0
304
Тип публикации: Критика

От Автора

Роман «На 127-й странице» - это фантастический роман про попаданца, нашего современника, который попал в параллельный мир. 

По моему фантастическому предположению такие миры существуют, но отличаются друг от друга, как страницы книги. На соседних страницах вы можете повстречать одних и тех же персонажей, увидеть знакомые имена, одни те же события. Но так будет, если вы сравниваете, например, 10-ю и 11-ю страницы. Если вдруг вы решите сравнить все ту же 10-ю страницу со 127-й, то вам может показаться что эти страницы из разных книг. Старые имена стерты в пыль, а новые блистают незнакомыми красками.

Некоторые события в том параллельном мире, куда попал ГГ, похожи на события, которые произошли в конце 19 века в Америке, в нашем мире. Но все же отличий больше.

 

Приятного чтения.

На 127-й странице. Часть 1.

Сцена 1

Бар «Старая индейка» начал свою жизнь далеко не в центре города. Но город рос от океана дальше в глубь побережья, и, как наступающая армия, охватывал старый бар со всех сторон. Вокруг него пролагались улицы, строились дома. У бара менялись владельцы. Теперешний хозяин бара, купив бар, взял и перенес его на первый этаж нового каменного здания, которым также владел. Перенес в основном элементы интерьера: тяжелую, потемневшую от времени барную стойку из дерева неизвестной породы, элементы обшивки стен, да старинную вывеску с изображением той самой старой индейки, которая, не смотря на приставку «старая» выглядела еще хоть куда. Сам же сарайчик, в котором раньше располагался бар разобрал на дрова, а землю, что была под баром снова продал, да еще и заработал на этом.

По улице, на которой стоял бар, проложили рельсы и запустили конку. Но время двигалось так быстро, что не прошло и несколько лет, как конку сменил трамвай, который теперь двигали не лошадки, а непонятно откуда появившееся таинственное электричество.

Эд, многолетний хозяин стойки бара «Старая индейка», хоть и не понимал, за счет чего движется трамвай, но замену конки одобрял. Уж больно трудно было тащить лошадкам вагончик по холмам Сан Франциско. Прошедшее время поменяло и посетителей бара. Теперь это были не простые работяги с рынка или каменоломен, а опрятные работники близлежащих магазинов, шумливые журналисты и вполне солидные банковские клерки.

Вошедшего в бар мужчину Эд уже знал. Но даже, если бы и не знал, он бы не принял его за работника магазина, журналиста или даже за банковского служащего. Этот мужчина был немолод и бородат. Выше среднего, широкоплечий. На нем был темно серый, изрядно помятый костюм, а воротничок явно напрашивался на отправку в прачечную. В этом окружении совершенно неуместно выглядела заколка с явно драгоценным темным камнем, сверху вниз прокалывающая галстук.

Мужчина забрался на стул у стойки и кивнул бармену:

- Налей мне на два пальца, Эд.

Потом заметил порвавшийся шнурок на крепких, но далеко не новых ботинках. С кряхтеньем слез со стула и как-то завязал концы шнурка, сильно его укротив. 

Когда он снова оказался на стуле, перед ним был небольшой стакан с янтарной жидкостью.

- Ваша Индейка, сэр. И …, - бармен замолк, дожидаясь пока бородатый мужчина выпьет свою порцию виски. - И хозяин просил передать, что это последняя выпивка в кредит.

Бородатый мужчина не спеша вытер несвежим платком усы и бороду.

- У тебя хороший хозяин, - сказал он и собрался уходить.

Ни мужчина, ни бармен, занятые разговором, не заметили, как сзади к мужчине подошел другой посетитель бара и с размаху опустил полупустую бутылку на голову бородача.

- Ты что творишь, ублюдок?! - закричал бармен. 

Это последнее, что слышал бородатый мужчина, перед тем как погрузиться в темноту.

 

Сцена 2

Кто-то мотал перед моим лицом ярким фонарем. Вправо-влево, вправо-влево. Голова раскалывалась от боли. Во рту была какая-то кислятина, какая бывает, когда вас только что стошнило. А еще этот фонарь, из-за которого боль и тошнота накатывали высокими волнами. «Этот долбанный фонарщик, наверное, хочет до меня докричаться, типа «Эй, вы там! Есть кто живой?».

Я попробовал стереть с губ остатки рвоты. Рука была вялой и непослушной, а на лице обнаружились усы и густая борода.

- О, ожил! - Кто-то радостно воскликнул. – Сиди тихо Британец. Я уже заканчиваю.

Поскольку про глаза ничего не сказали я решил их приоткрыть. Оказалось, то, что я принял за фонарь, были двери бара. Посетители заходили и выходили из бара, двери болтались вперед и назад, солнечные блики в стеклах дверей метались по бару и попадали мне в глаза.

- Да, Британец, вот где твое слабое место! - Кто-то стоящий за моей спиной, продолжал разговаривать со мной, упорно называя меня «британцем». – Большому Бизону надо было бить тебя по затылку, а он все в нос, да в нос. Так ты и перебегал его тогда по раундам.

- Ты кто? - хрипло спросил я. – Надеюсь не Харон?

- О, уже шутишь. Значит выкарабкаешься, как всегда. – Говорящий выплыл из-за моей спины. На Харона он явно не походил. Небольшого роста, круглое бритое лицо, очечьки…

С его появлением передо мной окружающая картинка стала проявляться, и я увидел, что сижу за столом, а псевдо-Харон собирает какой-то свой инструмент в саквояж стоящий на столе.

- Ну, что вспомнил? - спросил псевдо-Харон и не дожидаясь моего ответа добавил. – Я - Док. Я латал вас после боев в шестьдесят пятом. Нос, уши, брови, то да се…

- Док?

- Ну, вот, вспомнил! В общем у меня для тебя есть две новости. Плохая. Бутылка, которой тебя шмякнули, разбилась и пропорола кожу до самой кости. Почти, как твои друзья индейцы, когда снимают скальп.

Его слова про скальп почему-то вызвали у меня внутри волну недовольства и злости. Наверное, все это отразилось на моем лице.

- Молчу, молчу. – Он постарался быстро сменить тему. - А хорошая новость в том, что в бутылке было полно какого-то крепкого пойла, которое отлично промыла разрез. Я его заштопал и думаю, что ты выберешься.

- И все?

- А что еще? Ну, можешь зайти в аптеку к Фрицу. Он натолок мела, обозвал его каким заумным словом и хочет впаривать нам честным докторам по два бакса за пузырек. Нашел дураков! Кстати про баксы. С тебя три бакса, Британец.

И снова эта волна поверх головной боли и тошноты. В этот раз недоверие, злость. Много просит?

- Один, Док. На промывку ты не потратился. Только на нитки.

На удивленное и одновременно обиженное круглое лицо псевдо-Харона было приятно смотреть. 

- Британец, с каких пор ты стал торговаться? Ты же почти британский лорд, твою мать, а не какой-нибудь ливанский еврей.

- Ты плохо знаешь британских лордов, - сказал я. – Торговля – это наш национальный спорт.

Кураж от торговли немного добавил мне здоровья. Я еще немного поторговался с Доком, и он ушел, унеся в «клюве» две мятые долларовые бумажки, которые нашлись у меня в кармане брюк.

Док ушел, а двери-фонари снова всколыхнули головную боль и тошноту. Эти ощущения полностью поглощали меня и мешали думать. Я знал, что мне надо что-то вспомнить, что-то очень важное. Но как только я мыслями подбирался к этому чему-то важному, волны боли и тошноты отбрасывали меня назад.

- Сэр, вы сами сможет дойти до дому?

Передо мной стоял пожилой мужчина с мощными густыми усами. Жилетка и полотенце на руке, выдавали в нем работника данного питейного заведения.

- Да, смогу.

В моем ответе было все неправильно, но что именно снова заслонила подкатившая к горлу дурнота. Думать совершенно не хотелось.

- Это от заведения, сэр. – Бармен, скорее всего, это был именно бармен, протянул мне бутылку, упрятанную в бумажный пакет. – Ублюдок оказался шустрым. Мы не смогли его поймать.

Я встал и пошатываясь вышел из бара. Свежий ветер на мгновение отогнал дурноту, но этого хватило, чтобы наконец я понял, что не знаю, где теперь мой дом. Что не знаю, откуда взялись эти допотопные трамвай и повозки, вся эта массовка из старомодно одетых мужчин и женщин. Меня стала охватывать паника. Совладать с собой мне помогли, как ни странно, мои уже почти старые друзья - головная боль и тошнота, а земля закачалась подо мной.

«Ладно, - подумал я. – С этой массовкой разберемся потом. А сейчас надо понять, что делать с раной на голове».

Я вспомнил, как Док вытирал руки от крови какой-то грязной тряпкой. 

«Этот псевдо-Харон вполне мог ковыряться в ране немытыми руками. Надо дойти до аптеки, как его там, Фрица и посмотреть, что за порошок он предлагает».

 

Сцена 3

Проехал трамвай. Затем пара конных повозок. Одна была запряжена красивой, серой в яблоках лошадкой, а управлял ею мужчина в котелке. Это у них, типа, «легковая». Навстречу ей гораздо медленнее прошла, закрытая со всех сторон, повозка. Явно тяжело груженная. Какие-то чемоданы стояли даже у ног возничего, а саму повозку тянула пара крупных лошадей.

- Вам нужна помощь, мистер? – Это ко мне обратился полицейский. Он уже успел отпустить девчонку, которой минуту назад что-то внушал. Дорогу, что ли не там перешла? Вряд ли. Вон парень чешет напрямую через трамвайные пути.

- Нет, спасибо. Не нужна. – Это уже я. Подальше от полиции. Подальше. Вдруг спросит регистрацию. – Хотя, … подскажите, где мне найти аптеку Фрица?

- Вот там, на углу. – Он указал своей дубинкой вдоль трамвайных путей, вглубь домов. – И … у него хорошие примочки.

Рогаткой своих пальцев он коснулся своих глаз, а потом указал ими в мою сторону. И пошел дальше куда-то по своим полицейским делам.

Ну, да. Сейчас у меня под глазами наливаются два огромных синяка. Такая вот физиология. Бьют по затылку, а синяки под глазами.

Ну, что? Двинули? А вы можете начинать смеяться. Это ведь шоу. Не ниже первого канала. Больно декорации крутые. Обхохочетесь. А мне все равно. Мне на вас на…рать. Но вот дочь с внуком наверняка тоже смотрят. Внук вряд ли что понимает, маленький еще, а вот дочь переживать будет. Так что ведем себя достойно. Как же болтает! Ну, ничего. Голодный волк в обморок не падает. Это голодный волк. А как насчет волка с сотрясением мозга? Будем считать, что и с сотрясением мозга волк тоже в обморок не падает. А я волк? Да, я - волк, еще какой волк!

Так я и двигался, подбадривая себя. Прошел булочную, еще пару каких-то лавок. Почти прошел парикмахерскую с гордым именем "Барбершоп "У Джорджа", где скучал пожилой мастер, но вернулся назад. В окне парикмахерской отражался крепкий мужчина, выше среднего, и я подумал, что впервые вижу себя. Смешно? Можете хохотать. У меня были длинные, до плеч черные курчавые волосы, густая борода и усы. Волосы блестели и, скорее всего, из-за того, что были жирными, а значит грязными. С этим надо что-то делать. И я шагнул в барбершоп.

- Привет, Джордж, - сходу заявил я.

Старичок отложил газету, которую читал.

- Чем могу помочь, мистер?

- Постричься и побриться, - сказал я и снял котелок.

- О! - только и смог сказать старичок.

Кровь успела пропитать волосы вокруг раны и засохнуть. Все это выглядело неважно.

- А вы точно уверены, что вам надо ко мне, а не в больницу?

- Я там уже был, Мастер, - решил я немного подлизаться. – Они меня заштопали, но, когда я попросил их постричь меня, они сказали, что мне надо к вам.

- Ну, что же садитесь, но вам, с учетом всего этого, - он помотал руками над своей головой. – Будет стоить подороже.

- Все состричь и все сбрить. Это сколько?

Старичок пошамкал губами:

– Доллар.

- Стригите, - согласился я и уселся в единственное кресло. – Получите полтора, если мне все понравится.

Старичок крутился вокруг меня, щелкая своими ножницами, а меня снова словно окутал туман.

- Ну, вот готово!

Я выплыл из тумана и взглянул в зеркало. Было бы смешно, не будь так грустно. Старичок добросовестно сбрил мне бороду и усы, а на голове сделал мне ирокез. Волосы на самой ране он верно побоялся трогать, но вот вокруг все, как я и просил его, было сбрито. Ладно одену котелок, и никто не увидит.

Я протянул ему бутылку, врученную мне барменом. 

- Полейте на болячку, мастер и … сами может глотнуть.

Старичок не отказался ни от первого, ни от второго.

Вручив Джорджу два мятых доллара, я покинул барбершоп.

Безбородое и безусое лицо приятно холодил ветерок.

«И обожгли мне щеки холодной острой бритвой восходящие потоки», - почему-то пришло в голову.

 

Сцена 4

Помещение аптеки Фрица было не больше барбершопа Джорджа, но гораздо опрятней. В комнате была еще одна дверь, которая, наверное, вела в лабораторию, где взглядам посторонних не место. А лестница слева вела куда-то наверх. Скорее всего, наверху было жилище самого Фрица.

Одет был Фриц безукоризненно. Жилетка, брюки в коричневых тонах, белоснежная рубашка. Лысину Фрица обрамляли седые коротко подстриженные волосы. Недостаток растительности на голове компенсировала седая борода, как у голландских моряков, т.е. без усов.

Фриц стоял ко мне спиной и что-то переставлял в многочисленных шкафчиках со стеклянными дверцами, занимавшими всю заднюю стену комнаты.

- Добрый день, Фриц, - начал бодро я, но попытка оказалась неудачной.

- Герр Циммерман, с вашего позволения. – Аптекарь повернулся. Из-за очков на меня смотрели строгие глаза.

- Но… , - я указал на надпись на стеклянной витрине, на которой было написано «Fritz’s drugstore».

Фриц только поморщился.

- Что вам угодно молодой человек?

- Я хотел бы услышать рассказ о вашем порошке из толченого мела.

Эта попытка разговорить Фрица была еще менее удачной. Фриц побелел, потом покраснел, а его голос сорвался в фальцет.

- Вон!

Вместо того чтобы последовать совету аптекаря, я тяжело опустился на стул, стоящий около аптекарского прилавка, и приложился к бутылке, которую все так с собой и таскал.

- Здесь нельзя пить! Я вызову полицию!

- Вызывайте! А я скажу, что это вы мне продали, - устало сказал я и снял котелок.

- О!

Не знаю, что произвело на Фрица большее впечатление моя прическа – ирокез или корявая рана, грубо заштопанная Доком.

- Так вам нужен сульфаниламид? – смягчился аптекарь. Любому ученому нравится, когда его изобретение востребовано.

- И да, и нет, герр Циммерман. - Наконец я смог перейти к делу. – Я хочу спасти ваше изобретение, которое некоторые врачи, сами знаете, как именуют. 

Второй раз упоминать толченый мел я не рискнул.

- Неучи. Я предоставил им все доказательства. А они … Но чем вы можете мне помочь?

- У меня есть план, но я хотел бы чтобы сначала вы мне рассказали о своем изобретении.

Фриц замялся, явно не зная с чего начать. Я решил помочь ему.

- Вы исследовали анилиновые красители?

Откуда я это знаю? У нас в школе была хорошая химичка. Именно она рассказала нам, что зеленка была изначально не средством заживления наших ссадин, а красителем. И что синьку, которую моя мама немного добавляла при кипячении белого белья, применяли для лечения малярии.

- Да, верно! Вы тоже химик? – обрадовался Фриц.

