Каникулы в Простоквашино (Шпулечник – 2). Часть IV

IV

 

– Где он пропадает? – волновалась пришедшая с работы мать, хлеща чай из стакана. – У меня уже прямо мозги врозь от волнений.

– Чего ты волнуешься? – спросил Федя.

– Потому, что у меня интуиция…

– Здрасьте вам в шляпу! – в дверях показался отец с мешком за спиной.

– Приехал! – возликовал Федя. – Ура, дядя Федор приехал!

– За мной! – тоном зовущего на штурм крепостной стены заорал отец и пошел в сарай.

Мы, оживившись, бросились следом.

– Вот тебе и юбилей! – пришлепнул каблуками штиблетов отец и, опрокинув дерюжный мешок, выпустил под тусклый свет лампочки четырех понурых куриц. – Вот наши красавицы!

– Это что? – мать брезгливо ткнула пальцем в птичье прибавление. – Ты их с колбасного завода выкупил или на помойке подобрал?

– Отличные куры, – фальшиво улыбнулся отец. – Брюнгильдская порода, дипломированные.

– Сережа, ты где их взял? – подозрительно уставилась на него мать.

– Купил! – гордо выпятил грудь отец. – Там еще петух… – пнул мешок. – Вылезай, пернатый.

Из мешка выбрался помятый ощипанный птиц, напоминающий «блудного попугая» и затравленно огляделся по сторонам. Заметив отца и безошибочно признав в нем главного, мелкими шажками подобрался к нему и замер у ног, склонив голову набок и свесив крылья, похожие на пыльный потертый половик.

– М-да, – мать скептически осмотрела приобретение. – Обогатились…

– А что такого? Что такого? – петушился отец. – Могла сама поехать и купить.

– Ты же специалист!

– Я директор, а не куровод! – задрал нос отец.

Петух повторил его движение.

– Ничего нельзя доверить!

– Да ну тебя! Нормальные куры и совсем недорого. Петух так вообще красАвец.

– Ты посмотри на них! Ели на ногах держатся! Их же надо подсаживать на насест!

– Это у них акклиматизация. Придут в себя и взлетят. Глянь, какие у петуха глаза умные.

Словно подтверждая, петух вдруг звонко закукарекал. Федя в страхе шарахнулся, ударившись спиной о стенку:

– Чего это он?

– Он так время отмеряет, – солидно объяснил отец. – Я раньше любил вставать с первыми петухами.

– И сколько сейчас времени? – заинтересовался брат.

– Без трех минут пять, – отец посмотрел на часы. – Спешит немного.

– Может его подвести можно?

– Я тебе не Лысенко, кур воспитывать!

– Два дебила, – прокомментировала мать, – что сын, что отец, два сапога пара. У обоих мозги набекрень.

– Да ну тебя! – отец в сердцах пошел домой.

Мать подняла ближайшую курицу и усадила на насест. Та крепко вцепилась в перекладину, со страхом глядя на нас.

– Висит, – прокомментировал Федя и подошел поближе, чтобы лучше видеть.

– Еще бы, – подтвердила мать и посадила на насест вторую курицу. – Ваш батя из-за своей лени даже в носу поковыряться не может. Без меня бы давно загнулся. А за мной как за каменной стеной, – третья курица оказалась на третьей перекладине.

– Как счеты, – сказал Дядя, созерцая эту картину.

– Есть такое, – подумав, согласилась мать. – Блудный, посади петуха.

Я осторожно подошел к птице, которая с сомнением смотрела на меня, и попытался взять в руки. Петух вежливо, но настойчиво освободился и, сделав от меня шаг, снова застыл. Я опять взял его и снова он вывернулся.

– Такой же немощный, как батя, – язвительно сказала мать и, ловко подхватив птица, поставила его на насест.

Взмахнув крыльями, петух приземлился на пол.

– Тупой, как и все мужики, – вздохнула мать. – Сиди внизу, пускай на тебя серут, – решила она.

– А он сам взлететь не может? – спросил Федя.

– Ты что, дурак? У домашних кур крылья ни чтобы летать, а чтобы хлопать, декоративные. Пошлите домой, бестолочи.

– А когда они яйца снесут? – словно щенок забегая вперед и преданно заглядывая матери в глаза, спросил Федя.

– Бог даст, завтра начнут.

– А много они несут?

– По яйцу в день при хорошем раскладе.

– А у нас расклад хороший? – не унимался брат.

– Как кормить и заботиться будем.

