Дантес

ДАНТЕС (Из цикла «Монологи»)

Старею… и ходить уже тяжеловато…

Ну, что за глупость — жизнь! И грустно, и смешно.

Вот, скажем, я — барон, пожизненный сенатор,

Мэр Сульца, кавалер французских орденов,

Почетный гражданин Эльзаса и Парижа,

Честнейший человек, прославленный в боях…

А в русском далеке меня зовут бесстыжим

Убийцей… подлецом… Да!.. облик мой двояк.

«Беспутный бонвиван, авантюрист, повеса,

Любимец зрелых дам, смазливый негодяй,

Жуир, бисексуал, ценитель политеса…

И тут же — карьерист, сквалыга, скупердяй…».

Ах, как легко быть тем, кого хотят в нас видеть!

Подыгрывать, смеясь, безнравственной толпе

И презирать — в душе… и даже ненавидеть…

Но — соответствовать, стараясь быть… тупей!

Вы думаете, я пришёл с душой открытой

В Россию, чтобы в ней решать свои дела?

Вы думаете, встреча двух иезуитов

В германском городке случайною была?

Да! Я — иезуит. И даже — коадъютор:

Я принят в Орден был уже в семнадцать лет.

И это Орден нам определил маршруты

И точный пункт назвал для встречи tete a tete.

Я — якобы больной (несчастный, но красивый)

И будущий «mon p;re» (родному не чета!)…

Вы думаете, мне нужна была Россия?

Вы думаете, я всю жизнь о ней мечтал?

Но… делать нечего. Мы — в северной столице.

А там — «Cherchez la femme!» — помог прекрасный пол,

И я представлен был самой императрице…

И вмиг зачислен был в её гвардейский полк,

Который, à propos, был развращён… повально:

Любой, в кого ни ткни — распутный содомит…

И мнимая моя, pardon, бисексуальность

Была, как пропуск к ним, — не греет, но дымит.

Я — в свите… на балах… флиртую, без опаски,

В гвардейские цвета, как шлюха, разодет…

Легко получен был, в те дни, Престолом папским

В России — при дворе! — удобный резидент.

«Mon diplomate-papa» был выдан мне «в аренду»

Для помощи, как связь, надёжная всегда.

Всё остальное — вздор!.. красивая легенда

Для умилённых душ сентиментальных дам:

«Красавец-инсургент, преследуемый властью,

Бежавший, чтоб спастись, в российские снега,

И благородный друг, в судьбе его участье

Принявший, как отец»… Пошлейший балаган!

Мой скромный тайный труд потомки не оценят:

Им не ясны мои падения и взлёт.

Я — лишь звено в цепи, кующейся для цели,

К которой Орден наш столетия идёт.

Какие там любовь и страсть — вблизи от трона —

К родившей трех детей красавице пустой!..

Вы думаете, мне нужна была матрона,

Беременная вновь, на месяце шестом?

К чему бы мне молва?.. и ярость рогоносца?

Но ясен был приказ, а это — не пустяк!

И я прикрыл собой интрижку венценосца,

Скандалом скрыв скандал — внебрачное дитя.

Интриги… вызов… брак… — всё это изменить бы!..

Кричали, что я трус… хотя, не в этом суть.

Вы думаете, мне нужна была женитьба,

Чтоб с глупой клушей жить в своём именье Сульц?

Но я — иезуит, и права не имею

Опасности — любой! — свою подвергнуть жизнь

Без разрешенья тех, кто рангом покрупнее,

Поскольку жизнь моя не мне принадлежит.

Но уж когда вконец зарвавшимся штафиркой

Был нагло оскорблён приемный мой отец,

Я право получил в штафирке сделать дырку,

Ему, как дворянин, ответив, наконец.

Иезуит иметь стальные должен нервы

И должен сделать всё, чтобы остаться жить.

А раз уж должен жить — стрелять обязан первым.

Спокойно. На ходу нахала уложив.

Пройти пяток шагов — не так уж это много.

И в несколько секунд конфликт был разрешен.

Я не хотел убить: стрелял не в грудь, а в ногу.

Проклятая судьба!.. он слишком быстро шёл.

Я понимал, куда ревнивец будет метить —

Он целился в меня, на грязный снег упав —

И, ощущая взгляд, дуэльным пистолетом

Я прикрывал не грудь, я прикрывал свой пах.

Он — неплохой стрелок. Меня он ранил. В руку.

И недоволен был. Но, честно говоря,

Я думаю — с лицом, скривившимся от муки,

Он не в меня стрелял: он целился в царя.

И что же? Мне теперь раскаиваться в этом?

Подумаешь — поэт! Да что мне до того?!

Достаточно вполне, что я свою карету

Данзасу предложил, чтоб увезти его.

Конечно же, арест с дознанием — не праздник:

Дуэли со времён Петра запрещены, —

Но вам не странно ли, что вместо смертной казни,

Я был освобождён и выслан из страны?

Уехал д’Аршиак, меняя службы место,

А секундант Данзас — бесхитростный сапог —

Спокойно отсидев два месяца ареста,

Без наказания в родной вернулся полк.

Забавные судьба отмачивает шутки!

Я знаю, что меня в России не простят:

История всегда юлит, как проститутка,

И пишут её так, как выгодно властям.

Давайте, господа, представим, для примера,

Оставив в стороне всю эту канитель,

Как развернулась бы тогда моя карьера,

Не состоись в тот день злосчастная дуэль?

Обременён семьёй, в безденежье и грусти,

Мечтая обрести заслуженный покой,

В каком-нибудь глухом российском захолустье

Командовал бы я задрипанным полком.

А здесь — во Франции — мне все кричали: «Браво!», —

Я, как двойной агент, политик, дипломат,

Работая на две великие державы,

Помог им, в трудный миг, их дружбу не сломать.

Я был полезен им в большой игре без правил.

И нужен был всегда! — я честно говорю.

Ведь именно меня Луи-Филипп направил

Посредником в Потсдам к российскому царю.

И я был принят им. И выслушан… с вниманьем.

И мой визит весьма достойно протекал.

Я убедил его. И выполнил заданье.

И был доволен мной далекий Ватикан.

И Орден, как всегда, следил за мной исправно

И направлял меня уверенной рукой,

Я тружеником был, и лишь совсем недавно,

Как некогда «mon p;re», отправлен на покой.

Нет!.. вы в моей душе сомнений не найдёте —

Прекрасную судьбу мне случай подарил,

И я живу теперь в достатке и почёте…

А, впрочем, я уже об этом говорил.

Вот видите — забыл. И, значит, — заболтался:

С годами, mille pardon, мы многословны… все.

А Пушкин… Пушкин — что ж… Он где-то там остался.

У речки. На снегу. Невидимый совсем.

Хотя, вот, дочь моя, в дурные книжки глядя,

«Прозрела», и теперь его боготворит,

И, чуть ли не молясь на «дорогого дядю»,

Уже который год со мной не говорит.

Её разубеждать — бессмысленно и скучно.

Как говорил в стихах мой незабвенный враг?

«Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай…»? Ну, что ж: да будет так!