- В некотором роде, - я не стал развивать эту тему. Самостоятельно я мог провести только два химических опыта. Капал глицерин в марганцовку, это - раз. И в завинчивающийся пузырек из-под чернил с карбидом заливал воду, это - два. В первом опыте все классно горело, во втором – взрывалось. 

- Итак, какой краситель вы использовали?

- Протозил. Им окрашивают ткани в красный цвет. Но я пошел дальше. Я выделил из него сульфаниламид. Он отлично убивает стрептококки и многие другие микробы. С его помощью можно быстро вылечить бронхит, пневмонию, ангину, скарлатину и даже, я думаю, гонорею …

- Но вам никто не верит, - прервал я его. Моя рана начала дергать, а меня самого начало немного знобить.

Я же поверил Фрицу. Он, скорее всего, создал препарат, который потом назовут стрептоцидом. Мне нужен был этот порошок. С его помощью я быстрее оклемаюсь, но я хотел еще заработать немного денег, так как мои карманы были почти пусты.

- Да. Вокруг меня одни неучи, - обречено сказал он и тут же спохватился. – Я, конечно же, не имею ввиду вас. А что с вами произошло? Отчего такая ужасная рана?

- Я упал с лестницы.

- О!

Мы немного помолчали, а потом я взял быка за рога.

- Герр Циммерман, вы же не хотите спустить свое изобретение в унитаз?

- Куда?

- В ватер-клозет.

- А, понял. Конечно же, нет.

- Тогда вот мой план. Вы залечиваете мою рану. Мы рассказываем всем о результате. Все бросаются покупать ваш порошок.

- Не получится. Я уже вылечил серьезную инфекцию у моего сына, но никто не поверил.

- Потому что это ваш сын. Они могли подумать, что вы сговорились.

- А вам поверят?

- Да, я стороннее лицо, и к тому же я английский лорд.

- Вы – английский лорд? А как вас зовут?

Вот незадача, я не знаю, как меня зовут. Чтобы потянуть время я снова приложился к бутылке.

- Спросите у Стива Уолша, - я сделал еще глоток. - Да, спросите у кого угодно!

Я снова приложился к бутылке, и в этот момент, как тогда в баре, меня накрыла волна, только теперь это было не недоверие или злость, а тепло и грусть. Энтони де Клер. Я вдруг понял, что меня зовут Энтони де Клер.

- Меня зовут лорд Энтони де Клер, - заявил я, чувствуя себя последним мошенником.

Фриц как-то странно посмотрел на меня.

- Вы знаете, мистер Деклер, я вам верю. Это местные аборигены совсем отторгли такие понятия, как честь и достоинство. Но мы то, жители Старого света, еще помним их. К тому же, я вижу, что вам плохо, а в такие моменты легко увидеть, лжет человек или говорит правду.

- Я рад, что вы мне поверили. - Это была моя маленькая победа. И главное, ведь я почти ни в чем не погрешил против истины.

- Но, что мне надо делать?

- Во-первых, больше нет никакого сульфаниламида. Есть стрептоцид!

- Что?! Убийца стрептококков. Боже мой, почему я сам не догадался!

- Понравилось?

- Да, очень!

- Тогда самое время оговорить финансовые вопросы. Я хочу за свою помощь 100 долларов.

- Но это много!

- Ваша изобретение не стоит 100 долларов?

- Конечно, стоит!

- Ничего оно не стоит, так как его никто не покупает. Но будет стоить миллионы, после того как выполнится мой план.

- Миллионы. Вы думаете?

- Уверен. Предложите излечение писающему человеку, который болен гонореей, и он отдаст вам миллион, если он, конечно, у него есть. Тем более 100 долларов вы отдадите мне не сразу. Сегодня – 20 долларов, все остальное в течение месяца с начала продаж.

- И вы не боитесь, что я вас обману?

И снова волна. Теперь уверенность и … смерть. Если я правильно понял нахлынувшие эмоции.

- Я мог бы сказать, что это местные аборигены совсем отторгли такие понятия, как честь и достоинство. Но мы, жители Старого света, еще помним их. Но я так не скажу.

- Почему?

- Потому что клятвопреступников убивают. 

Фриц ошарашенно уставился на меня.

- Но я уверен, что до этого не дойдет.

- Согласен. Что я должен делать? – Было видно, что Фриц решился и готов сражаться за свое детище.

Вместо ответа я протянул руку.

Фриц засуетился, достал портмоне, а из портмоне достал две десятки, которые вскоре оказались в моем кармане.

- Теперь идите за фотографом.

Я поднял руку, чтобы остановить вопросы Фрица.

- Он сделает фотографии моей раны в настоящий момент, потом через день после использования стрептоцида, потом еще через день… В общем пока рана не заживет. Из этих фото вы делаете фото выставку в вашей прекрасной аптеке. Запасаетесь несколькими бутылками виски и приглашаете на выставку докторов вашего прекрасного города.

- Стива Уолша я не приглашу!

- Правильно! И цена на стрептоцид для него будет повышенная.

Фриц посмотрел на меня почти с обожанием.

- Тогда я пошел за фотографом. А вы … ?

- Я подожду вас здесь.

Фриц что-то хотел сказать, потом передумал, накинул на себя коричневый пиджак и отправился за фотографом.

Я глотнул из бутылки и под звуки, поворачивающего ключа в замочной скважине, задремал.

 

Сцена 5

Маленькая мансардная комната была по-своему уютна и функциональна. Умывальник типа «мойдодыр» слева от входной двери, у стены напротив - железная кровать, стол со стулом. Мансардное окно, как часть крыши, было удобно тем, что через нее проникало достаточно лунного света, чтобы можно было передвигаться по комнате, не рискуя удариться головой о низкий потолок или перевернуть «ночную вазу».

Я лежал поверх заправленной кровати. Разобрать ее у меня уже не было сил. Пришел, снял брюки, под которыми обнаружил серые кальсоны с завязками, положил на подушку полотенце, с облегчением вытянулся на кровати и провалился в сон.

По ощущениям я проспал несколько часов, а проснулся от холода. Вспомнил о пальто, которое видел висящим на крючке на двери. Пришлось вставать. Полотенце на подушке оказалось мокрым то ли от гноя, то ли от сукровицы, вытекающей из моей болячки на голове. В темноте не разобрать. Взял носовой платок. Обильно смочил его виски и, упершись одной рукой в раковину «мойдодыра», другой рукой стал осторожно очищать платком рану на голове. Потом достал пузырек со стрептоцидом, который мне вручил Фриц, и стал, не торопясь, по щепотке, посыпать его на очищенную рану. Посидел немного на стуле. Подивился полной тишине на улице, от которой давно отвык. Убрал мокрое полотенце с подушки и снова вытянулся на кровати, накрывшись оказавшимся тяжелым пальто. Но в этот раз сон не шел.

Как все закончилось у Фрица, я помнил смутно. Фотограф, притащивший с собой здоровенную деревянную коробку-фотоаппарат и треногу, фотографировал. Я ему что-то советовал, а Фриц на это только ухмылялся. Потом все как-то резко закончилось, и я обнаружил себя стоящим снова на улице рядом с аптекой Фрица. 

И снова надо было думать, куда идти. Где могла быть «берлога» Энтони де Клера? Он же вышел выпить. Вряд ли он пошел бы за этой надобностью куда-то далеко.

- Эй, - окликнул я мальчишку, который катил мимо меня ржавый обруч от большой бочки. Чтобы обруч не падал, мальчишка время от времени подбивал его палкой.

От моего окрика мальчишка остановился, а обруч упал.

- Что желаете, мистер? – Как настоящий американец, он сразу перешел к делу.

- Ты меня знаешь, парень?

- Конечно, мистер. Вы тот англичанин, который уже два дня живет у фрау Бергман.

- Вот и отлично. Я что-то устал, парень. Доведи меня до дому. Получишь никель.

Мальчишка, как-то странно посмотрел на меня, но потом нагло заявил:

– Маловато, мистер. Надо бы добавить.

- Как хочешь. - Я сделал вид, что оглядываюсь по сторонам в поисках другого кандидата в кормчие.

- Всегда готов, мистер. - Мальчишка подлетел ко мне, взял за руку и отвел к крыльцу, стоящего напротив дома.

"Упс," - подумал я.

Мальчишка уже стоял с протянутой рукой, в которую я положил пять центов. Поскольку это резко подняло степень доверия между нами, то я уже, не стесняясь, спросил его:

– И где здесь я живу?

Взгляд мальчишки ясно говорил, что он думает о моих умственных способностях. Но еще пять центов сделали свое дело.

- Фрау Бергман сдает комнату в мансарде, мистер. Она специально там ее оборудовала. Всего хорошего.

Мальчишка убежал, не забыв прихватить свое колесо.

Из кармана пальто, которым я укрылся, что-то выскользнуло и гулко ударилось о пол. Кровать была невысокой, и я опустил руку и стал шарить по полу, собираясь найти там, как минимум, кошелек с золотыми. Но рука сначала наткнулась на что-то пушистое, а потом я почувствовал холодный метал. 

Я поднес находку поближе к глазам. Это был нож с прямым толстым лезвием, мощной рукояткой, которая заканчивалась пушистым хвостом какого-то зверька типа белки. Спрятав руки вместе с ножом под пальто, я снова уставился в темноту и задал вопрос, как-будто было кому.

-Это ведь не шоу? Это ведь навсегда?

Дикая волна отчаянья и безнадеги накатила на меня, и я удержался от слез только благодаря тому, что снова провалился в сон.

 

Сцена 6

(за несколько месяцев до ранее рассказанных событий)

В усадьбе Элтонфорд было три здания. Не считать же зданием усадьбы уютный, но небольшой коттедж, в котором жила семья управляющего. Из этих трех зданий только одно можно было считать обитаемым. И то – с большой натяжкой. Обитателем этого здания – старой усадьбы Диспенсеров был старик, который отринул от себя настоящее, а если бы кому-то в голову пришло прийти к нему, чтобы поговорить о будущем, то он сначала бы рассмеялся, а потом бы сильно разозлился.

Старика звали лорд Хью Диспенсер и сейчас он шел от усыпальницы своей жены Эвелин по тропинке к этому старому зданию. Путь к усыпальнице и обратно лорд Диспенсер совершал каждое утро. Дорога давалась тяжело. Больные колени и скрюченная спина делали его походку, по влажным от утренней росы камням, неуверенной и шаткой. И крепкая трость, на которую он упирался, мало в чем могла ему помочь. Но лорд, казалось бы, не замечал этих трудностей. В его голове, как отблески далекой грозы, мелькали видения. Каждый раз и только на этой тропинке.

«Почему они приходят только, когда я возвращаюсь от Эвелин?» - думал Диспенсер. – «Почему только этот бал в загородном доме герцога Портлендского?» Ведь после этого была их красивая свадьба, несколько лет счастливой семейной жизни? Масса других вопросов привычно появлялись в мозгу старика, но он их тут же забывал, так как бывал поглощен, встававшими перед ним и почти тут же исчезающими картинками. Многое было на этих картинках, но лорд ловил своим внутренним взглядом только одно – юную Эвелин стоящую на краю зала, танцующую Эвелин, улыбающуюся Эвелин, … его Эвелин.

Диспенсер старался удержать похищенную у него смертью любимую женщину. И даже заказал ее бюст известному скульптуру.

Что тот и сделал. Холодный, белый мрамор точно копировал молодую Эвелин уже ставшую миледи Диспенсер. Но жизни в ней не было. Может быть из-за глаз? Глаза у бюста, как и у всех других скульптур, были белые и без зрачков. Словно Эвелин ослепла и закрыла глаза, чтобы никто не видел ее ничего не видящих глаз. Тогда Диспенсер и допустил ошибку. Он поручил скульптуру сделать у бюста настоящие глаза. Как на картинах. Все его предки гордо взирали с полотен на стенах Элтонфорда обычными зрячими глазами. Скульптур вернулся через несколько дней, установил на стол перед Диспенсером бюст и, не торопясь, убрал с него красную толстую ткань.

На крик лорда сбежались все находящиеся в доме слуги и, ничего не понимая, уставились на своего лорда, который с перекошенным лицом, хватая открытым ртом воздух, пытался что-то сказать и на бледного, как тот же мрамор, скульптура. Гэрант, управляющий первым подбежал к хозяину, взял его под руки и усадил в кресло. А затем взглянул на то, от чего не мог оторвать взгляд сам лорд. У бюста появились глаза и вроде бы были даже похожи, но на белом мраморе они смотрелись хоть и красиво, но ужасно. Они словно выныривали откуда-то из далека. Гэрант вдруг понял из какого далека смотрят на него эти глаза и тут же перекрестился.

- Пусть уберет, пусть уберет, - только и смог вымолвить лорд и лишился чувств.

 

Сцена 7

Скульптор убрал нарисованные глаза. Бюст занял свое место на небольшом фортепьяно и смотрел на мир обычными для скульптур гладкими белками глаз. Но с того дня здоровье лорда стало ухудшаться. То одно, то другое. Постепенно его круг общения сузился до Гэранта. Жил лорд в старой усадьбе, а наружу выходил он только по утрам, чтобы дойти по усыпальницы Эвелин и вернуться обратно.

Сейчас Гэрант вернулся из Лондона и ждал лорда у дверей здания старой усадьбы. Он молча открыл перед лордом дверь, зашел вслед за ним и замер в ожидании, когда лорд захочет с ним говорить.

В то время как голова Дисперсера была занята одним, его тело жило своей жизнью. Диспенсер сам не заметил, как расположился в кресле у разожженного слугами камина и вытянул к огню ноги.

Светлая гостиная с хорошо подобранной мебелью в бежевых тонах никак не соответствовала ни одеянию, ни настроению старого лорда. Просто все осталось так, как 30 лет назад задумала и воплотила Эвелин. 

«Когда же Эвелин первый раз посетила Элтонфорд? Кажется, там была целая толпа. Ее тетушки и племянники». Диспенсер опасался, что вид неухоженного старого замка не понравится Эвелин. Но получилось все наоборот. Эвелин восторгалась и прудом, в который превратился ров вокруг усадьбы, и уцелевшими башнями, и тем более башнями разрушенными, и зарослями одичавших рододендронов, азалий и роз, которые густо разрослись вокруг.

А уж после того, как она стала полноправной хозяйкой замка, она развернулась на полную. 

«Хью ты не представляешь, как жутко приходится проводить дни английской леди!» – говорила она. – «Утром целый час на чтение газет и обсуждение с тетушкой политики, потом фортепьяно, рисование, затем запланированные за неделю визиты к соседям, снова чтение. И так до одиннадцати часов, после - молитва и сон. Так нельзя жить! Надо делать что-то полезное!»

Диспенсер во всем соглашался со своей молодой женой. Хотя в душе считал, что именно так и должны жить воспитанные девушки из аристократических семей. 

Сначала Эвелин направила свои усилия и деньги Диспенсера на приведение в порядок старой усадьбы. Полуразрушенные башни разобрали окончательно, не обнаружив, к расстройству Эвелин, никаких спрятанных сокровищ. Затем пришел черед внутренних помещений и вскоре комнаты Элтонфорда было не узнать.

А затем Эвелин убедила Диспенсера, что надо построить новую усадьбу. Доходы от сдачи земель в аренду вилланам были высокие, и Диспенсер согласился. Место было выбрано на холме рядом со старой усадьбой. Новое здание должно было снисходительно взирать сверху на «старичка», стоящего по колено в пруду.

Строить было решено из песчаника, карьер по добычи которого находился во владениях лорда. Работа благодаря энергии Эвелин закипела. Каждый день из каменоломен везли телеги с камнем. А однажды Эвелин остановила все работы и потащила Диспенсера прямо в каменоломни, в открытый карьер.

- Посмотри, это же отпечаток лапы дракона! – восклицала она. 

Пласт старого песчаника, который отпиливали рабочие рухнул и, на одной из отвалившихся плит, был виден след, похожий на след от куриной лапы. Только курица с такой лапой должна была бы быть размеров со слона.

