***

Ветошь осени, вешние воды,

отстрелявшийся в лоск гарнизон

и тяжелый, ямщицкой породы,

разоривший меня горизонт.

Чем он стешит меня, что он счешет —

исстругавши, на что изведет

две березы, четыре скворешни

и четырнадцать петель ворот?

Дай мне лапу, крыльцо золотое,

завитое в такие сучки,

что вся улица в пьяни и зное

пред тобою встает на носки.

Расцелуемся, спутаем лапы,

задохнемся, вбивая в поддых

нашу жизнь — домовых косолапых,

дамских ямок и ям долговых.

Дай мне губы, студеная влага,

набежавшая из черепков

телефонов, чеплашек оврага

и сосудов соседних портков…

Расцелуемся, спутаем губы,

задохнемся, в предсердья вогнав

барабаны, литавры и трубы

державеющих в песне дубрав.

Стану прахом — и прахом расслышу

перестак, перестык, перестук

черных птиц с черепичною крышей

в чресполосице наших разлук —

разлечусь, рассупонюсь, засыплю

продавщиц, самогоном прольюсь

в мужичонку, за пьяные сопли

молодого повесы вцеплюсь.

Проведу с тишиной заседанье,

замахнусь на нее кочергой

за скитанья мои… — до свиданья,

до свидания в жизни другой,

где и ты, и твой шепот горячий —

и куда ни пойду за тобой —

серебристая ласточка плачет

над сестричкой своей голубой