Lethe

Откуда ты набрался этой пошлости?
ты бы ещё: — Ртом не достать! — Через летейски воды
Протягиваю две руки.

Автора обидеть не хотел, просто призываю думать о том, что пишешь — это раз. Вчитываться в то, что написал — это два.

это в смысле «под насыпью во рту… тьфу… во рву некошеном лежит и смотрит, как живая»?

Не думал, что он труп оставил?
откуда, тебе же всё сентиментализм подавай

Вроде неплохое — в том смысле, что автор пишет душевно, о хорошем. И нездоровый достоевско-хоевский надрыв только в масть — искусникам поизвращаться.

Собственно, о тексте. Не знаю, что видят в нем читатели, но автор точно видит ее. Так написано. Не знаю, девушку ли — но какую-то ее. Что же собой представляет она? Вот портрет: на колосках ног (видимо, от недоедания), в коротком платьице (еще бы, но недостаточно), и в платьице рваном — а вот это уже в точку, мечта поэта. Надеюсь, что платье рванном всего лишь от бедности, а не от того, о чем подумали знатные сладкоежки.
Смущает, что колосками ног лезет прямо в душу, типа в рот тебе ноги, как любили ругаться в голливудских фильмах.

Но спасает продолжение, оно делает текст резко привлекательным, и смущение мигом улетучивается. Дважды трижды, трижды девять, рванину поменяли на шелковую сорочку, сон не про сон, сон не сон, и — уж неделя прошла, а обалдевшая от своего перевоплощения наша сермяжка (некто, типа девушка) все еще на лугу.
Склонилась.
То есть чел ее оставил, а она все сидит. Сидит и сидит. И автор плачет от умиления — вот, мол, настоящая преданность.

Вспомнилось из Пруткова:

барон фон Грюнвальдус на камне
в той же позиции сидит

Или это о вечной любви? О, тогда конечно, о любви можно писать любую чушь, и все сойдет с рук.

Хорошо

На рассвете в сорочке шелковой

Склонившись ты смотришь ласково,

Ты все еще там, где я тебя

Вчера оставил. что-то в этом есть