- Ты мне про это не рассказывал, - не умолкала Эвелин. - Говори быстро, кто из твоих предков сражался с драконом?

Потом вечером они наполовину серьезно, наполовину в шутку попытались предположить кто из предков Диспенсера лучше всего подходил на роль рыцаря, сражающегося с драконом.

 

Сцена 8

Счастливая жизнь лорда Хью Диспенсера рухнула вместе с болезнью Эвелин. Слишком уж часто она выбегала из теплой старой усадьбы к строящемуся на холме зданию. А легкое платье, пусть и с накинутой на плечи теплой шалью, слабая защита от осенних ветров. Сильный жар и кашель уложили Эвелин сначала в постель, а через неделю мучений – в могилу. Все произошло так стремительно, что у Диспенсера случился апоплексический удар. Врач, еще не успевший уехать из усадьбы после смерти жены хозяина, получил шанс проявить свое мастерство. Он быстро вскрыл вену на руке лорда, и кровь отлила от головы убитого горем мужа.

Смерть отступила от лорда, удовлетворившись его женой. Диспенсер провел в постели почти месяц. Долгое время он ходил, подволакивая правую ногу. Слова выговаривать у него получалось с трудом, что, вкупе с постигшей трагедией, сделало его неразговорчивым. Строительство новой усадьбы приостановилось, а затем и вовсе прекратилось. Работники заколотили досками окна и двери и разъехались кто-куда.

Слишком близко вытянутые к огню камина ноги стали беспокоить своего хозяина. Лорд с кряхтеньем подтянул их к себе и недовольно взглянул на Гэранта. Тот стоял у рабочего стола Диспенсера. В руках у него была пухлая кожаная папка.

«Стоит. Ждет. Почему бы им всем не оставить меня в покое?», – подумал Диспенсер.

Гэрант вернулся из поездки в Лондон, где занимался финансовыми и прочими делами лорда. Посетить портовые склады и компании, совладельцами которых был лорд. Встретиться с управляющим других акционеров, погасить векселя, выпустить новые и даже выполнить ряд поручений, связанных с родней лорда. Поездка была удачной во многом благодаря его стараниям. И Гэранту, как и любому другому человеку, хотелось услышать, если не похвалу, то хотя бы слова одобрения от своего хозяина.

«А ведь не уйдет», - вздохнул лорд. - Ну что там? 

- Граф Аргайл называет вас финансовым гением, - сказал Гэрант.

- Это тебе сам граф сказал? - Лорд не любил, когда слуги обсуждали своих хозяев за их спиной. Даже если хвалили.

- Нет. Слова графа мне передал его управляющий. А вызваны они были ростом акций страховой компании, которые вы купили в прошлом году.

- Ты купил, Гэрант. Ты купил, - сказал лорд. Ему не нужно было чужой славы и чужих заслуг. В этом мире ему уже мало что было нужно.

- Без вашего одобрения и без вашего решения о размещении рентных доходов в акции, я бы никогда этого не смог сделать, – честно признался Гэрант.

«Да, так и было», – подумал Диспенсер. – «Все так и было».

После смерти Эвелин вся эта житейская суета – обеды, визиты, охота, рента, размещение активов - казались ему дикостью. Жизнь неожиданно открылась перед ним совсем с другой стороны. Оказывается, самым ценным было не золото, не власть, а человеческие отношения, которые оказалось так легко разрушить. Которые он так недостаточно ценил, когда они были. И которых ему стало очень сильно не хватать, когда они безвозвратно исчезли. Его все стало раздражать. Как эти люди могли есть, пить вино, чувствовать его вкус, рассуждать о видах на урожай, когда Эвелин лежит там одна, в холодной мраморной гробнице. Никто не смог ей помочь в беде, но все хотят забыть ее поскорей.

Первым делом тогда Диспенсер выгнал из усадьбы всех своих родственников, которые приехали якобы утешать его. А на самом деле все они были расстроены, тем что апоплексический удар не достиг своей цели, и Диспенсер выжил. Больше всего он провозился со своей родной сестрой Кларой, которая никак не хотела уезжать и, чуть ли не завывая, утверждала, что не оставит его одного без сестринской заботы. Муж Клары, полковник королевской пехоты, слишком легкомысленно относился к приданному своей жены. Другими словами, он просто его потратил. К тому же он не нашел ничего более умного, чем словить шальную пулю в ходе очередного восстания в индийских колониях. Так что из Индии Клара вернулась без мужа, без денег, но с маленькой, писклявой дочкой, которую она зачем-то все время подсовывала под нос Диспенсеру. Пришлось пообещать ей денежную помощь. Это сразу убедило Клару, что ее сестринская помощь брату не нужна, и она покинула усадьбу Элтонфорд, на которую на многие годы опустилась тишина.

 

Сцена 9

В те дни, избавившись от родственников, Диспенсер еще более просто избавился от всех дел. Он поручил их Гэранту, сыну старого дворецкого. Сможет он управляться с полями и лесами Элтонфорда или нет, получится у него вести хозяйство и финансы или нет, лорда мало беспокоило. Он поручил, а Гэрант согласился, и остальное было не важно. Последним вмешательством Диспенсера в этот мир стала рекомендация свободные деньги, поступающие в виде ренты за землю, вкладывать в торговлю. В молодости, поездив по старой доброй Англии, лорд убедился, что самую большую норму прибыли получают не вилланы, выращивающие зерно и овец, и даже не владельцы земли, на которой растет это зерно и пасутся овцы, а именно торговцы. Причем торговый бизнес, на взгляд лорда, был весьма безопасным. Упадут цены на зерно и мясо. Вилланы разорятся. Землевладельцы потеряют свои доходы. А торговец просто будет торговать другим товаром, получая при этом всю ту же высокую норму прибыли.

Гэрант творчески подошел к поручению лорда. Он, конечно, не стал открывать лавки и стоять за прилавком. Свободные денежные средства он из года в год вкладывал во все, что было связано с торговлей. Так лорд стал совладельцем складов в портах Кардифа и Бристоля, акционером нескольких страховых и транспортных компаний. И, конечно, Гэрант не упустил возможности приобрести акции ряда банков. Ведь именно банки были квинтэссенцией торговли и, кредитуя торговцев, фактически наживались на каждой проданной иголке, на каждом проданном зернышке.

По прошествии всех этих лет Гэрант из молодого человека превратился во вполне солидного мужчину, который обзавелся семьей, а его уже вполне взрослые сыновья вовсю помогали отцу в работе. Доходы от финансовых вложений давно уже стали превышать рентные платежи графства. И когда несколько лет назад цены на зерно и мясо из-за этих проклятых, бывших американских колоний резко упали, то это почти никак не отразилось на доходах Диспенсера. Вилланы разорялись, землевладельцы неожиданно для них потеряли поступления, к которым привыкли, и стали распродавать оказавшиеся ненужными земли. Кризис обошел стороной Элтонфорд. «Богач, финансовый гений», а иногда и даже «колдун», так шептались о старом лорде его соседи-аристократы. Об этих шепотках Гэрант иногда рассказывал лорду. «Глупцы! Какие же они все глупцы!» - было единственной эмоцией лорда на слова завистливых соседей.

- Леди де Клер почти закончила сделку по продаже своих земель, - сообщил Гэрант.

Графство Херефордшир, которое принадлежало семейству де Клер, граничило с землями лорда Диспенсера. Гэрант думал, что Диспенсеру будет не все равно, кто будут новые хозяева соседних с ними земель. Он ошибался. Лорду было все равно, а его интерес к семейству де Клер был совсем другой.

- Благодарю, Гэрант. Ты хорошо выполняешь свою работу. – Так Диспенсер дал понять, что он хочет остаться один.

Гэрант склонил голову и вышел.

«Как же это было давно!» - подумал Диспенсер.

Много лет назад он и его Эвелин наносили визиты к своим соседям. Эвелин все было интересно, а Диспенсер с удовольствием ее сопровождал.

Однажды, они приехали в усадьбу Херефорд. Возможно, визит был не очень удачным. Диспенсер и его молодая жена были полны радостных ожиданий от будущей семейной жизни, а леди де Клер только что потеряла своего мужа. Но, возможно, потому что граф Ричард де Клер был преклонного возраста, а Оливия де Клер была еще достаточно молода, то особой грусти и печали в усадьбе Херефорд не чувствовалось.

Леди де Клер оказалась радушной хозяйкой и приветливо принимала гостей. Во время прогулки по парку они увидели мальчишек, запускавших в небольшом ручье маленькие кораблики.

Несколько мальчишек при виде хозяйки бросились наутек. Остался только один, в аккуратном костюмчике. В руках мальчик держал деревянный кораблик с парусом.

- Энтони де Клер, подойдите ко мне! - Голос Оливии стал совсем не радушен и приветлив.

- Добрый день, милорд. Добрый день, миледи. – Мальчик поклоном головы приветствовал Диспенсера и Эвелин.

- Энтони де Клер, что у вас в руках? – Леди Оливия явно намеревалась начать расследование.

- Это одномачтовый барк. На нем перевозят зерно, – сказал мальчик.

- А на парус вы, наверное, снова пустили свой носовой платок?

Мальчик молча смотрел вниз. Он понимал, что, скорее всего, его барк уже никуда не поплывет.

- Какой интересный корабль, - неожиданно вмешалась Эвелин. – Где ты его взял?

- Я его сам сделал, миледи, - сообщил мальчишка и с надеждой посмотрел на Эвелин.

- А сколько тебе лет? – Эвелин подошла поближе.

- Мне почти восемь лет, миледи.

- Восемь лет, а ты уже сам можешь строить корабли! Какой ты молодец! – И Эвелин погладила мальчика по голове.

Это было, как благословение. Отныне и во веки веков этот мальчишка стал связан с Эвелин. И тот свет, которым все вокруг освещала Эвелин, осветил для лорда Диспенсера и Энтони де Клера.

Диспенсер кряхтя поднялся из кресла, стоявшего у камина, и пересел за письменный стол. Среди бумаг, лежащих на столе, была вырезка из старой газеты со статьей о событиях гражданской войны в бывших британских североамериканских колониях. Корреспондент, в том числе, рассказывал об английском лорде, Энтони де Клере, который воевал сначала на стороне северян, а потом перешел на сторону южан. Корреспондент возмущался, как такое возможно? Воевать сначала на одной стороне, а потом перейти на другую сторону. В этой же статье приводился ответ де Клера. «Вы заблуждаетесь. Я всегда воевал только на своей стороне». Ответ еще больше возмутил корреспондента.

Диспенсер откинулся на спинку кресла, этого потребовала его больная поясница.

"Именно так," - подумал он. - "Именно так. Настоящий, благородный рыцарь всегда воюет только на своей стороне, которая называется честь и достоинство".

Он потянулся, взял стоящий на столе колокольчик и позвонил. На зов откликнулся Гэрант.

- Пошли за нотариусом, - сказал Диспенсер. – Я хочу внести изменения в завещание.

 

Сцена 10

(Через несколько дней после происшествия в баре «Старая индейка»)

Грегор Маккелан считал, что всем хорошим в своей жизни он обязан отцу, Дейвидху Маккелану. Не в том смысле, что отец вырастил его, дал денег на учебу, а потом назначил главным редактором своего успешного, ежемесячного журнала «Метрополитен». А в том смысле, что дал Грегу пример того, к чему стремиться. Этим примером был сам Дейвидх Маккелан. 

Отважный кавалерист и рейнджер, который в годы гражданской войны со своим небольшим отрядом громил тылы южан: нападал на обозы, уничтожал штабы, приносил своему командованию важные сведения о перемещениях и планах противника. Под самый конец войны, когда из-за «золотой лихорадки» в Калифорнии дезертирство в обеих армиях приняло угрожающие масштабы, именно отряд лейтенанта Дейвидха Маккелана командование отправило в Калифорнию навести с дезертирами порядок. Грегор Маккелан был уверен, что и такую задачу его отец смог бы выполнить, но наверху решили по-своему. Боссы обеих сторон, северян и южан, встретились и заключили сначала перемирие, а потом и мир. И отряду бравого лейтенанта уже нечего было делать. Нет войны – нет дезертиров. Окончание войны не остановило движения вверх и вперед Дейвидха Маккелана. Он занялся бизнесом и в этом занятии стал не менее успешным, чем во время своих отважных вылазок во время войны с южанами.

Вот на него и хотел походить Грег. Нет, он не собирался становиться военным, но он хотел быть таким же целеустремленным, отважным и успешным. Пусть не в войне, а бизнесе. Всегда: во время учебы в школе, а потом в университете - Грег сверял свои действия с тем, как поступил бы его отец.

Когда после университета отец предложил ему место главного редактора своего журнала, то Грег не задумываясь согласился, но при одном условии.

"Отец," - сказал он. – "Когда ты готовился к рейду в тылу у южан, ты подготавливал массу вещей: проверял, готовы ли твои люди; все ли в порядке с лошадьми; хватает ли пуль и пороха; что слышно про южан в той стороне, где будет проводиться рейд и еще многое другое, чего я просто не знаю. Я хочу поступить также. Прошу у тебя один год, за который я на практике изучу издательское дело".

Отец согласился. Тогда Грег уехал в Нью-Йорк, где первым делом устроился рабочим в типографию. Кем он только не работал за этот год! Помогал проявлять фотографии сразу нескольким фотографам, был помощником редактора в одной желтой газетенке, писал статьи сразу в десяток разных газет и журналов и многое другое. Через год он вернулся к отцу, рассказал ему о своем «рейде», и вот теперь он главный редактор «Метрополитена». Уверенный, опытный и к тому же счастливый семьянин.

В то утро, в уютной столовой молодая семейная пара, Грег и его жена Эмили, заканчивала утренний завтрак. Грег, одетый в строгий серый костюм, только что с удовольствием съел омлет с ветчиной и читал газету. Служанка принесла чай, фрукты и варенье.

Эмили, молодая приятная женщина в розовом легком домашнем платье сидела боком к столу и еда, как кажется, ее не интересовала.

Грег, оторвавшись от газеты, воскликнул:

- Дорогая, послушай, что пишет этот придурок Уэмбли «Брак из собственно экономического института становится морально-правовым союзом женщины и мужчины, который основывается на личном выборе и любви. Происходят перераспределения обязанностей мужа и жены в семьях…

- Уэмбли – это «Фриско Тайм»? – перебила его Эмили.

Грег, словно в восхищении, слегка развел руками и покачал головой:

- Дорогая, ты прекрасно разбираешься в местном газетном мире!

- Я же жена главного редактора самого успешного американского журнала. И ты знаешь, дорогой, меня интересует семья не в целом, а конкретно наша. И мне не понравилось, то, что ты мне вчера рассказал о своем первом дне в качестве главного редактора нашего «Метрополитена».

- Ты имеешь в виду инцидент с мисс Одли?

- Ну, конечно, Грег. Как она не понимает, что возражать главному редактору, да еще и совладельцу издания, в котором работаешь, по меньшей мере глупо.

- Но, вообще-то, это было такое производственное совещание с ведущими работниками. И я сам попросил их высказаться.

- Все равно. Разве она не понимает, что это твой первый день на работе и тебе нужна поддержка.

Эмили говорила с жаром и чувствовалось, что эта тема ее задела. Ее щеки раскраснелись, а губы блестели. Грегу очень нравилось смотреть на Эмили именно в этот период дня, за завтраком. Какой-то час назад они еще были в постели. Эмили лежала рядом с ним. И он при желании мог протянуть руку и коснуться ее тела. А когда Эмили поворачивалась на бок, Грег наблюдал, как ночная сорочка Эмили то натягивается, то сминается при ее движениях. К завтраку Эмили преображалась. Она меняла сорочку на одно из своих многочисленных легких платьев, но Грег видел, что под ним по-прежнему ничего нет. Ткань платья, какое бы оно легким не было, уже не позволяло видеть тело жены, а разнообразные оборки и кружева скрывали формы. Но почему-то именно эта искусственная преграда между его глазами и телом жены заставляла Грега с жадностью поглядывать на Эмили, а внутри рождалось острое желание и сожаление о том, что надо идти на работу.

