Ленивые рыбы исследуют школьниц

Между ног у заката – туман.

Сам я – в прежних пределах. Скобки окрашены. Кто-то хочет быть кем-то.

Пока грушей желтеют глаза обывающих дев
Обувающих в пятницу ангелов, сделанных из огурцов.

Огурцы были выскоблены. Высушены. Затанцованы (ах, потанцуем),

А потом – нарисовано: глаз, рот, возможно, промежность,

Возможно: про нежность. Я курил и молчал:

Столб Перейры остался стоять – бетонно, сурьезно.

В воскресенье еще оставались живыми подводники хаты:

Комары. Хотя сбилось сверло, побледнели металлы,

Хотя знаю: лошадки на спорте сеют грешные споры,

Дохлое семя женских поэтов. Читайте.

Уж скоро 12. В ЦРУ сейчас полночь. В пирожочной – гигантство пара, идей.

Я иду, мой нос – буратино просил одолжить, не отдал.

Я смотрю в этом дым: верлибристки, шашистки, угольщицы и шахматистки,

Это страшно, порой. А порой – до елды.

Вот и пруд. Это значит, что – прут. Но кого – я не знаю.

Зябло стынут в желтой обвертке деревья. Это – смерть без конца.

Рыба мечено ходит, и глазом взлетает наверх, чтоб душит верхний мир,

Человек же безглаз. Есть лишь сок междометий и гуттаперчевой страсти.