- Два неба глаз –
их приближаю и...
И – ничего (себе то хоть не ври),
ни жалости, ни жизни, ни любви.
Что ж ты так смотришь, дурочка?
Та, что тебя из тряпок родила,
должно быть бесприютною была,
как ты, такой же дурочкой.
Я вижу, голова ее светла,
и нить в руках от ночи до утра,
и –
сонных глаз восторг (ура-ура!),
последний штрих и –
кукла ожила.
- Ну как ты, дурочка?
И вот, героев получилось три:
Он и она, и кукла, что внутри
неё.
- Ну, не смотри так пристально,
мне глаз не отвести.
Акриловых два неба,
изначально, ты прости.
Мне, дурочке, в твоей руке
спокойно и светло.
Сквозь платьице примятое
я чувствую тепло.
И в теле синтепоновом
вот-вот - и застучит
то самое, тревожное,
которое болит.
Прости мои глагольные –
я кукла, не поэт.
Купи и подари меня
с коробочкой конфет.
- Я словно окунулся во вчера,
там девочка, что в куклы не играла,
война там от утра и до утра,
и – голод, и холодная усталость,
там девочка на холоде дрожит,
и держит карточку на хлеб столь осторожно
(чтоб не спугнуть) –
она позволит жить
ещё-ещё, ещё хотя б немножко,
той девочке в той жизни не до игр,
мне кажется, она не доиграла.
Я к ней приду в тогда, скажу «На, Ир!»,
она ко мне потянется устало,
прижмет к груди всю куклу целиком,
прошепчет с недоверием «спасибо»,
и – стены поплывут за потолком,
всё поплывет, смешается все, ибо:
вот в этой женщине (пускай она в летах)
живет девчушка та из Ленинграда,
я протяну ей куклу, вскрикнет «Ах!»
и притворится, что подарку рада.
- Пусть кто-то скажет -
тётка в куклы заигралась.
Совсем того. А я - что я?
Мне это в радость.
И наряжать,
чтоб кружева и кринолины,
цветы и ленточки -
всё аккуратно, чинно.
Где присборить,
где пуговки пришить и кнопки -
всё от души
для милой маленькой красотки.
И я увижу,
стоит пристальней вглядеться,
черты принцесс,
которых рисовала в детстве,
И на которых так мечтала
быть похожей -
всё в куколке моей.
В её тряпичной коже
тепло от рук моих,
работы их неспешной,
а в каждом маленьком стежке -
любовь и нежность.
... Он смотрит долго,
будто что-то вспоминает.
И куклу то положит,
то возьмёт. Поправит
ей волосы, чуть-чуть взлохмаченные
ветром,
прошепчет что-то непонятное
при этом
и громко скажет, что берёт,
протянет деньги.
Я на какой-то миг умру.
Но взгляд последний
запомню, куколки моей,
теперь моей ли?
- На, Ир!
Она к груди прижала куклу,
протяжно так,
по-старчески, вздохнула,
И притворилась, что подарку рада,
перенеслась в блокадный Ленинград и
опять брела сквозь снег,
сквозь расстоянья,
к далекой встрече... или к расставанью?