После сказанных Эмили слов за столом на некоторое время наступила пауза. Грег рассеяно взял другую газету и … все с большей заинтересованностью начал пробегать ее глазами.

- Надо же! - воскликнул он. – «Нью Йорк пост» отправляет свою корреспондентку в кругосветное путешествие.

- Они с ума сошли или им просто денег некуда девать? – раздраженно спросила Эмили. Она была недовольна сменой темы.

Но Грег этого не заметил. Эмили на минуту показалось, что Грег сам бы хотел оказаться на месте этой корреспондентки, а может быть и рядом с ней.

- И не просто в кругосветное путешествие, а с заданием обогнуть Землю быстрее, чем герои Поля и Жюля Вернов из «Вокруг света за 90 дней», - продолжил Грег.

- Она тоже заключила с кем-то пари? – спросила Эмили. Насколько она помнила в этой книги все крутилось вокруг какого-то пари.

- Здесь не написано, но вряд ли. При желании для «Нью Йорк пост» эта поездка может даже принести прибыль. Ежедневные репортажи, еще могут какой-нибудь тотализатор придумать или лотерею.

- А мы так не можем?

- Нет. Наш «Метрополитен» – ежемесячное издание. Для горячих новостей нужен ежедневный формат. Хотя ты знаешь…

- Что?

- Кажется, я придумал, как поставить на место нашу мисс Одли.

Эмили вся превратилась во внимание. Грег любовался женой и тянул с объяснением. Это был его небольшой звездный час.

- Ну же, говори, - не выдержала Эмили.

- Я сейчас приду в редакцию, вызову мисс Одли, покажу ей этот выпуск "Нью-Йорк пост" и сообщу…

Грег встал из-за стола, подошел к Эмили и склонился на ней. Он смотрел в ее глаза, а губы почти касались ее губ. Это тянулось секунд пять. Потом Эмили не выдержала и засмеялась.

- Ну Грег, перестань баловаться.

Она вывернулась из-под Грега и отошла к окну.

- Ну, так что же ты ей сообщишь?

- Сообщу,- со вздохом сказал Грег. - Что тоже отправляю ее в кругосветное путешествие с заданием обогнать ньюйоркскую корреспондентку. Как ее там? Еву Полански...

- Но ты только что говорил, что «Метрополитену» это не нужно!

- И снова могу это повторить. В том то и дело, что я не собираюсь никого никуда отправлять. Мисс Одли испугается этой поездки и откажется. А я констатирую, что она отказывается выполнять поручение главного редактора. Напомню ей условия контракта, посетую на ее несговорчивость. В общем, постараюсь сделать так, чтобы она почувствовала себя виноватой. Ну, и в дальнейшем это поможет мне во взаимоотношениях с ней.

Эмили задумалась. Как бы она отреагировала на подобное предложение. Ехать не знаю куда, одной, через одну огромную соленую лужу, потом через другую … По ее спине пробежал холодок.

- Это может сработать, - сказала она, потом подошла к мужу и обняла его, прижавшись к нему всем телом. Ведь он так хотел этого все это утро. 

 

Сцена 11

Утро Терезы Одли в тот роковой день началось, как обычно. Стук копыт лошадки молочника, пауза, перезвон и перестукивание бидонов для молока, один из которых принадлежал Сьюзан, служанке Терезы. И вот, пожалуйста, никакого будильника не нужно.

Сам будильник у Терезы был. Он гордо стоял на прикроватной тумбочке и показывал, что наступило 8 часов утра. Стоял гордо, потому что сопровождал семью Одли во всех ее скитаниях по южным штатам во время войны.

Эти скитания не способствовали и без того слабому здоровью матери Терезы, и она первой покинула это мир. Отец держался значительно дольше и многое успел. Вместе с отцом они, наконец, закончили свои скитания в Сан-Франциско, где отец купил ту большую квартиру, в которой Тереза сейчас жила. С окончанием войны мистер Одли несколько раз возвращался в Теннесси, где смог продать их полуразрушенную усадьбу, плантацию и винокурню. Вырученные деньги мистер Одли положил в банк. Он рассчитывал участвовать ими в каком-то новом предприятии, но не успел. Его хватил удар, и он вскоре скончался. Банк же регулярно выплачивал Терезе ренту, которая хорошо дополняла то небольшое вознаграждение, которое молодая женщина получала в редакции. Вот и получалось, что будильник оказался в их семье одним из самых стойких, чем, наверное, сильно гордился.

- Ну, и, пожалуйста, - сказала Тереза будильнику. – Не очень ты и нужен.

Для Терезы, которая с детства начала сочинять разные истории, разговор с будильником был обычным делом. А не заводила она его, потому что боялась сломать. Давно, еще в детстве, она попыталась передвинуть тоненькую стрелку будильника, но у нее не получилось. Стрелка, вместо того, чтобы двинуться на назначенное ей место, погнулась. И вот что интересно. Сколько всего после этого произошло, сколько упаковок и распаковок пережили эти часы, погнутая стрелка оставалась единственным повреждением внешнего вида часов.

Проснувшись Тереза не торопилась вставать. Она так устроила свою спальню, что, если лечь на правый бок, то был виден фотографический портрет матери Терезы. Она смотрела на дочку, и Тереза вспоминала ее слова. «Воспитанная девушка никогда не будет вскакивать с постели проснувшись. От этого может произойти кровяное смятение и, если это делать раз за разом, то приведет к головной боли или параличу». Мать Терезы была дочкой доктора и, наверняка, знала, о чем говорила. Может быть поэтому ее отца и хватил удар. Ведь он был деятельным человеком и не залеживался в постели.

Портрет отца тоже был в спальне Терезы, но висел на другой стене. Поскольку спальня было большой комнатой, то Тереза разместила в ней и диван, спинка которого опиралась на спинку постели, и журнальный столик, стоящий перед диваном, и рабочий письменный стол перед большим окном.

За письменным столом Тереза работала. Это было удобно. Иногда мысли приходили ночью, во время сна. Она вскакивала, включала новомодную электрическую лампу, садилась за стол и начинала писать. Если мысль ускользала, она поворачивала голову направо, и вот тогда ее взгляд встречался со взглядом мистера Одли.

Так и получалось, что мать со своего портрета наблюдала за Терезой, когда та была в постели, т.е. в достаточно интимной обстановке и со своего портрета следила за нравственностью дочери. Отец же наблюдал за тем, как дочь работает и даже порой помогал ей в этом. Это было какое-то чудо! Секунду назад мысль, казалось, была потеряна, но хватало лишь одного взгляда на портрет отца, как мысль возвращалась, и слова снова послушно ложились на бумагу.

- Вы уже проснулись, мисс Одли? - Раздался стук в дверь. Ее служанка Сьюзан порой работала лучше любого будильника.

- Вот ваша почта и сейчас я принесу ваш утренний кофе. - Она положила несколько газет и писем на постель рядом с Терезой и убежала, стуча каблучками.

Тереза подвинула подушку повыше к спинке кровати и оперлась на нее спиной. Она отложила в сторону газеты и счета, а сама взялась просматривать почту. Несколько ее друзей откликнулось на ее приглашение к сегодняшнему чаепитию у нее дома в 5 часов вечера. Были приглашения ей самой на такие же чаепития в другие дни недели, одно приглашение на ужин в одно почтенное семейство, приходящееся ей дальней родней, а еще ее портной просил найти сегодня время зайти к нему на вторую примерку платьев, которые она заказала ему на прошлой неделе. Прочтя все письма, она еще раз прочитала приглашение и подумала, что хорошо бы надеть на этот ужин новое платье. Пятичасовые чаепития были приятным способом общения, но приличия заставляли Терезу приглашать на них только женщин, что совсем не устраивало еще пока молодую, незамужнюю девушку. Приглашение на ужин к дальней родне было интересно тем, что, зная круг их знакомых, можно было предположить, что на ужине будут и мужчины. Например, полковник Джеймс Меллори.

Мистер Меллори уже несколько лет, как оставил военную службу, но его продолжали по привычке называть по званию, Полковник. Сказывалось эхо войны, которое еще не до конца улеглось. Полковник занимал важный пост в управлении транс американской железной дороги. Тереза уже несколько раз пересекалась с ним на разных мероприятиях подобных, предполагавшемуся на следующей неделе, ужину. Каждый раз полковник очень радушно здоровался с ней, а два раза даже поцеловал руку, найдя для этого повод и пользуясь отсутствием рядом других людей. Эти два раза заставляли помнить о Полковнике и рисовать в ее воображении картинки, которые рисовать не подобает благовоспитанной девушке.

Были в жизни Терезы и другие мужчины. Например, Мартин Кастер, преподаватель литературы и истории местного университета. Они тоже пересекались на различных благопристойных вечеринках. В ходе одной из них Мартин по секрету рассказал Терезе, что пишет большую работу по древнегреческой литературе, после чего рассчитывает получить в университете профессорскую должность. Мартин был моложе Полковника и картинки с его участием, которые рисовала в своем воображении Тереза, были, скажем так, более живые.

- Вот ваш кофе, мисс Одли. - Это вернулась Сьюзан. На небольшом подносе кроме чашки черного кофе был круассан и несколько чернослив.

- Это новый сорт кофе, - сообщила Сьюзан. - Продавец его очень хвалил, говорил, что специально для кофе негро.

Для Сьюзан, чьи далекие предки прибыли в Америку из Испании, слово «негро» означало только цвет, но для Терезы оно значило значительно больше. Это слово обозначало для нее уставших, плохо одетых людей, работавших на плантации ее отца и его соседей. Кроме усталых глаз этих людей объединял цвет кожи «негро». Потому их все и называли – негры.

Пока не началась война для уже подросшей Терезы приглашали разных учителей. Такое образование было бессистемным и обрывочным. Но уж Декларацию о независимости юная Тереза за время своего такого обучения прочла не единожды. Неизвестно, чего хотели добиться учителя, рассказывая девочке об этом основополагающем для Америки документе, но Тереза запомнила такие строки: «Мы считаем самоочевидными истинами, что все люди paвны по рождению, что они наделены творцом определенными и неотчуждаемыми правами, в частности правом на жизнь, свободу и стремление к счастью». Эти слова Тереза разделяла всей душой и сердцем. Из Старого завета, о котором она также узнала от учителей, Тереза запомнила, что в последний день творения Бог сказал: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему».

"Но как же так?" - думала Тереза. - "Не мог же Бог быть одновременно белым и черным!" Объяснение пришло позже из проповеди священника местной церкви. В ней священник доходчиво объяснил, что сначала все люди были белыми. Но потом некоторые их них отступили от заповедей Бога, погрязли в грехе и дикости. За это Бог и отметил их черным цветом. Получалось, что все эти черные мужчины, женщины и дети расплачивались своей тяжелой жизнью за проступки своих предков. Поэтому Тереза негров жалела. "Но ничего," - успокаивала себя Тереза. - "Сейчас негры упорно трудятся, к ним приходит священник, они его слушают и со временем Бог их простит. Их дети побелеют и будут жить счастливо". Но одно произошедшее событие неожиданно поменяло мнение Терезы о неграх. Ей стало казаться, что негры никогда не получат божьего прощения.

 

Сцена 12

Дженни Саммерс не была соседкой Терезы. Но мистер Саммерс, отец Дженни был дружен с отцом Терезы, поэтому Дженни часто бывала у Одли. Дженни была на два года старше Терезы, но это не помешало им подружиться и обсуждать разные важные девичьи темы.

Однажды Дженни ее огорошила. «Хочешь посмотреть, чем занимаются взрослые?»

Говорила Дженни шепотом на ухо Терезы, но Тереза все равно испуганно заозиралась по сторонам. Вдруг кто-то услышит!

- Ну, что скажешь? – уже обычным голосом спросила Дженни. – Хочешь?

Тереза только и смогла кивнуть головой, но потом тут же замотала ею из стороны в сторону.

Вид у нее был, наверное, еще тот, потому что Дженни рассмеялась.

- Боишься? Не бойся. Сэм покажет, как этим занимаются негры.

- Сэм – это кто?

- Помощник отца. Он следит за неграми: пригнать, угнать и все такое. Но ему надо заплатить. У тебя есть доллар?

В копилке у Терезы скопилось порядочно монет и вполне возможно, что доллар она могла бы вытрясти из нее. Об этом она и сказала Дженни.

- Хорошо. У меня тоже есть доллар. Вообще то Сэм обещал показать это за один доллар, но отец говорит, что Сэм пройдоха, поэтому будет лучше, если и ты приготовишь свой доллар.

Прошел месяц. Тереза вытрясла из копилки нужную сумму и каждый день с трепетом ожидала чего-то. Но ничего не происходило, и их разговор с Дженни стал забываться.

Но вот однажды в ее комнату зашел отец и сказал, что едет в усадьбу Саммерсов и, если она хочет, то может взять ее с собой. Сердце Терезы сильно забилось, и она смогла только кивнуть. Отец был занят своими мыслями и ничего не заметил.

В усадьбе Саммерсов Дженни сразу же потащила Терезу в свою комнату.

- Ну, что принесла доллар?

Тереза показала ей узелок, в котором были собраны монетки.

- Молодец! – одобрила Дженни. – Вы наверняка у нас заночуете и ночью мы все увидим.

Так и произошло.

Тереза и Дженни лежали в одной кровати и сна у них не было ни в одном глазу. Так тянулось достаточно долго, потом в окно их комнаты кто-то тихо постучал.

- Это Сэм, - сказала Дженни. – Пошли.

Они накинули на себя длинные шерстяные плащи с капюшоном и вышли во двор усадьбы, где их ждал высокий и худой человек с фонарем, который верно и был Сэмом. Они пошли к каким-то хозяйственным постройкам и зашли в одно из них. 

Это был добротный сарай с лесенкой на чердак.

- Ну, что Сэм? Когда?

- Видите ли, мисс, - замялся Сэм. Теперь Тереза могла, благодаря свету лампы, рассмотреть его получше. У Сэма было морщинистое лицо с длинными висячими усами. 

- Ну, что Сэм? Говори, - торопила его Дженни.

- Надо бы добавить еще доллар, мисс.

- Но ты обещал!

- Да, но сегодня ваш отец мне еще раз сказал, чтобы я смотрел, чтобы вы не походили к неграм. Поэтому прошу еще доллар, мисс.

- Ну, ты и гад Сэм, - сказала Дженни. Потом повернулась к Терезе. – Дай ему.

Тереза протянула Сэму узелок с деньгами. Сэм усмехнулся чему-то, забрал монетки, а сам платочек вернул Терезе.

- Забирайтесь на чердак, - сказал Сэм. – Сейчас приведу. 

Они забрались на чердак. Между крышей и полом чердака было небольшое расстояние, и девочкам пришлось стать на коленки. От нижнего помещения их отделяло плетенное перекрытие, через щели которого Тереза и Дженни могли видеть комнату под ними, слабо освещенную фонарем, стоящем на покрытом соломой полу.

Через некоторое время вернулся Сэм и втолкнул в комнату молодую негритянку. Так показалось девочкам, потому что она была с короткими курчавыми волосами и очень худая. На ней было серое, грубое платье, которое Сэм заставил снять.

- Целее будет, - засмеялся Сэм и забрал платье с собой.

Негритянка постояла какое-то время посреди сарая, а потом уселась прямо на пол у стенки.

На этот раз Сэма не было дольше. Он привел с собой здоровенного, но худого негра.

Сэм втолкнул его в сарай, указал на негритянку и сказал: 

- Покажи на что способен. И, чтобы было тихо. 

После этого он закрыл дверь.

