил коллег,
оставалась треть.

Вышел на улицу покурить 
Да погоревать.
Тебя любить — как сигарете гореть.
Впрочем, оревуар.

Разговоры, возгласы, голоса,
В голове — весна.
Мимоходом с лиц стекает на тротуар
Грязноватая белизна.

Мимоходом начинаешь осознавать:
поживём ещё,
Но вдруг будущий ты стряхивает из окна
пепел тебе на плечо.