В прихожей за столом сидел отец и задумчиво смотрел в окно на двор сквозь граненый стакан с коньяком.

– Как светофильтр, – философски заметил он. – Меняет освещение и давление.

Судя по полупустой бутылке, это был не первый стакан.

– По какому поводу банкет? – сварливо осведомилась мать.

– Прибавление в хозяйстве, – не моргнув глазом, ответил отец. – Имею полное законное право.

– Чем кормить твое прибавление будем?

– Я мешок зерна спер, в машине лежит. Блудный, как стемнеет, перенеси мешок в дровник.

– Сереж, ты ошалел? Ребенку такую тяжесть таскать. Он же надорвется. Сходи, сам принеси.

– Он будущий воин, пускай привыкает, – будто от назойливой мухи, отмахнулся отец. – Я в его годы уже вагоны разгружал.

– Какие ты вагоны разгружал? Где?

– Ну… – отец замялся, – … возле деревни…

– У вас там отродясь никакой железной дороги не было, – уличила мать.

– Ну… – отец задумался и начал ожесточенно скоблить ногтями голову. Стимуляция помогла, – была, только она секретная была и никто про нее не знал.

– Дурак ты, Сережа, – разочарованно вздохнула. – И чего я только польстилась на тебя?

– Умнейше, красивше и сильнейше нас нет никого, – будто масло на сковороде, расплылся в пьяной улыбке отец.

            – Помню, как ты Бартоломью Деревяшкина изображал, прыгал по деревне с привязанной к ноге дубовой клепкой от бочки.

            – Я пирата изображал, – смутился отец. – Это нормально.

            – Это нормально в пять лет, – отрезала мать, – а тебе было больше двадцати тогда.

            Отец пристыженно промолчал.

 

***

 

            Вася вбежал в дом.

            – Там!.. – прокричал задыхаясь.

            Мужик за столом повернул к Васе испачканное кровью лицо и пристально посмотрел на него. А Вася посмотрел на стоящую перед мужиком алюминиевую миску, заполненную отломанными человеческими пальцами. На одном из пальцев блеснуло обручальное кольцо.

            – Что там?

            – А… – Вася было попятился я, а потом прыгнул мимо стола к креслу, хватая ружье.

            – Нехорошо в отца целиться, – мужик спокойно повернулся и без страха посмотрел в стволы. – Положи ружье, а то ведь я могу, как Тарас Бульба: Я тебя породил, я тебя и убью.

            Я поразился внешнему сходству наших отцов. Интересно, а односельчане его заметили? Или это лишь причуды сна?

            – Шпулечник – это ты? – Вася лихорадочно взвел курки, внимательно следя за движениями Виктора Владимировича.

            – Папку? Родненького? – Виктор Владимирович пустил слезу из левого глаза, всхлипнул. – Да, нахаленок?

            – Да…

            – А сможешь? – слеза исчезла, Виктор Владимирович с прищуром смотрел на Васю. – Кишка не тонка в живого человека стрелять?

            – Смогу.

            – Да ну? – усмехнулся. – Ша! – резко выбросил руки в сторону сына.

            Вася рванул спусковые крючки. Курки сухо щелкнули. Бывший директор улыбнулся и вытер рукавом рубашки окровавленные губы.

            – Оружие проверять надо, щенок, – показал на стоящие на столе патроны. – Или ты думаешь, я такой дурак, оставлять заряженное ружье?

            Вася бессильно кусал губы, глядя в наглое лицо. Положил обратно бесполезное оружие.

            – Садись, сынку, да поговорим, как дальше жить будем. Сядем рядком, да поговорим ладком.

            – А мы будем?

            – Зависит от твоего поведения.

            Вася подошел к столу с торца, покосившись на дверь, взял табурет и поставил по другую сторону стола. Сел.

            – Молодец, – Виктор Владимирович удовлетворенно кивнул. – Теперь поговорим.

            – Шпулечник – это ты? – повторил Вася.

            – С чего ты взял? – казалось, он искренне удивился. – По твоему, я Каин, чтобы брата своего убивать?

            – Ты же мамку убил…

            – Танька была глумная, тянула нас как балласт на дно. А сейчас такое время, сынок, такие возможности, а она все зудела и зудела, чисто зудень. В общем, я ее того, – провел ногтем большого пальца себе по горлу и скорчил злобно-глумливую гримасу, – бритвой по горлу и в колодец.

            – А Трапезовых? Ты?

