В театре абсурда

"- Одно из двух, — прошелестел он, — или пациент жив, или он умер. Если он жив — он останется жив или он не останется жив. Если он мёртв — его можно оживить или нельзя оживить" Народный лекарь Богомол, «Приключения Буратино»

Предупреждение: помните о том, что кукла — одушевлённое существительное в русском языке.

Сон за дверьми,
а в запертом кабинете
(су)дороги событий 
сводят
кривую тень
с ума
сума-
тошным
«Это всего лишь дети!»
и
«Пётр Олегович! 
Кажется, вы ревнуете...»

…

— В такт непрошенной тишине
послышится вместо звуков,
как барышня сложит веер,
отыщет пират свой глаз…
Хорошо, у тебя их нет — 
таких непослушных кукол.
Читал, что они живее,
чем некоторые из нас.

— Хорошо, у меня их нет.
Зато есть чужие судьбы.
Когда я встречаю лето,
то тихое «Мой июнь!»
вызывает их смех и гнев
(смешком по лицу хлестнуть бы!):
«Июнь не о т м о е ш ь, детка.
Не только плоды гниют».

— О(т)печатки мы, кляксы вне
контекста людей, снабдивших
нас перьями без чернильниц.
Их помощь, увы, свята.
Нимбы меркнут в ночи, и в ней
я — тень на ладонях крыши.
Ведь низость — увечный плинтус — 
страшнее, чем высота.

— Ты готов потянуть за нить?

— Но куклам с людьми не сладить…

— Мы лишь поменяем путы.
День выгорел, тьма зажглась,
не заметил никто. Взгляни,
как все опускают взгляды
и прячут от нас — мы, будто,
живём для отвода глаз.
Человечкам легко терзать
своих, замирая в самых
нелепых трагичных позах,
и рая в аду хотеть.
Пусть сыграют они.

— Эрзац.
Мы строим воздушный замок.

— Откуда ещё брать воздух
в безоблачной духоте?

…

«Пётр Олегович, 
всё-таки вы ревнуете!»,- 
ехидно хихикает
Лидочка-медсестричка.
Врач морщится зеркалу — 
в глазах по бревну, и те 
в тёмных чехлах мешков.
Ничего непривычного.

«Значит, дети?
С головами 
пепельно-сизыми.
Оба — в пустых палатах,
но, видно, некому
сообщить им это.
Вредно
общаться близко — мы
никогда их не вылечим
такими темпами».

…

«Месяц выключим через час.
Актёры не ждут, но всё же...»

Где-то
захлопали двери — 
и тонкий из двух миров
услышал
аплодисменты в безлюдной ложе.
«Встаньте, Мальвина.
Бросьте
так сильно бледнеть, Пьеро», — 

кто-то в белом. 
Неузнаваем, но слишком знаком.
Без бороды — 
притворился доктором
или добрым.
Не шприц ли в халате
цокает
конусным языком,
под которым спят
(их должно быть семь!) 
иглы-кобры?!

«Провожу в палату. 
Поговорили?
Сколько-то
дней
вам придётся
совершенно одним
учиться молчать,
ведь молчание — золото»

Золото дураков.
И душевнобольных.