никифор молочков и мерцание шивалингама

Она была типичная Николь: 
Искала бога, занималась йогой; 
И молоко пила, и кушала фасоль, 
Мужчинам не давала, но не строго. 
Не ноль по жизни, в целом, а 0:0. 
Но что-то в ней зловещее таилось - 
Никифора неистово влекло. 
Не влажность воспевал поэт, а сырость 
Возлюбленной. Чтоб тонко, а не в лоб. 
И сыроедом звал себя игриво. 
Ах, третий курс! Как много в этих звуках 
Могло бы слиться, если б не... слилось. 
Студентки молча шли на опорос, 
Бес вожделения по общежитьям хрюкал. 
Никеша бредил змейками волос - 
Николь стреляла лучше Чингачгука. 

- Николь, у нас всерьез? 
- А разве у поэтов 
Всерьез бывает? - крепеньким бедром 
Погладила Никифора. При этом 
Певец так хрустнул, будто перелом. 
Но промолчал. Потом ответил: "Да. 
Поэт - как бройлер: пары - навсегда!" 
- Тогда твоя... Навеки. Безвозмездно. 
Никеша пал к Николиным ногам. 
Мерцали звезды, а за ними - бездны, 
И в уголке мерцал Шивалингам. 

Жаль, идеала нет. С поэтом надо сало, 
И славу, и забвение делить. 
Николь все время где-то пропадала... 
"Мне плоть нужна не тока для любви! - 
Врывается Никифор со скандалом. - 
Картошку сжарь". Николь - на потолке. 
Обнажена. Глядит на паутину, 
Паук огромный - в тоненькой руке.
"Уборку вот затеяла... - змеиный 
Шепнул язык: - А ты все налегке? 
Пришел пораньше? Значит, пред весельем 
Преобразим студенческую келью. 
Сегодня, возле люстры обессилев,
Уснем в обнимку... Только не умри". 
Никеша вспомнил, как отец Василий, 
Хмелея, ностальгично говорил 
О всяческих суккубах. Было поздно: 
Николь спускалась. Зажигались звезды. 

То было в 90-х. Православных 
Преследовал неутомимый Зверь. 
Ведь церковь не окрепла, как теперь, 
Без спонсоров, без грандиозных планов. 
А ныне крестик охраняет дверь 
Твою, мою, и даже Молочкова. 
Николь его обличье приняла. 
Метнулась к девам. И метнулась снова, 
Но как-то не заладились дела. 
Наверное, в нечаянных оковах 
Голубка доживет до судных дней, 
Не ведая, что карма Молочкова 
Страшнее, чем силки 
на глухарей.