            – Как же я мог их убить, если я был в Толмачовке, а они тут? – удивился директор.

            – А кто их?

            – Шпулечник, кто же еще, – Романин подмигнул сыну.

            – И участкового?

            – Филаретова убили? – директор вроде как удивился.

            – Да.

            – Жалко, хороший был мужик. С ним можно было договориться, а то дадут какого-нибудь «сапога»-служаку и что тогда? Как дела делать?

            – Какие дела? Ты мамку убил! – лицо Васи исказилось. – Как ты это будешь объяснять?!

            – А никак, – Романин-старший пожал плечами, – скажу, что она в Толмачовке осталась. Будет числиться пропавшей без вести, – хихикнул. – Отвезем вечером на ферму в отстойник, она в навозе растворится.

            – А Димка?

            – Что Димка?

Сон вдруг скакнул, будто взбешенный необъезженный мустанг из книги Майн Рида. Я оказался во дворе. На ободе-кострище стояла с поднятыми к небу руками фигура в плаще, но это был не Шпулечник: плащ был светлым – бежевый югославский плащ, недавно появившийся у отца. Фигура подняла склоненную на грудь голову. На меня смотрел отец.

– Пап? – неуверенно спросил я.

– Я тебя породил, я тебя и убью.

Опустил левую руку вниз, ловко поймал выскользнувшую из рукава серебристо блеснувшую дудочку.

– Номер «Слон редкий, полосатый». Исполняется впервые.

Приставил дудочку к губам и заиграл мелодию Карбофоса из «Следствие ведут Колобки». Не знаю почему, но мне вдруг стало холодно и страшно от знакомой с детства мелодии. Доиграв, отец спрятал дудочку в правый рукав и раскланялся. Послышались тихие аплодисменты. Я вздрогнул и оглянулся. Перед верандой была вереница стоящих на задних лапах и аплодирующих передними лапами крыс.

– В Гамельне[1] мне бы цены не было, – самодовольно сказал отец. – Но зачем нам какой-то Гамельн, нас и тут неплохо кормят. Знаешь, сынку, – почесал затылок, – я вот тут подумал… мне нужна волшебная шляпа…

Крысы тоненько захихикали и снова зашуршали аплодисментами, будто тысячи майских хрущей, трущихся друг о друга.

– Мама, мама, что я буду делать? – запел отец, приседая и нелепо взмахивая руками, словно пугало, сорванное с шеста ураганом, уносящим домик Элли из Канзаса в Волшебную страну. – Мама, мама, как я буду жить? У меня нет теплого пальтишка, у меня нет теплого белья. Ку! – присел, широко раскинув руки.

Распахнувшиеся полы плаща подтвердили, что отец не врал насчет теплого белья – он был совершенно голым под плащом.

Крысы снова взорвались волной хихиканья и шорохом аплодисментов.

– Тихо, тихо, дорогие серые товарищи, – отец выставил перед собой правую ладонь.

Крысы послушно затихли.

– А теперь, дорогие серые товарищи, вспомним чудесный мультфильм про человеческого детеныша Маугли. Итак, вы слышите меня, бандерлоги?

– Мы слышим тебя, Ка-а, – пропищали крысы.

– Подойдите ко мне, бандерлоги.

Крысы струйкой потянулись к ободу. Тьма, свернувшаяся вокруг обода, шевельнулась, внезапно ожив. У ног отца задрожала плоская змеиная голова.

– Ближе, бандерлоги, – зловеще шептал отец. – Ближе…

– Да, Ка-а-а, – пищали крысы, приближаясь.

Змеиная пасть распахнулась, метнувшись вперед и проглотила первую крысу. По туловищу змеи неспешным узлом скользнуло утолщение проглоченной крысы. Я почувствовал тошноту.

– Завтрак, – разглагольствовал отец, – залог полноценного питания. А правильное питание есть путь к активной жизни и долголетию. Ты как, Ка-а?

Змея повернула голову к отцу. Стремительный бросок и голова змеи оказалась на уровне лица отца.

– Спокойно, Наг, спокойно, – отец опустил правую руку, подхватил выскользнувшую из рукава дудочку. – Теперь, после почек один раз царице, танцуют все!

Начал наигрывать на дудочке, покачивая ее концом перед раздувшей капюшон, как у кобры, змеей. Крысы разбились на пары, схватились за передние лапки и начали кружиться в вальсе. Пульсируя в такт мелодии, по змеиному телу опускались комки проглоченных крыс. Меня вырвало от омерзения.