Тереза и Дженни замерли от страха. Внизу слабо горел фонарь и стоял ужасный черный человек, которому Сэм приказал что-то показать, а вокруг была темная ночь. И от всего этого ужаса их отделяло тонкое плетеное перекрытие. Если они могли как-то видеть происходящее внизу, то и этот негр мог их увидеть. Ему стоило только поднять наверх глаза. Тереза была готова бежать вниз по лесенке и кричать этому негодяю Сэму «Прекратите это. Мы уходим». Она бы это сделала, если бы не слышала, как Сэм с той стороны двери опустил засов.

Но негр не стал смотреть на верх. Он какое-то время смотрел на сидящую у стенки негритянку. Потом что-то проговорил на своем языке и подошел к женщине и, о ужас, сбросил на пол свои грубые штаны. И хотя Тереза могла рассмотреть только блестящую в свете фонаря кожу дикаря, ее воображение вмиг дорисовало все остальное. Она закрыла глаза, страстно желала, чтобы все это поскорее закончилось и боялась, что удары ее сердца будут слышны за пределами сарая.

Внизу стала слышна какая-то возня, а потом стоны. 

«Что он с ней делает? Убивает?» - подумала Тереза и рискнула взглянуть вниз. Все что она могла рассмотреть – это было переплетение тел и почему-то ступню негритянки, которая торчала вверх. Тереза увидела, что подошва ступни, несмотря на пыль и грязь, была белее остальных частей тела этой черной женщины. "Это что же?" - подумала совсем некстати Тереза. – "Эта негритянка уже стала белеть благодаря своей праведной жизни?"

Возня и стоны внизу продолжались, но эта мысль засела в голове Терезы. Вернулся Сэм и увел негров, она с Дженни вернулись в постель, а эта мысль все не уходила от нее. «Она же стала белеть! Что же с ней теперь будет?» Она хотела поделиться своими мыслями с Дженни, но та ее опередила.

Она повернулась к Терезе и с горящими глазами спросила: 

- Правда было здорово?

Эта детская затея Дженни сильно изменила отношение Терезы к неграм. Только животные могли вести себя так, как вели эти два существа той ночью, в том сарае. Ведь, если считать негров людьми, такими же как она сама, как, например, Полковник или Мартин Кастер из университета, то можно предположить, что и они могут вести себя как эти негры: валяться по полу, стонать и охать. Но это было определено невозможно. Ее попытка представить на месте негра со спущенными штанами милашку Мартина казалась дикой и противоестественной. Когда же она рисковала поставить себя на место той негритянки, то ее охватывал ужас.

Кофе и утренняя корреспонденция заставили детские воспоминания уйти прочь. И к тому времени, когда кофе был допит, Тереза успокоилась.

Она встала с постели, переложила бумаги на письменный стол и еще раз взглянула на фотографию мамы на стене. Мама должна была бы быть довольна ею. Все, как она советовала. И главное, никакого смятения.

 

Сцена 13

Пальто от холода не спасло. Меня по-прежнему знобило, и я не мог заснуть. А потом ко мне пришло привидение. Но сначала я почувствовал запах дыма, открыл глаза, чтобы понять, где пожар и куда бежать и увидел это привидение.

Привидением оказался немолодой индеец, одетый, как ни странно, в европейский зеленовато-серый костюм с жилеткой такого же цвета. Индеец сидел на стуле и курил вполне европейскую трубку. Ночь, лунный свет из мансардного окна, дым, индеец в костюме с жилеткой – чем не привидение!?

Страха не было. Наоборот, после того, как я вгляделся в лицо своего ночного гостя, внутри у меня потеплело. Опять сказывалось наследство предыдущего хозяина этого тела?

- Приветствую тебя, мой бледнолицый брат, – сказал индеец. – Я проходил мимо, а ты сегодня неплотно закрыл это окно. 

Он, не поворачиваясь, указал трубкой в потолок.

- И не притворяйся, я вижу, что ты меня узнал. Хотя, - он глазами пробежался по своей одежде. – Порой я и сам себя не узнаю. Что с тобой случилось?

- Я упал с лестницы.

Индеец усмехнулся.

- Я так долго живу среди бледнолицых, что даже научился понимать скрытый смысл ваших слов. Ведь твои слова говорят о другом. Ты просто не хочешь говорить о том, что с тобой случилось.

- Можно и так сказать, - согласился я.

Поскольку у нас завязалась светская беседа, и меня никто не собирался бить по голове или как-то иначе калечить, то продолжать лежать в постели было невежливо. Я спустил ноги и сел на кровати. Нож, который я держал на груди, с шумом грохнулся на пол. Я судорожно поднял его. 

Индеец на появление ножа отреагировал спокойно.

- Можно? – Он протянул руку.

Мне ничего не оставалось, как отдать нож.

- Да, это он. Я подарил его Шидижи, когда она решила уехать с тобой. 

Он помолчал.

- Я слышал, она успела напоить его кровью врага? – Он спрашивал, хотя моего ответа явно не требовалось.

Когда индеец подходил ко мне за ножом я заметил, что у него босые ноги, а туфли стоят рядом со стулом.

- Благодарю тебя, мой брат, за то, что ты отомстил убийцам Шидижи, – сказал он, вернул мне нож и снова сел на стул.

Какое-то время мы молчали.

- Ты знаешь, - снова заговорил он. – Я выполнил твое пожелание и окончил двухгодичную вечернюю школу для взрослых. Она мне очень многое дала. Благодаря ей я стал еще больше ненавидеть бледнолицых.

- И чем ты сейчас занимаешься? – Такой вопрос показался мне вполне естественным.

- Граблю банки.

- Зачем?

- Бледнолицые отняли у нас нашу землю. Я отнимаю у них то, что могу отнять. – Он затянулся трубкой и не торопясь выпустил струю дыма. – Ты приехал сюда завершить месть? Ты нашел того, кто послал к тебе убийц?

- Нет, – честно ответил я. 

Картина жизни Энтони де Клера постепенно стала приоткрываться мне, но вместе с ней стали появляться и его обязательства, которые теперь становились, как бы, моими. Совсем не простые обязательства.

- Тебе могут потребоваться деньги, - он что-то положил на стол. – Не отказывайся.

Он посмотрел по сторонам выбил трубку в раковину «мойдодыра» и снова уселся на стул.

- Я посижу у тебя немного, - сказал он. – А ты спи.

Как ни странно, я заснул. Когда я проснулся вновь в комнате никого не было. И только запах дыма напоминал о ночном госте.

 

Сцена 14

Утром я почувствовал себя лучше. Вернулась способность анализировать и делать выводы. Еще до того, как в голове эти самые выводы сформировались окончательно, на меня накатила черная волна тоски и отчаянья того, что я уже никогда не увижу своих близких. Почему? Как так получилось? Где я оказался? Эти вопросы еще только начали появляться у меня в сознании, а я уже был уверен, что никогда не смогу ни увидеть, ни обнять дорогих мне людей.

Но сознание человека такая подлая сущность, которая ради своего выживания (а от тоски можно повеситься) может придумать оправдание для чего угодно. Не прошло и пяти минут после того, как я начал горевать, а внутренний голос один за другим подсовывал мне доводы для успокоения.

«А ты хотел жить вечно?»

«Нет, просто, это все как-то внезапно».

«Это всегда и везде внезапно. Читай классику».

«Да, читал я … Просто, когда это с тобой происходит… Так горько на душе…»

«Ты все равно ничего не можешь изменить. Ты не просто уехал в другую страну. Это прошлое и, скорее всего, параллельный мир. Лучше подумай, зачем тебя сюда отправили! Может быть, какая-то специальная миссия?!»

«А, вот это - грубая разводка для простаков. Какая еще миссия!? Просто так крутанулось колесо».

«Ну, извини, немного приврал, хотел тебя приободрить».

Этот разговор мог продолжаться еще долго, но помешал достаточно громкий женский голос, снизу.

Он настойчиво вопрошал:

- Мистер Деклер, вы уже проснулись? Мистер Деклер, вы меня слышите?

Кричать в ответ не хотелось. Я вышел из своей каморки. В чем был, в том и вышел. Серой нательной рубахе и такого же цвета кальсонах. Внизу, перед лестницей на мою мансарду стояла пожилая, но вполне бодрая женщина. Темное строгое платье, гладко зачесанные назад волосы.

- Гутен морген, фрау Бергман, - я решил блеснуть своим немецким, которого не знал. По ощущениям не знал немецкого и Энтони де Клер.

- О, вы решили говорить по-немецки. – Фрау Бергман замахала на меня руками. – Не напрягайтесь, вам, наверное, это вредно. Генрих сказал, что вчера вы были весь в крови и едва смогли подняться по лестнице. Что с вами случилось?

- Я упал с лестницы.

- Надеюсь не с моей?

- Нет, фрау Бергман. Это была другая лестница.

- Вам ничего не угрожает?

Этот разговор начал мне надоедать. Возможно, поэтому я немного нагрубил пожилой фрау.

- Ни мне, ни ежемесячной плате за квартиру совершенно ничего не угрожает.

- Как вы могли подумать …, - начала было возмущаться фрау Бергман, но я остановил ее.

- Фрау Бергман, прошу вас, пусть кто-нибудь, тот же Генрих, принесет мне большой кувшин чистой воды и хороших фруктов. Я пару дней не смогу выходить из дома.

В это Фрау Бергман поверила. Она оглядела меня, словно только сейчас увидела недостатки в моем одеянии. Я надеялся, что мой вид подтвердит, что мне никак не выйти из дома в ближайшее время.

- Хорошо, - согласилась фрау Бергман, вышла на улицу, и я тут же услышал ее голос. – Генрих! Генрих!

А я снова вернулся в свою комнатку.

 

Сцена 15

Вернувшись в комнату, я намочил носовой платок виски, приложил его к болячке на голове и стал ждать Генриха. На него у меня были виды.

Генрих оказался тем самым пареньком, который за пару никелей вчера проводил меня до моей коморки. Он принес большой латунный кувшин с водой и, со словами «я скоро», вновь убежал. Вернулся он с корзинкой красных яблок, вполне аппетитных с виду.

Я расплатился с Генрихом, не забыв накинуть ему пару никелей за работу. Когда он довольный хотел уже уходить, я остановил его.

- Не хочешь поработать доктором, Генрих?

- Доктора много зарабатывают, - сразу взял быка за рога паренек.

- Ну, это будет не совсем работа. Это будет испытание. Сможешь ли ты вообще работать доктором?

- А что надо делать, мистер Деклер?

- Почистишь мне рану на голове.

- Это запросто! - Паренек вытер руки о свою видавшего виды серую тужурку и застыл, как бы в полной готовности. Думаю, что почистить ботинки и почистить рану были для него очень похожими понятиями.

- Не так быстро, парень, - остановил его я.

Я заставил Генриха помыть руки. Благо, что небольшой кусочек мыла нашелся на «мойдодыре». Потом протер его руки все теми же виски, которые уже подходили к концу.

- Вот смеху-то будет, когда расскажу ребятам, - хмыкал паренек.

Ножницы нашлись на столе. Ими Энтони де Клер, скорее всего, подправлял усы и бороду. На них тоже пришлось потратить немного виски.

Я пододвинул стул под мансардное окно, уселся на него, а ножницы вручил Генриху.

- Генрих, твоя задача срезать все волосы вокруг раны и при этом постараться не доставить мне лишних неудобств.

Генрих только хмыкнул. 

- Ничего, мистер Деклер, я справлюсь. Мы как-то с ребятами поймали собачонку и постригли ее подо льва, вот было смеху то.

Генрих стриг, я время от времени слегка подпрыгивал на стуле, когда он задевал наиболее болезненные места.

- Мистер Деклер, здесь какие-то нитки. Их тоже срезать?

- Нет, что ты! Это - работа доктора Уолша. Он очень расстроится, если ты испортишь ее. И прошу, поосторожней.

- Это все ножницы, мистер Деклер. Они - тупые, и мне приходится натягивать волос, чтобы его срезать.

- А мне кажется, что ты их просто выдергиваешь.

- Нет, что вы, мистер Деклер! Как можно?!

Но все плохое когда-нибудь заканчивается. Закончил свою работу и Генрих.

- Волосы остались только в самой ране. Если хотите, то я могу в ней поковыряться, но это будет трудно.

- Нет, спасибо.

- Как скажите, мистер Деклер. Я прошел испытание? Я смогу стать доктором?

- Думаю, что сможешь, - вполне искренне ответил я. Меня впечатлило его предложение поковыряться в моей ране.

Я дал ему еще пол доллара, и он очень радостный убежал.

Я посыпал рану остатками порошка Фрица и какое-то время просто сидел на стуле, тупо глядя в стену. До меня долетали слабые звуки уличной жизни. «А ведь это моя новая жизнь, в которую надо как-то вливаться. Пока у меня есть отмазка, что я «ранетый» и что мне нужно лежать. Но уже вечером мне надо идти к Фрицу на фотосессию, которую я сам и придумал. Потом еще на одну, потом встречаться с городскими врачами… А, потом что?»

Взгляд упал на большой конверт лежащий на столе. Я вскрыл его. В нем оказались две пачки денег, перевязанные банковскими бумажными лентами.

«Блин! Приходите парни свататься».

Нашел спички, которые оказались рядом со спиртовкой на столе, сорвал банковскую упаковку и сжег ее в раковине «мойдодыра». Банкноты оказались не сотенными, как я ожидал, а номиналом 50 долларов. На банкноте вместо Улисса Гранта было сразу два лица в профиль, которых я, естественно, не знал. Деньги считать не стал. Зачем? Рассовал их по карманам пальто, да и прилег на кровать. Надо было набраться сил к вечерней фотосессии.

Лежал и думал. Если взял деньги, то значит должен. Что должен? Индеец говорил, что Энтони де Клер приехал в Сан-Франциско найти того, кто послал к нему убийц. Которые что? Вместо де Клера убили его жену, а он потом отомстил? Со слов индейца выходит так. Но что я могу?! Я никого и ничего не знаю здесь. Да и навыков у меня таких нет. 

После этих мыслей накатила волна тоски и беспомощности. Это были уже не мои чувства и эмоции. Почему так происходит? Откуда эти эмоции? Я был уверен, что в теле только мое сознание. Тогда что это? Что-то типа инстинкта собак Павлова? Видят свет – течет слюна. Но здесь человек и все, наверное, сложнее. Я увидел индейца и почувствовал теплоту. Я стал думать про убийц жены де Клера и почувствовал тоску и беспомощность. Получается в мозгу де Клера, в чье тело я попал, сохранились какие-то устойчивые цепочки. Цепочки чего? А я откуда знаю? «… голова предмет темный и исследованию не подлежит…» Но ведь работает! Даже индеец заметил, что я его узнал. Получается мне в наследство досталось не только тело, но и эмоции прежнего хозяина. Долго они, конечно, не продержатся. Появятся мои собственные эмоции и вытеснят эмоции старые. И я больше не буду чувствовать теплоту и доверие к этому странному индейцу в зеленовато-сером костюме, не буду печалиться, вспоминая Шидижи. Получается, таким образом, я убью личность Энтони де Клера окончательно. И никто ни в чем не виноват. Нет виноват! Кто-то же шарахнул Энтони де Клера по голове в баре «Старая индейка».

Кроме индейца, которого я расспрашивать бы не стал, у меня есть еще один источник. Это – доктор Стив Уолш, который знал Энтони де Клера по Нью-Йорку. Надо у него аккуратно навести справки. А надо? Точно надо! Информация никогда не будет лишней, а вот что потом с ней делать, это уже другой вопрос.

 

Сцена 16

(Сан-Франциско, гостиница, разговор двух английских джентльменов, примерно в тоже время)

- Арчи, ты идиот! Зачем ты ударил де Клера бутылкой по голове?

- Что попалось под руку, тем и ударил.

- Я не про это спрашиваю!

- Винсент, когда я его увидел, то меня всего затрясло. Деньги этого старого дуралея Диспенсера были нашей путеводной звездой и надеждой. И все теперь ему? Да, кто он такой!

