|
323 |
Послушай, а лучше, мой милый, гляди
на тонкие руки, на плечи вот эти —
жираф,
изысканей всех (двести лет ты мне так говоришь),
терзает изящным копытом,
и чёрная дева со страстью пускает стрелу —
из сказочных брег, из-за дальнего озера Чад.
Она долетает, её оперенье чудно́ –
по-птичьи. В груди раскидался объятьями хлад.
Пускай, хорошо, повторяй, что вся дождь,
вся свинцовый туман,
а знаешь, ты даже не самый таинственный гад:
на Невском, да, да, в Петербурге,
вот прямо сейчас,
идёт неуклюжий немножечко гиппопотам.
Ни мрамор, ни гроты ему не нужны.
Идёт, чтобы вырвать цветную стрелу.
"Не укради!" — частым почерком пишешь мне ты.
Я отвечаю: "Своё в Петербурге беру".
Тогда, дорогая, постой, и сама погляди,
как мимо каналов, дворцов и лицея:
По-над Петербургом шествует шея.
И шея смущённа, и шея не верит.
Зачем здесь такое пространство воды?
Ужели столь жаждою страждете вы?
То - шея жирафа, который когда-то
Был призван на службу правительством Чада.
Та шея, теперь избежавшая ада,
Пытает мадонну о том, что ей свято.
Вот ты - маркитантка, степная как бронза,
Что ищешь ты здесь по-над льду тонком-тонком?
Ужели твой профиль на десять копеек
Спасёт хоть кого-то, хоть фарисея?
Спасёт хоть того же гиппопотама
Которого бросила бегемомама?
А стрелы, посланницы тёмной мадонны,
Ужели наполнят колодец бездонный?
Нам всем надлежит
то, что нами достойно.