 

 

Разбудил меня крик матери.

– Поубиваю, безрукие!

– Галь, что опять случилось? – зевнул отец.

– Обвалилась ваша хреномантия!

Оказалось, что ночью куры собрались на одной перекладине и она сломалась.

– Ничего нельзя доверить! – бушевала мать. – Насест и тот не в состоянии сделать!

Возвращаясь из сарая, подошел к тому месту, где стоял во сне. Возле забора блестели на солнце покрытые росой остатки непереваренной пищи. Значит, это был не сон? Или я просто схожу с ума? Или хожу во сне, как лунатик?

– Чего там, Блудный? – на плечо легла тяжелая рука отца.

– Да нет, ничего.

– Тогда пошли завтракать. Время не ждет. Спать некогда: нынче день год кормит.

За завтраком мать бушевала и стучала стаканом по столу. Мы с братом виновато молчали, а отец, схватив колбасу, ушел из дома без завтрака.

Через два часа привез толстые круглые палки.

– Черенки от лопат и грабель, – выгружая, объяснил, – зацепил на складе по случаю. Приколачивайте их.

День ушел на замену перекладин.

– Мы с тобой теперь как строители, – рассуждал Федя, – можем дома строить.

– Коммунизм, – я попал молотком по пальцу и теперь стоял, пытаясь справиться с болью.

– Можем и коммунизм. Пойду пока на курей посмотрю, ага?

– Сходи.

На время ремонта куры были выпущены пастись во двор, где мирно щипали скудную травку и квохтали о чем-то своем.

– Как они зерно грызут? – вернувшись, спросил брат. – Я попробовал, оно же твердое.

– Клювы мощные, вот и грызут.

– Она же и клюнуть может? – насторожился брат. – Больно будет?

– Если в глаз только.

– Меня же тогда мамка убьет.

– Убьет, за глаз точно убьет. Пошли дальше делать.

К послеобедью удовлетворенно осмотрели дело своих рук.

– Выдержит?

– Вроде должны, – ухватившись за замененные перекладины, я потряс насест. – Слона выдержит.

– Это хорошо. Проверять будем?

– Да ну их, – подумав, решил я. – Еще помнем что-нибудь в курице, потом крику будет.

Мы вышли из сарая и застыли.

– Их шесть стало? – растерялся Федя. – Это у них цыпленок?

Белый «цыпленок» был крупнее нашего петуха и яростно клевал насыпанное в деревянное корыто зерно. Петух злобно клекотал, но приблизиться к нахалу боялся.

– Это чужой, не наш.

– Он же наше зерно жрет, – изумленно сказал Федя. – Он ворует наше зерно! Если папка узнает, то…

– Надо его поймать.

– А если клюнет? – попятился Дядя.

– Не клюнет, мы его ведром оглушим.

Подхватив стоявшее с приходу жестяное ведро, я стал подкрадываться к белому наглецу. Он косился на меня, но продолжал пожирать зерно. Когда оставалась лишь пара шагов, он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

– Клюнет, – нервничал Федя. – Смотри, он тебя клюнет! Он тебе глаз выбьет.

– Не каркай! – прицелился я.

В это время наш петух, воспользовавшись тем, что внимание соперника было сосредоточено на мне, кинулся на него и сильно клюнул в затылок. Белый пошатнулся. Наш бил еще и еще, пока пришелец не рухнул клювом в пыль. Петух отошел от поверженного и гордо прокукарекал. Я накрыл лежащего ведром.

– Ловко как, – восхитился брат, – прыг, скок, клювом щелк, – начал прыгать по двору, исступленно размахивая руками и размахивая головой, изображая недавнюю битву.

Петух, посмотрев на это, тоже начал скакать и кукарекать. Куры радостно кудахтали и спешили под шумок набить зобы отвоеванным зерном. Брат от избытка чувств тоже начал кудахтать. Эту идиллическую картину застала идущая с работы мать.

– Совсем ополоумели, тьфу. Дядя Федор, немедленно прекрати балаган! Хватит изображать из себя придурка. Тебя и так в армию не возьмут, зря стараешься.

Брат испуганно замер на половине прыжка и едва не упал.

– А то допрыгаешься до спецшколы, – продолжала мать. – Насест готов?

– Так точно! – с привитой отцом четкостью отрапортовал я. – Насест готов!

– Чего тогда скачете, как козлы горные?

– Мы чужого цыпленка поймали, – доложил Федя, преданно глядя на мать.