- Арчи, твоя мать послала нас в Америку поговорить с де Клером. Она помнит, что это был очень романтически настроенный юноша, которого, по ее мнению, можно убедить отказаться от наследства.

- Винсент, ты сам понимаешь, что говоришь? Романтически настроенный юноша!? Прошло тридцать лет! Он прошел две войны. Он - отъявленный головорез и у него за душой ни гроша. И ты считаешь, что такой человек возьмет и просто так откажется от миллиона фунтов стерлингов?!

- Да, хорошая цифра. Меня самого аж передернуло. А я ведь на нее тоже рассчитываю.

- Но для этого тебе надо будет сначала жениться на моей сестре, к которой ты последнее время как охладел.

- А вот это, Арчи, не твое дело! Твое дело было следить, а не размахивать бутылками!

- Я хотел его убить!

- Убил? Что молчишь, Арчи? Убил?

- Нет.

- Вот! Надо было сначала поговорить, а потом уже принимать решение.

- Это ничего бы не изменило!

- Возможно, Арчи, возможно. Но теперь у нас нет и этой возможности. Едва мы заикнемся в разговоре с ним про наследство, он может связать нападение на него с фактом внесения его в завещание. Да еще и нас заподозрить. Я этого не хочу. Если то, что про него рассказывают верно, то он просто нас на кусочки разрежет и съест на завтрак.

- Боже, Винсент, что же делать?

- Надо продолжить следить за ним. К счастью, он не знает нас в лицо.

 

Сцена 17

Я почти заснул, когда в дверь комнаты постучали. 

- Кто?

- Британец, это я, Стив Уолш.

На ловца и зверь бежит. Я отодвинул щеколду, на которую запер дверь, и впустил Уолша в комнату, в которой сразу стало тесно. Пришлось сесть на кровать.

- Британец, так не справедливо. Старина Фриц пригласил к себе на выпивку всех кроме меня.

- О! - Он только заметил мою лысую голову, сбритые усы и бороду. – Тебе идет. Сразу скинул пяток лет.

- А ты, что расстраиваешься?

- Как что? Он там будет рассказывать про свой порошок и что-то даже показывать.

- Ну и что? Ты же сам называл этот порошок толченным мелом. Зачем он тебе нужен?

- Если порошок помогает, а у меня его не будет, я буду терять деньги. Здесь у врачей основной бизнес – порезы, ссадины и другие … колото-резанные раны. И что мне говорить человеку с раной? Иди к Фрицу, купи порошка, а потом возвращайся ко мне?

- Ну, мне ты так примерно и сказал.

- Прости, Британец. Я же знаю, что на тебе все заживает, как на собаке.

- Ну, спасибо.

- Британец помоги. Я узнал, что вы партнеры с Фрицем. Значит он тебе доверяет. Замолви за меня словечко.

- Никакой я не партнер. Герр Циммерман был так добр, что дал мне своего порошка, который, кстати, называется «стрептоцид». А я подсказал ему, как лучше его продвинуть на рынке. Вот и все!

- Да это самое главное. Значит у тебя с ним уже налажены отношения. Просто так он не дал бы тебе порошка. Помоги Британец. Ну, что тебе стоит…

- Хорошо, Стив. Я попробую поговорить с Циммерманом, но ничего не обещаю. Он где-то узнал, что ты плохо отзываешься об его лекарстве и, наверное, обиделся на тебя.

- Да, я готов извиниться!

- Я попробую, Стив, все уладить, но от тебя мне потребуется тоже помощь.

- Что угодно, Британец! – согласился Уолш, но тут же переспросил. - А, что ты хочешь?

- Немного. Ты знаешь, что меня саданули по голове, а от ударов по голове иногда случается амнезия…

- Это ты мне объясняешь?! Да, я сам видел, как Коротышку Чарли после нокдауна в третьем раунде откачали, к нему подходит жена, а он ей "Ты кто?" Представляешь! Не узнал жену! … Постой… Ты хочешь сказать, что у тебя амнезия?

- Местами. – Про то, что «здесь помню, а здесь не помню» я не стал говорить.

- Да? – Уолш задумался, но только на пару секунд. – Кстати, Британец, ты же задолжал мне полтинник! Помнишь?

- Стив, может быть я чего-то и не помню, но я не разучился еще видеть, когда люди лгут, а когда говорят правду.

Эти слова у меня вышли, какими-то очень суровыми. Раньше я так не мог. Вон, Уолш даже в лице переменился.

- Да, шучу я, Британец, шучу.

Мы помолчали.

- Так чем я тебе могу помочь? Как лечить эту амнезия я не знаю. Да и другие тоже. Деньги сдерут, а потом скажут, что само пройдет.

- Ты расскажешь мне все, что ты обо мне знаешь.

- Все так плохо?

- Нет, Стив, все хорошо, – с нажимом ответил я. - Просто расскажи, а я постараюсь помочь тебе с Фрицем.

- Хорошо, - Уолш расстегнул пальто и уселся на стул. – Ты пришел к Фитцвотеру в шестьдесят пятом, когда бои стали проводить по новым правилам. Перчатки, то, се. Это вам хорошо, а у меня работы меньше стало. С новыми правилами тебе повезло, ты выигрывал в основном по очкам, никто, не мог в тебя попасть. Ты очень быстро двигался.

- Стив, …, про бокс мне расскажешь как-нибудь потом, ладно?

- Да, понял я, понял. Жена у тебя была местная, из племени чероки. Тебе еще из-за этого хотели дать имя для ринга «Индеец», но «индеец» уже был, «лорд» тоже. Вот так ты и стал Британцем. Но ты не долго у нас был, полгода где-то. Потом нашел работу по сопровождению грузов на железной дороге. Там, говорят, платили хорошо. Но опасно и поездки через всю страну. А потом, как рассказывали, ты вернулся из поездки, а на квартире у тебя полицейские и убитые: твоя жена и какой-то мужик. В твою жену всадили пять пуль из кольта, оружие не нашли. Этого мужика зарезала твоя жена, но у него оружия не было. Поэтому решили, что их было, как минимум, двое, и что это было ограбление. Убийцу не особо искали, но зато, как мне рассказывали, их нашел ты. По слухам, ты прирезал их главаря и еще пятерых, но и тебя там хорошо порезали. После этого я о тебе больше ничего не слышал. Я помог тебе?

- Возможно. Я поговорю с Циммерманом, думаю, что все будет хорошо.

- Знаешь, Британец. Я тогда не смог… В общем, хочу выразить свои соболезнования в связи с гибелью твоей жены. Я видел тебя с ней пару раз. Она была очень хорошей …

- Спасибо, Стив.

Уолш ушел, а у меня на душе было просто погано. Моя смерть там, смерть де Клера здесь и смерть его жены в прошлом. В бутылке оставалось совсем немного виски. Я влил их в себя в тщетной попытке, как-то поднять себе настроение и стал собираться к Циммерману.

 

Сцена 18

Последующие дни у меня прошли в хлопотах. Я привыкал к окружающему миру и мне, хочешь-не хочешь, приходилось налаживать свой быт.

Воду и фрукты мне по-прежнему по утрам приносил Генрих. Он же каждое утро выносил мою «ночную вазу».

Под кроватью в комнате я нашел потрепанный кожаный чемодан.

Чемодан был не большой, не маленький. Средний такой чемодан. Углы чемодана были укреплены дополнительными кожаными накладками, а сами накладки были прилично потертыми. Поперек чемодана, удерживаемые специальными петлями, располагалось два ремня. Набил чемодан сверх меры - ремнями можно утянуть. Или же создать дополнительное хлопоты воришкам – пока эти ремни расстегнешь. Замок на чемодане был один и простенький. 

Я такой встречал в своем детстве на старых чемоданах. Медная пластинка, на ней круглая кнопка с замочной скважиной. Отодвинь в сторону эту круглую кнопку, и язычок, который не дает раскрыть крышку чемодана, под действием пружины откинется назад. А еще медные заклепки, много медных заклепок, слегка позеленевших от времени.

«Вот и мародерка пошла!» Я уже было хотел открыть чемодан, но эта мысль остановила меня. Я стоял на коленях перед вытащенным чемоданом и пытался разобраться в своих мыслях. «Какая еще мародерка!? Тело прикарманил, имя прикарманил, а теперь стесняться начал!» Мой внутренний адвокат, как всегда, был убедителен.

Я сдвинул в сторону круглую кнопку замка, язычок щелкнул, и я раскрыл чемодан. Вместо карты острова сокровищ в чемодане, сверху лежало грязное белье: пара серых кальсон и нательные рубахи. Странно, но брезгливости я не ощущал. Я выложил грязное белье на кровать и стал разбираться с содержимым чемодана.

Надо сказать, что все было уложено хорошо и аккуратно, а грязное белью сверху просто прижимало другие вещи при закрытой крышке чемодана и не давало им болтаться. Кроме того, само пространство чемодана было как-бы разделено на две части. Левую занимали два небольших матерчатых мешка с завязанной горловиной, а правую – поношенная, но чистая одежда. Здесь я, к своему удивлению, обнаружил настоящие потертые джинсы. С фирменным лейблом «леви страус», потемневшими заклепками и одним единственным карманом сзади, справа. Ну, да. Удобно, если ты правша. Взял что-то правой рукой убрал подальше, с глаз долой в задний карман. Передние карманы были на месте, в том числе маленький кармашек «пистончик». Под джинсами обнаружил рубаху, из такого же материала, как и джинсы. С медными пуговицами, сверху донизу и заклепками в верхних углах одинокого кармана слева.

Под джинсами и рубахой, на чистой паре белья лежали две женские фотографии, в деревянных рамочках. Внутри меня что-то колыхнулось. На первом фото была молодая индианка.

Зря говорят, что индейцы были монголоидной расы. У девушки с фотографии был совершенно нормальные, не узкие, не раскосые глаза, прямой, не приплюснутый нос, красиво очерченные губы. Скулы были, но назвать их выдающимися язык не повернется. На мой взгляд, симпатичная девушка, но только взгляд какой-то грустный. На второй фотографии была изображена та же девушка только уже в платье западного покроя. Синее платье, как будто состоящее из двух частей, кофты и юбки, сидело на ней идеально. Все было на месте – талия, грудь, прическа с поднятыми наверх-назад черными, завитыми волосами… Вот только взгляд был по-прежнему грустный. Или мне это только казалось. А это что такое? В моих глазах сами собой навернулись слезы. Эмоции де Клера по-прежнему жили во мне. Ну и ладно. Я не против немного поплакать.

Рядом с фотографиями лежало что-то завернутое в кусок темной, на ощупь шерстяной ткани. Когда я развернул сверток, то мои слезы моментально высохли.

Я держал в руках достаточно большой, настоящий револьвер. Настоящий? Конечно, настоящий, а какой еще он может быть здесь. Килограмм с лишним, револьвер ощущался одним куском холодного железа. А в душе у меня был восторг. Интересно, это я или де Клер? Вот почему так, спрашивается? Взять, например, ту же мясорубку. Тоже железо, тоже вращается, тоже можно покалечиться неслабо, а возьми ее в руки и ощущения будут другими.

Я вытянул руку с револьвером, поймал мушку в целик и уже собрался спустить курок. Эй, эй, ты что? В барабане желтели цилиндры патронов. Револьвер был полностью заряжен. Большой палец моей руки сам лег на скобу с левой стороны револьвера и потянул на себя. Чуть влево, и барабан револьвера откинулся в сторону. Так, как вынуть патроны? Вот этот стерженек под стволом. Что это такое? Похож на короткий шомпол. Не вытягивается. А если в другую сторону? Стержень поддался, и розочка с другой стороны барабана вытолкнула патроны наружу. Шесть желтых патронов высыпались на кровать.

Вот теперь можно рассмотреть револьвер получше. Небольшой товарный знак слева, у рукоятки. Лошадь, встающая на дыбы. Что за фирма? Ничего кроме «феррари» в голову не приходит. На стволе маленькими буквами тоже надпись «New Service Cal .45». С цифрами понятно, такие же на тыльной стороне патронов. А вот почему «new service»? Новая услуга по убийству себе подобных? Большим пальцем правой руки оттянул курок. Достаточно тяжелый. Вспомнил, как в фильме «Золото Маккенны» шериф стрелял из револьвера чуть ли не очередями. Для этого он очень быстро, ладонью левой руки, взводил курок револьвера. Тра-та-та-та. С этим револьвером так бы не получилось. Или бы ладонь повредил, либо механизм сломал. Да, и, наверное, в этой конструкции так делать и не нужно. Попробовал нажать на спусковую скобу при спущенном курке, и курок стал послушно взводиться. Дальше. Щелчок. Курок спустился. Был бы в барабане патрон, произошел бы выстрел. Еще раз. Я снова потянул спусковую скобу, провернулся барабан, взвелся и снова спустился курок. Вот такая автоматика.

При всей кажущейся примитивности револьвер производил впечатление хорошей, качественной «машинки». Ладно, еще наиграюсь. Я снова зарядил револьвер и завернул его в тот же кусок ткани. Попутно про себя отметил, что хоть и был револьвер заряжен, но де Клер не носил его собой. То есть не ожидал на себя нападения? Возможно, все же удар по голове был какой-то случайностью. Я положил сверток с револьвером на место и стал дальше разбирать чемодан.

Развязал матерчатый мешок, тот что побольше. В нем оказалась металлическая посуда. Небольшой овальный котелок, с петлями по бокам, в нем кружка, еще мешочек с ложкой, двумя вилками и столовым ножом и большая коробка непривычно длинных спичек. В другом мешке, поменьше, я нашел опасную бритву с полустертым названием фирмы «Вильям и что-то там». Маленькую железную бутылку с маслянистой жидкостью. Понюхал, пахнет керосином. Обнаружил еще пару белых, маленьких брусочков размером со спичечный коробок, но только тот, что из моей прошлой жизни. Один завернут в бумагу. Понюхал тот, что открыт. Ничем не пахнет. Ладно, разберемся потом. Если лежит рядом с бритвой, то значит что-то для бритья. Так? А керосин для чего тогда? Как лосьон после бритья? Смешно.

Стал складывать пожитки де Клера обратно в чемодан и среди одежды обнаружил перевязанную пачку писем. Внутри меня опять что-то кольнуло. Какое-то сложное чувство. Тревога, обида, злость. Покрутил в руках найденные письма, бросил их на кровать, а чемодан с вещами задвинул обратно под кровать. Немного осталось после тебя де Клер. Как в песне «Все что было моим, уместилось в руке». Это наследство де Клера, а что осталось после меня?

Я лег на кровать. Поудобнее устроил больную голову и стал рассматривать пачку пожелтевших писем.

 

Сцена 19

Я смотрел на тоненькую пачку писем и думал, что, если бы я был в прошлом филателистом, то, наверное, задыхался бы от восторга и счастья. Каждый конверт был украшен, как минимум, четырьмя проштампованными марками. Но в прошлом мое увлечение филателией захватило только детство и ограничилось покупками ярких марок и блоков далекой страны Бурунди в местной Союзпечати. Блеклые марки с изображением холодных английских королев меня никогда не привлекали.

«Ну, что? Покопались в грязном белье, переходим на новый уровень мародерки? Копаемся в личных делах?» Мой внутренний адвокатом только хмыкнул и ничего не сказал, а я открыл первое письмо.

Письмо было от матери де Клера и написано было, естественно, на английском языке. Надо сказать, что именно язык окончательно убедил меня, что окружающий меня мир – это не розыгрыш. В прошлой жизни английский я знал хорошо, даже очень хорошо. Но здесь, в этом мире я просто думал на этом языке. Мне резал слух английский язык фрау Бергман, я слышал акцент Уолша, подмечал маленькие ошибки Циммермана, которые он делал, когда волновался. Такое не подделаешь. Это было внутри меня. Вот и сейчас я смотрел на текст письма, написанный черными чернилами и явно железной перьевой ручкой, и не думал над значениями слов, грамматикой и прочее. С пожелтевшего листка письма я сразу выхватывал смысл предложений, погружаясь в личные дела и прошлое человека, в тело которого я попал.