– Где?

– Жрал наше зерно.

– Покажите, – подошла ближе, – где он?

Я снял ведро, мать наклонилась.

– Бройлер… Чужой… Почему он лежит?

– Это наш петух его оглушил, – сказал я.

– Молодец. Петух, а не вы. Чего стоите, как засватанные? Чего ждете?

– А что делать? – не понял я.

– Снимать штаны и бегать, – передразнила мать. – Грузи его в ведро и неси туда, где обод стоит, на котором свиньям варим.

– Зачем?

– Зарубим.

– Он же живой.

– Назвался груздем – полезай в кузов. Он чужой и вкусный! – отрезала мать. – К тому же, он воровал наше зерно. Совсем оборзел, крылоухий! Запомните: если курица слишком оборзела, то ее стоит крепко взять за золотые яйца.

– Это же петух, – несмело возразил я.

– Нам что Мастрояни, что Сморчелло, – отмахнулась мать. – Положишь его шеей на пень и отрубишь голову. Потом расскажу, как потрошить и ощипывать. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – сказала глумливо и пошла в дом.

Я взял обреченную птицу и обреченно понес. Положил петуха на пень, достал спрятанный за калиткой топор. Подкравшийся Федя смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, глаза. Я стоял и чего-то ждал.

– Чего ты ждешь?

– Он же живой, – попытался объяснить я. – Он дышит.

– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!

– Он же живой, как ты не понимаешь?

– Руби, а то опять один горох вечером жрать!

От Романиных остался целый мешок гороха, и мать из экономии постоянно варила его. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку и обезглавленный птиц рухнул с пня. Упав на землю, вскочил на ноги и, поливая вокруг кровью, словно из брандспойта, кинулся прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.

– Уйдет! – верещал Дядя. – Уйдет!!!

Схватив полено из кучки, лежащей вдоль забора, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглецу, снеся петуха словно кеглю.

– Попал!!! – заорал Федя и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая свой недавний танец.

От сарая к его воплям добавилось кукареканье петуха. На шум из дома вышла мать.

– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив? – перевела взгляд на меня. – Зарубил бройлера? Где тушка?

– Он убежал, – признался я.

– Безмозглый, весь в отца, – поставила диагноз. – Это у тебя от того, что шапку не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.

– Я его подбил! – ликующе вклинился Дядя Федор.

– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.

– Блудный ему голову отрубил, а он тикать, а я поленом его, – хвастался брат.

– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают. Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.

Федя, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.

– А ты не стой столбом, а то голуби в волосах гнездо совьют, разжигай костер, – велела мать. – Надо будет воды нагреть, чтобы петуха ошпарить.

– Зачем?

– Так ощипывать легче, неуч, – приняла из рук подошедшего Феди окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Воды поставь полвыварки. Как закипит – меня позовете. Блудный, ты ничего не забыл?

– Нет, а что?

– Спички на кухне возьми, бестолочь! Или трением костер собрался разжигать?

– Нет, я…

– Головка от буя! Не спорь с матерью, Иннокентий! Мигом выполнять!

– Так точно! – я кинулся на кухню, схватил с подоконника один из спичечных коробков.

Потряс, проверяя. Полный. Вышел во двор. Мать ушла в дом, а мы неумело раскочегарили костер. Когда он разгорелся, я кинул спички в карман: вдруг пригодятся еще и оставил Федьку подбрасывать дрова, а сам взял два ведра и пошел в дом за водой. Мать разговаривала по телефону. Вынес воду, поставил выварку на обод, налил в нее. Брат задумчиво тыкал пальцем в сруб петушиной шеи и потом слизывал с пальца кровь.

– Живучий какой, – сказал он. – Чуть не убежал.

– Угу, – я смотрел на пламя, борясь с тошнотой.

– Может еще какой-нибудь к нам придет? – воровато оглянулся Федя.

– Угу… – я подбросил в пламя дров.

– Теперь знаем, как их рубить, – не унимался мелкий надоеда. – Надо его голову поискать, а то украдут.

– Точно.

Вода закипела, брат позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом широкий романинский таз.

– Клади куренка в таз, – командовала мне мать. – Теперь поливай кипятком. Дядя, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Блудный, лучше лей, не жалей, вода при социализме бесплатная. Теперь щипайте.

Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.

– Шибче щепайте, каторжники, скоро батя с работы придет, а у нас еще и конь не валялся.

С грехом пополам ощипали птицу.