Это письмо было в самом низу, и я начал с него.

«Милый сын, Энтони,

Прошло почти шесть месяцев, с того момента, когда ты вместе со своими товарищами по 5-му ее королевского величества гусарском полку отправился в далекую Индию. Передо мной до сих пор стоит картина, как какой-то юноша с палубы уходящего корабля машет платком, тем кто остался на земле благословенной Англии. Почему то, мне кажется, что это был ты.

Несмотря на то, что именно я настояла на твоей службе в армии, мне так без тебя одиноко. Но я успокаиваю себя тем, что эта служба просто необходима любому благородному человеку, а тем более тебе, тому, кто в свое время займет место лорда, главы графства Херефорд.

Надеюсь, что у тебя все хорошо, ты служишь доблестно, как и полагается английскому аристократу. Уверена, что ты уже завел себе друзей среди таких же, как и сам благородных юношей. Помни, мой дорогой сын, что эта дружба будет тебе опорой в дальнейшей жизни и пропуском в высший свет.

Расскажу тебе забавную ситуацию с нашими соседями. Не знаю, помнишь ли ты лорда Диспенсера? Он как-то заезжал в наше именье вместе со своей покойной женой (прими господи ее душу и отпусти ей грехи большие и малые). Он после смерти своей жены помутился рассудком и вот уже 12 лет не покидает своей усадьбы. И даже не хочет знать своих ближайших родственников. Недавно к нему приезжала его родная сестра, чтобы показать ему своего малолетнего сына. Так вот, он не стал с ними даже разговаривать. Вместо него с ней общался его управляющий, наглый и невоспитанный тип, который предложил им свою помощь в размещении в ближайшем городе. Я все это знаю, потому что леди Клара, сестра этого сошедшего с ума лорда, заночевала у нас. Мы с ней проговорили всю ночь.

Меня расстраивает, что пока я не получила от тебя ни одного письма. Это, наверное, вызвано какими-то сложностями с твоим обустройством на новом месте. Вместе с тем, прошу тебя взять за правило и писать мне письма не реже одного раза в месяц. Думаю, что написание писем станет для тебя одной из возможностей отдохновения от трудной военной службы.

Буду рада получить от тебя вскоре письмо и узнать, что у тебя все хорошо.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 октября, 1857»

Прочел письмо, хотел как-то съязвить по поводу прочитанного, но не стал. Внутри у меня появилось какое-то сложное чувство. Что-то неприятное, тоскливое и отталкивающее в «одном флаконе». Это чувство явно досталось мне по наследству от прежнего хозяина. Ладно, читаем дальше.

«Милый сын, Энтони,

Получила от тебя письмо, в котором ты сообщаешь, что вышел в отставку. Что это значит? Я ничего не понимаю. Мне казалось, что ты на хорошем счету у полковника Брэмса. Ты сам писал мне, что тебя повысили до капрала. Что произошло? Ты пишешь, что сам подал рапорт об отставке. Но почему? Ведь все так хорошо складывалось. И потом, мог бы посоветоваться со мной! Возможно, я не знаю каких-то нюансов армейской службы, но я бы навела справки через своих добрых знакомых и что-нибудь тебе присоветовала бы. 

Извини за сумбурное начало. Я его набросала сразу же как прочла твое письмо. Увидела, что письмо от тебя и обрадовалась. Но после прочтения расстроилась. Но, с другой стороны, твоя отставка означает, что ты скоро вернешься домой. Два месяца назад с казначеем вашего полка я отправляла тебе деньги, думаю, что ты их уже получил. Дела у нас в графстве идут хорошо. Хотя вилланы, как всегда, ленятся, и доходы от продажи зерна и шерсти могли бы быть и получше. Но год выдался хорошим. Никто из арендаторов не разорился, и все вовремя заплатили причитающуюся нам ренту. Поэтому я и смогла отправить тебе задержанное мной ранее содержание. Уверена, что этих денег с лихвой хватит тебе на расходы по возвращению в родной Херефорд. 

Думаю, что дома тебя будет ждать сюрприз! Я уже начала подыскивать тебе пару, воспитанную девушку, которая сможет обеспечить тебе семейное счастье. Думаю, что к твоему приезду у меня уже будут какие-то варианты. (здесь неумело, но узнаваемо нарисовало стилизованное сердечко).

С нетерпением жду твоего возвращения. Представляю, как ты возмужал. Как увидят тебя твои потенциальные женушки, так все и обомлеют от восхищения. Таковы уж все женщины. Нам бы только, чтобы мужчина посерьезнее был, да в военной форме.

С наступающим тебя рождеством и до скорой теперь встречи.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 декабря, 1859».

«Да, вот так и бывает. Хочешь рассмешить небеса, расскажи им о своих планах», - подумал я и взялся за следующее письмо.

«Милый сын, Энтони,

Получила от тебя письмо, которое одновременно обрадовало и расстроило меня. Обрадовало тем, что ты жив и здоров и не забываешь о своей матери. Расстроило меня то, что ты по всей видимости не собираешься в ближайшее время возвращаться в Англию, иначе зачем тебе было вновь поступать на военную службу. Последнее меня особенно расстроило и озадачило. Мне совершенно непонятно зачем надо было бросать почетную службу в армии ее королевского величества Великобритании, чтобы потом поступать на службу к какому-то генералу Фримонту. Может ли это благоприятно отразиться на твоей карьере после того, как ты вернешься в Англию? 

У нас многое говорят про эту войну, в которую ты ввязался. Наши соседи довольны, так как из-за вашей войны зерна и шерсти из Америки стало поступать меньше, и цены на эти товары выросли. Твое содержание я перестала тебе направлять, как только узнала, что ты вышел в отставку. Но я теперь размещаю его в надежном банке Backhouse’s Bank of Darlington (Его мне порекомендовал один мой хороший знакомый в Лондоне). Всеми этими деньгами ты сможешь воспользоваться сразу же, как вернешься домой.

Удручает, что приходится писать на какой-то центральный Почт Амт в Нью-Йорке. Как мне объяснили, в этом учреждение мое письмо будет там лежать до тех пор, пока ты не придешь туда и не заберешь его. Как это неудобно! У человека твоего происхождения должен быть свой дом и соответственно постоянный адрес. Впрочем, он у тебя есть. Это – Великобритания, графство Херефордшир, усадьба Херефорд. Помни об этом.

Любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 12 марта, 1862».

«Война, про которую она пишет – это, наверное, Гражданская война». О ней мне было известно, что эта война унесла больше жизней американцев, чем все последующие войны. «Кровопролитная штука. И в ней де Клер выжил. Выжил, чтобы погибнуть от удара бутылкой виски по голове». В пачке осталось еще два письма. Читать было интересно. После нескольких дней без книг, без Интернета письма читались, как приключения Фандорина. Если бы не одно «но». Неприятные чувства от прочтения писем, которые мне транслировались эмоциями де Клера, становились все сильнее с каждым прочтенным письмом.

«Энтони де Клер,

После того, как вы оставили службу в армии ее королевского величества Великобритании только лишь для того, чтобы оказаться в армии этого непонятного государства (впрочем, совершенно понятного, там все бунтовщики, раз они воевали против войск ее королевского величества), я думала, что меня уже ничего не может удивить. Но вы, Энтони смогли. Поздравляю!

Из вашего письма я узнала, что вы нашли себе жену из числа местных дикарок. Я бы еще поняла, если бы вы просто привели эту дикарку в свой дом исходя из потребностей своей мужской пагубной природы. Но вы объявили ее своей законной женой в соответствии с законами САСШ. Что это законы такие, которые регистрируют совершено неподобающие браки?! А брак между британским лордом и чумазой дикаркой и есть неподобающий брак! Более того, вы набрались непонятной уверенности, что я буду рада видеть эту дикарку в своем доме, о чем написали в своем письме!

Нет, Энтони де Клер! Этого я не могу принять и благословить! Я была слишком мягка к вам и слишком снисходительна в оценках ваших поступков. Я не проявила ранее должной твердости в направлении вас на путь истинный. Но лучше поздно, чем никогда. Я отказываю вам в содержании и не приму вашего возвращения до тех пор, пока вы не признаете своих многочисленных ошибок и не расторгнете этот постыдный брак.

Желающая вас любить, но отказывающая вам в этом, по описанным ранее причинам, ваша мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 7 мая, 1864».

«М-да», - только и подумал я и взялся за последнее письмо.

«Дорогой сын, Энтони,

Я узнала про твое несчастье от мэтра Кросби. Он - партнер нотариальной конторы, с которой у меня были некоторые дела. Недавно мэтр вернулся из САСШ, где совершенно случайно узнал о твоей потере. Так как он знал, что я сильно обеспокоена твоей судьбой, то он передал мне все известные ему новости о тебе. Прими мои соболезнования.

Но теперь, когда препятствие между нами волею небес устранено, я думаю только о том, чтобы ты поскорее вернулся домой, чтобы я могла тебя обнять. Если тебе потребуются деньги на дорогу, напиши мне, и я незамедлительно вышлю их. Пишу на единственный известный мне твой адрес в САСШ, центральный Почт Амт, Нью-Йорк.

По-прежнему любящая тебя, твоя мать, леди Оливия Де Клер,

Херефорд, 10 ноября, 1870».

К тому моменту, когда я дочитал последнее письмо, меня ощутимо потряхивало от эмоций де Клера. Среди них преобладали ненависть, обида и злость.

«Под препятствием, которое устранено, она подразумевает погибшую жену де Клера? Этой леди Оливии явно не хватает либо ума, либо такта».

Я встал с кровати, подошел к мансардному окну, чтобы видеть небо и постарался дыханием успокоить, обрушившийся на меня шторм эмоций.

«Не понятно, если де Клер испытывал такие чувства от прочтения этих писем, то почему он их хранил?»

Немного успокоившись, я почувствовал, что проголодался.

 

Сцена 20

Поесть я ходил в «Старую индейку». Там я расплатился по долгам де Клера, которых оказалось целых 25 долларов. Благодаря посещению Индейца-в-зеленом-костюме, как я его про себя называл, я был на ближайшее время финансово обеспечен. В «Старой индейке» готовили превосходные стейки и подавали вполне «макдональдскую» жаренную картошку. Эта картошка меня так растрогала, что я, не подумав, спросил у Эда, делают ли они на завтрак что-нибудь молочное. Взгляд Эда был весьма красноречив. Впрочем, видимо мою странную просьбу он списал на мое благородное британское происхождение, которое, наверное, благодаря болтовне Уошла, стало известно многим.

А на счет молочной каши я договорился с фрау Бергман. Из своей каморки я слышал, как она гремит посудой. Справедливо решив, что где посуда, там и кухня, я обратился к немке с рассказом о том, как я скучаю по овсянке. Намек фрау Бергман прекрасно поняла. Всего 5 долларов в месяц дополнительно к моей плате за комнату, и я мог каждый день рассчитывать на тарелку овсяной каши от этой пожилой немецкой фрау. Но фрау Бергман превзошла себя. Кроме каши каждое утро, я стал получать большую чашку кофе с молоком и восхитительные булочки. Это были такие простые сдобные булочки без всяких изысков. Фрау Бергман брала их в ближайшей булочной, где их и выпекали, и ко мне в руки, а вернее в рот, они попадали еще теплыми. Завтракал я вместе с ней в ее маленькой и очень опрятной комнате. В первый такой завтрак, я попытался ввернуть несколько фраз на немецком языке «Гутен морген», «Ви гейт эс инэн?», но был остановлен пожилой фрау.

- Мистер Клер, вы говорите по-немецки?

- Нет, фрау Бергман, я не говорю по-немецки?

- Тогда зачем вы интересуетесь, как идут у меня дела, по-немецки?

- Мм, - ответа я сходу не придумал, но фрау Бергман нашла его сама.

- Вы, наверное, хотите сделать мне приятное?

Я сразу закивал головой.

- Не старайтесь. Как только 20 лет назад я ступила на землю Америки, я стала американкой, и я теперь говорю по-американски. – Говоря это, она гордо подняла подбородок и снисходительно посмотрела на меня, но потом, наверное, сменив гнев на милость, спросила. – А какие языки кроме немецкого вы знаете?

Тут я не сплоховал.

- Кроме немецкого, я еще знаю еще два языка: английский устный и английский письменный.

Про русский я решил благоразумно не упоминать.

Немка несколько секунд недоуменно смотрела на меня, а потом разразилась таким простецким хохотом, которого я от нее не ожидал. Смеялась она с минуту, а потом спросила, еле переборов, свой смех: 

- Скажите, что-нибудь на английском письменном.

Это она зря спросила. У меня был практически готовый ответ. Надо было только привести его местным реалиям. Что я и сделал.

- Es patético, pero tengohambre*.

(* Это, конечно, нехорошо, но я голоден. Примечание автора)

Сан-Франциского был основан испанцами, поэтому совсем неудивительно, что фрау Бергман тут же возмутилась.

- Это же по-испански?

- Тогда три. – Не стал отрицать я и причислил знание испанского языка к первым двум.

Последняя моя фраза вновь вызвала хохот фрау Бергман. Когда она отсмеялась и отдышалась, она попросила: 

- Больше никогда так не делайте, мистер Деклер. От такого хохота можно умереть, а я совсем еще не готова к этому.

Если не считать этого мелкого инцидента, наши завтраки проходили весьма мирно. Говорила в основном фрау Бергман, благодаря чему я узнал массу полезных и не очень мелочей из жизни города.

Кроме завтраков, фрау Бергман помогла мне и с прачкой. Она привела полную женщину средних лет. Та оглядела меня и мои жалкие пожитки, которые я приготовил для стирки, и сказала, что 5 долларов в месяц будет пока достаточно. Вещи для стирки я должен был оставлять у фрау Бергман, которые она будет забирать раз в неделю.

Надо сказать, что, если не считать удара бутылкой по голове, начиная с самого моего появления в этом мире меня окружали вполне приветливые люди. Об этом я думал, лежа на кровати после завтрака. Так или иначе, все мне помогали. Уолш зашил мне рану на голове. Джордж побрил. Полицейский не огрел дубинкой по спине, а показал, как пройти в аптеку Фрица. Герр Циммерман дал чудодейственное лекарство, благодаря которому уже на третий день моя рана меня почти не беспокоила. Генрих проводил почти до кровати. Индеец-в-зеленом-костюме принес деньги. Фрау Бергман кормит завтраками и познакомила с прачкой. Глядишь, как только моя рана заживет, а я отъемся и отмоюсь, то деятельная фрау начнет подыскивать мне невесту. Но такая идиллия меня настораживала. Ведь жизнь в полоску. И после белой полосы последует черная, а на смену милым и добрым людям придут люди плохие.

 

Сцена 21

По вечерам я ходил в аптеку Циммермана на фотосессии. Он косился на мой неопрятный вид. Но что поделаешь! Я никак не мог себя заставить одевать съемный воротничок, который был в запасе у Деклера. У меня было чувство, что я одеваю ошейник. Поэтому вместо воротничка я одевал шейный платок, который тоже нашел в его чемодане. Мой не слишком опрятный вид частично компенсировался гладко выбритой физиономией, так как перед посещением аптеки я заходил к Джорджу. «У нас бреются даже английские лорды». Эта надпись на витрине барбершопа Джорджа заставила меня ухмыльнуться. Вряд ли за счет этой надписи Джордж сможет привлечь в свою захудалую цирюльню каких-то клиентов. Но я недооценил силу рекламы. Зайдя на следующий вечер к Джорджу, я увидел, что цирюльник занят тем, что бреет какого-то упитанного мужчину. При этом Джордж делал страшные глаза, поднимал брови, чтобы обратить внимание толстяка, а потом слегка поворачивал свою голову в мою сторону. «Вот, мол, английские лорды прибыли».