– Федор, опять бери за лапы. Кеша, возьми нож и вспори брюхо.

Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.

– Он не пропал? – заволновался поморщившийся Федя.

– Нет, все нормально, это потрошки всегда так пахнут.

– А их едят? – жадно спросил брат.

– Еще как, – подмигнула, – как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.

– А мы пожарим? – облизнулся Дядя Федор.

– Конечно, – успокоила. – Блудный, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополоскай. Молодцы, – уложила птицу в кастрюлю. – Я пошла готовить ужин, а вы нагуляйте аппетит. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно.

– А из головы можно что-нибудь приготовить? – смущенно спросил Федя.

– Что из нее можно приготовить, если она у тебя пустая? – удивилась мать.

– Из куриной, – брат показал запыленную голову.

– Возьми, – проявив щедрость, разрешила мать, – я ее тебе отдельно сварю, заслужил.

Дядя Федор раздулся от гордости, напомнив пьяного отца, тешащего свое мелочное самолюбие. Она ушла, а мы остались на пеньках. Когда зашли в дом, по нему плавал аромат жареного мяса и баритон Добрынина.

– Ты петуха жаришь? – сглотнул слюну брат.

– Сначала сварила, теперь обжариваю с луком, – перекрикивая магнитофон, отозвалась из кухни мать. – Как батя приедет, так станем ужинать. Потерпите.

Я ушел в комнату, а Дядя Федор пошел в кухню и пристально смотрел за приготовлением куренка, чтобы мать не съела одна. Мать следила за Федей, чтобы он не стянул кусочек куренка. Кухня была просто пропитана атмосферой всеобщей подозрительности, которую подчеркивал висящий на двери плакат с Плачидо Доминго, оставшийся от Романиных.

Отец, войдя, принюхался и насторожился.

– Галь, ты где мясо взяла?

– Детям спасибо скажи, – выключив магнитофон, похвалилась мать. – Добытчики, не то, что ты.

– Блудный, Дядя, сюда идите, – позвал отец, плюхаясь в продавленное кресло возле телефонного столика. – Откуда мясо?

– Бойлер воровал наше зерно, Блудный его убил, – шустро доложил Федя, – он стал убегать, а я его поленом! Вот!

– Ничего не понял, – помотал крупной головой отец.

– Он без головы побежал, – начал объяснять я, – а Федя по нему полено швырнул.

– Ну что я могу сказать, юнги? – внушительно начал отец. – Вы проявили неожиданную смекалку и разумную инициативу, за что вам объявляется благодарность. Ура!

– Ура!!! – закричали мы.

– Свободны, можете оправиться и перекурить.

– А мясо? – робко спросил Федя.

– Какое мясо? – удивился отец.

– Бойлера…

– Мясо это на усмотрение Галины Семеновны, – кивнул на мать, которая словно черепаха из панциря высунула голову из кухни и подслушивала. – Мясом она заведует. Понял?

– Так точно, – вяло ответил брат.

– Ну, ступай, играй, веселись, что вы там делаете в свое личное время, – махнул рукой отец. – А я ведь тоже не с пустыми руками. Семеновна, – шлепнул на стол полотняный мешок, – свари компот.

– Сварю, – рассеяно кивнула мать.

[1] Га́мельнский крысоло́в (нем. Rattenfänger von Hameln), гамельнский дудочник – персонаж средневековой немецкой легенды. Согласно ей, музыкант, обманутый магистратом города Гамельна, отказавшимся выплатить вознаграждение за избавление города от крыc, c помощью колдовства увёл за собой городских детей, сгинувших затем безвозвратно.

            Легенда о крысолове, предположительно возникшая в XIII веке, является одной из разновидностей историй о загадочном музыканте, уводящем за собой околдованных людей или скот. Подобные легенды в Средние века имели весьма широкое распространение, при том, что гамельнский вариант является единственным, где c точностью называется дата события – 26 июня 1284 года, и память о котором нашла отражение в хрониках того времени наряду c совершенно подлинными событиями. Всё это вместе взятое заставляет исследователей полагать, будто за легендой о крысолове стояли некие реальные события, уже со временем приобретшие вид народной сказки, однако не существует единой точки зрения, что это были за события или даже когда они произошли. В позднейших источниках, в особенности иностранных, дата по непонятной причине замещается иной – 20 июня 1484 года или же 22 июля 1376 года. Объяснения этому также не найдено. https://ru.wikipedia.org/wiki/Гамельнский_крысолов