«Блин, комики. А я опаздываю к Фрицу», – подумал я.

Когда толстяк ушел, я просто объяснил Джорджу ситуацию и попросил это время вечером не занимать. На что Джордж с готовностью согласился. Но я совсем не знал Джорджа. На следующий вечер, когда я пришел к нему побриться, я увидел двух посетителей безропотно сидевших в цирюльне и оживившихся с моим приходом. Джордж как ни в чем не бывало усадил меня в кресло, а на зеркале я увидел прикрепленный лист бумаги с гордым названием «Расписание». В этом расписании была только одна запись «с 6 вечера до 7 вечера – время лордов». Я усмехнулся про себя, а потом подумал, что с Джорджа надо брать пример. Старик сражается до конца. Случай подкинул ему неожиданного клиента. Он откуда-то узнал, наверняка от Уолша, что этот клиент, вроде как, английский лорд. И вот Джордж теперь старается выжать из этого максимальную пользу для себя. Всю, до последней капли. Молодец. По-другому и не скажешь.

С одеждой надо было что-то делать. Мне нравилось, как одевается Циммерман. Возможно, потому что его коричневый костюм, цельная белая рубашка, а не отдельные воротничок, манишка и манжеты, напоминали ту одежду, к которой я привык в прошлой жизни.

Как-то после фотосессии я спросил его:

- Герр Циммерман, где вы купили такой хороший костюм? – Я увидел, что он меня не совсем понял и добавил. – Пиджак и брюки?

- А, вы про это. Этот, как вы говорите «costume», мне пошили не здесь, но я могу вам порекомендовать хорошего портного.

- Я хотел бы купить что-то готовое.

- Молодо-о-ой человек, - начал аптекарь и я сразу засомневался в его немецком происхождении. - Зачем вы торопитесь? Лучше немного доплатить, но вам сделают идеальный «costume». Поверьте, моему опыту.

- Все это так, но я хочу обновить гардероб к нашей презентации.

- О, я совсем забыл. Да, вы правы, тогда надо выбирать что-то из готового. Но вам повезло, Эндрю Вебер, портной, которого я хотел вам посоветовать, также держит магазин готового платья. И это не далеко, на нашей же улице, только ближе к порту.

- Благодарю, герр Циммерман. Я так и поступлю.

 

Сцена 22

Рекомендованный магазин одежды я нашел на углу Маркет стрит и маленькой безымянной улицы, пройдя немного в сторону порта. Хозяин магазина хорошо использовал его угловое расположение. Над стеклянной витриной вдоль Маркет стрит шла вывеска "Империя моды Веббера". Со стороны безымянной улицы вывеска была попроще - "Магазин готовой одежды Веббера". От слова «империя» я немного напрягся, но слова «магазин одежды» указали, что я на верном пути. Витрина под надписью "Империя моды Веббера" поражала количеством выложенных на обозрение вещей: шляпки, обувь, какие-то ленты, зеркальца и прочее, прочее. Но основное место занимали два манекена в полный человеческий рост. Манекены, очень натуралистично, изображали мужчину в темном строгом наряде и женщину в розовом платье с массой оборочек и кружев.

Перед витриной стояло несколько мальчишек. Они с открытыми ртами рассматривали манекены, словно ожидая, когда тем надоест стоять неподвижно, и они шевельнутся. Время от времени один из них что-то замечал на манекенах, тыкал пальцем, после мальчишки начинали громко хихикать. Из двери, на углу магазина вышел служащий и направился к мальчишкам. Те, не ожидая ничего хорошего, бросились в рассыпную.

- Мистер, вы что-то хотели? – служащий обратился ко мне.

- Я хотел бы обновить гардероб. Что-нибудь из готового.

- Пойдемте, я провожу вас.

Холл магазина был достаточно просторный. В нем на мягких креслах и диване сидели несколько хорошо одетых женщин. Я их приветствовал, слегка подняв свой котелок, чтобы не испугать шрамом на голове. Их осуждающие взгляды не нанесли мне никакого морального вреда, поскольку мы почти сразу прошли в ту часть помещения, где, очевидно, предлагалась готовая одежда. Там мой сопровождающий передал меня другому служащему, правда, немного помоложе, который представился как Джон. 

Помещение было небольшое и почти все заставлено длинными вешалками, на которых висела готовая одежда. Какие-то длиннополые пиджаки со скошенными передними полами, рубашки, брюки и еще многое, название чему я просто не знал. Три стены, до потолка были заняты открытыми полками, которые были также заполнены сложенной самой различной одеждой.

Пока я рассматривал помещение, Джон, служащий магазина, терпеливо смотрел на меня, но было видно, что его терпение не безгранично.

- Я хотел бы купить пару дорожных костюмов и так еще, …, по мелочи.

Служащий сразу ожил. 

- Минутку. – Он осмотрел меня, куда-то метнулся и вернулся с парой костюмов. Каждый из них состоял из трех частей: брюки, пиджак и жилетка.

Один из них мне сразу понравился. Светло серый, в тонкую темную полоску прилично смотрелся бы и в 21 первом веке, если бы не застегивался чуть ли не под самое горло на четыре пуговицы. 

- Тонкий хлопок, подкладка чистый китайский шелк, только прибыл из нью-йоркского салона моды, пуговицы укрепил лично мистер Вебер, – видя мой интерес, стал расхваливать Джон. – Хорошо подходит для лета, а жилетка просто незаменима при нашей погоде.

- И сколько он стоит?

- 25 долларов, – не моргнув глазом ответил парень, но, судя по его застывшему лицу, было видно, что у меня есть возможность для торговли.

- Я хочу померить.

- Конечно, конечно.

Примерочная была в углу между шкафами и пряталась от остального помещения за шторкой. Теснота примерочной была компенсирована большим, в рост человека, зеркалом. 

Дело в том, что с момента своего попадания в этот мир, я не видел себя целиком. В моей комнатке, в доме фрау Бергман, над мойдодыром было маленькое зеркальце, в котором я мог рассмотреть сначала один, а потом другой карий глаз. У Джорджа, в барбершопе зеркало было побольше. Между мельканиями опасной бритвы мне удалось рассмотреть вполне приятное лицо немолодого мужчины. У Деклера был курносый нос, с явно приобретенной горбинкой и карие глаза. Губы, наверное, когда-то были пухлыми, но сейчас от пухлости не осталось и следа, а на верхней губе было несколько небольших старых шрамов. Подбородок был немного массивным. Я еще подумал, что с подбородком Деклеру не повезло. В такой подбородок было легко попасть. Зато скулы были едва заметны. Кулаки должны были просто соскальзывать с них, как немецкие снаряды с башни Т-34.

Я снял одежду, подумал, а потом снял нательную рубаху и кальсоны. Вот теперь я видел всего себя. Выше среднего роста, мужское достоинство на месте, живот подтянут, волосатость средняя, жилистые ноги. Не слишком широкие плечи, но и не покатые. «На таких хорошо из леса слеги таскать», - почему-то подумал я. Мускулистые руки, особенно предплечья. И шрамы…

Предплечья обеих рук имели множественные шрамы словно кто-то пьяный чиркал ножом по внутренней и внешней поверхности. Большой, старый и потому, как-бы размытый шрам был на сочленении левого плеча и ключицы. То ли рубанули чем-то, то ли операцию делали. Нет, операция, вряд ли. Не знаю, лазают здесь в человеческие внутренности или нет? Еще шрам на левом боку, словно кольнули чем-то острым, со следами когда-то грубо наложенных швов. Пуля? Штык? Тоже вряд ли. Здесь штыки здоровенные. Да и у пуль большой калибр. Был бы это штык или пуля, разворотило бы сильнее. Я невольно потянулся левой рукой назад и нащупал на спине еще один шрам. Как раз напротив того что спереди. Скорее всего, стилет какой-нибудь или маленькая пика типа заточки. «Крепкое у тебя здоровье было, Деклер, чтобы все это пережить». 

На шрамы смотреть было неприятно, словно труп осматриваю. А ведь теперь это мое тело. Говорят, что свое тело надо любить. Кроме меня у него никого нет. «Вот я и люблю. В магазин пришел, буду покупать тебе обновки». От таких мыслей, вроде как, потеплело внутри. «Ну вот, разговаривать с телом начал», - подумал я. А с другой стороны, со мной последнее время и не такие чудеса происходили.

- У вас все в порядке, мистер? – Джон уже стал беспокоиться.

- Да, я одеваюсь, - ответил я. Хочешь победить в споре, никогда не отвечай на заданный вопрос. Вернее, отвечай, но совсем о другом.

Я еще раз посмотрел на себя в зеркале. Тело выглядело лет на сорок. Помоложе бы. Поскупился там кто-то наверху. Но, как говорится, даренному коню в зубы не смотрят. Лет двадцать мне сбросили и на том спасибо.

Я быстро, на голое тело одел «тройку». Надо сказать, что у этого Джона, служащего магазина, был глаз-алмаз. Все подошло просто отлично. Немного не по себе было в жилетке, но это потому, что я их никогда не носил. Еще немного непривычным было отсутствие стрелок на брюках. Уж как я их в свое время наглаживал! Как беспокоился об их сохранности! А тут на тебе! Хороший костюм, а брюки будто для работы в саду, без стрелок.

- Скажите, Джон, не делают ли у вас стрелок на брюках?

Служащий замешкался.

- Первый раз об этом слышу, мистер.

- Вот смотрите. Приличный, дорогой костюм. Так?

- Так.

- Дорогая ткань, подкладка чистый китайский шелк. Так?

- Так, – словно бандерлог за Ка повторял сбитый с толку парень. Я говорил ему те же слова, которые несколько минут назад, говорил он мне сам. Тут ему было очень трудно что-либо мне возразить.

- Вот! А брюки выглядят так, словно предназначены для того чтобы сидеть у ручья и мыть золото.

- Из чего вы сделали такой вывод? – Раздалось сзади меня.

Я обернулся. Вопрос задал невысокий мужчина, средних лет, прилично одетый. В голосе звучали властные нотки типа «я здесь хозяин». Из этого я сделал вывод, что это либо управляющий магазином, либо сам мистер Вебер. Поэтому я решил сначала представиться.

- Позвольте мне сначала представиться, а потом я отвечу на ваш вопрос. Меня зовут лорд Энтони де Клер.

- Что прямо, вот, целый лорд? – В глазах пожилого мужчины было недоверие и усмешка.

- Не совсем целый, - сказал я и снял котелок. Надо было немного выбить их из колеи.

- О, что с вами случилось? – Шрам на моей лысой голове произвел нужное впечатление.

- Не обращайте внимания! - Для разнообразия я не стал говорить ничего про лестницу. – Когда путешествуешь, то получаешь такие вещи в нагрузку к удовольствиям от созерцания пейзажей и знакомства с приятными людьми. А теперь я готов ответить на ваш вопрос.

- Смотрите, я - старатель. – Я присел в брюках на корточки. – Я мою золото. Брюки гладкие на передней поверхности, мне удобно и ничто не мешает.

- А теперь, я – лорд. Иду любуюсь достопримечательностями вашего города. – Я выпрямился и принял гордую осанку. – А мои брюки ничем не отличаются от брюк старателя. Нонсенс, булшит, как вы говорите. Брюки должны подчеркнуть мой статус. Они должны чем-то отличаться от брюк старателя. И самый простой способ – это сделать на них спереди стрелку, складку, которая создается с помощью утюга.

И мистер Вебер, и Джон внимали мне почти с открытыми ртами.

- Согласитесь, что будь у старателя на брюках такая стрелка, то она бы быстро разгладилась и исчезла. И если по городу идет человек в хорошем костюме, в брюках со стрелкой, то всем сразу понятно, что он не лазает по шахтам и огородам. Всем сразу понятен его статус.

- Поэтому прошу вас на этих брюках, которые я покупаю, сделать мне стрелку.

- И вы это будет носить? – Задумчиво спросил мистер Вебер.

- Конечно, это же подчеркнет мой статус.

- А, что в Англии уже такое носят? - Не унимался мистер Вебер.

- Скоро такое будут носить во всем мире. - Я снова ушел от прямого ответа. – И ваше заведение может оказаться первым, кто начнет предлагать такие статусные брюки. Не мне вас учить, что быть первым – это значит снять самые густые сливки.

- А как они будут называться? – Обрел, наконец, дар речи Джон.

- Я полностью уверен в своей правоте и готов дать им свое имя. Например, пусть будут называться «деклерки».

- О, мы вам будем очень благодарны, - сказал Вебер. Его глаза блестели. – Джон, максимальную скидку на все что купит мистер Деклер.

Скидки – это хорошо. И я развернулся. В дополнение к летнему костюму купил более теплую тройку, где пиджак имел более длинные полы, ткань была более плотная и менее маркая.

Еще мне приглянулись черные туфли. Надоело ходить в тяжелых разбитых ботинках, доставшихся мне от Деклера. Туфли выглядели словно из 21 века. Их местное происхождение выдавало то, что подошва была часто подбита маленькими гвоздиками.

Потом купил две белых рубашки и две синих, две пары тонких нательных рубах и кальсон. Лето все-таки на дворе. Еще купил сразу шесть пар черных носков. Но когда я их взял в руки, то понял, что резинка на носке слабая и не будет держаться на ноге. На помощь пришел все тот же Джон. Он с важным видом выложил передо мной специальные подтяжки для носков, при виде которых мне стало дурно, но деваться было некуда. Не буду же я ходить, постоянно наклоняясь и подтягивая носки. На все про все у меня ушло немногим больше чем 100 долларов. Приличная по местным меркам сумма. Джон обещал, что все товары будут доставлены по моему адресу. 

Потом я еще какое-то время обучал бледную молодую девушку искусству создания стрелки на брюках, после чего покинул магазин Вебера с чувством выполненного долга и вернулся в свою каморку. Я лег на кровать и закрыл глаза. «Зачем я стал рассказывать про стрелки на брюках? Сам не пойму. Может быть, для того чтобы отвлечься от увиденных на своем теле шрамов?»

 

Сцена 23

Питер Хилл тяжело спускался по ступенькам в полуподвальное помещение, которое занимала семья его друга Генри Ли. Спускался тяжело не потому, что он был слаб или немощен. Нет, Питер Хилл был крепкий мужчина за пятьдесят. Просто ему предстоял тяжелый разговор, который он больше не мог откладывать. В молодости Питер и Генри были китобоями, ходили за китами на паруснике «Быстрая Марта», там и сдружились. Потом началась «золотая лихорадка», и их пути разошлись. Генри так и остался китобоем, а Питер рискнул и окунулся с головой в жизнь мелкого золотодобытчика. Ему, можно сказать, повезло. И золота намыл, и не пропил заработанное, сберег, а потом купил вот это жилое здание, в полуподвальное помещение которого он сейчас спускался. Бизнес был не самым прибыльным, но приносил небольшой доход, на который жила семья Питера, и еще даже немного оставалось.

Генри повезло меньше. Год назад «Быстрая Марта» ушла за китами и не вернулась. Семья Генри, его жена Эмма и сын Генрих, остались без кормильца. Какое-то время Эмме удавалось сводить концы с концами, работая прачкой, но три месяца назад она слегла, охваченная непонятной болезнью. На что они жили? Во всяком случае, никакой арендной платы Питер Хилл эти три месяца с них не получал. Но пришел он к Эмме не за арендной платой. Питер Хилл огляделся. Он не был здесь с тех пор, как пропал Генри. Свет от небольших оконцев у самого потолка освещал небольшую комнату, в которой все говорило, что в эту семью пришла беда. И запах… Запах больного человека, причудливая смесь запахов застарелого пота, мочи и испражнений.

Питер Хилл подошел к кровати, на которой лежала Эмма.

- Здравствуй, Эмма. – Питер решил сказать все, как можно быстрее. Все равно ничего нельзя было поделать.

- Эмма, я продал это здание и не знаю, что с ним будет делать новый хозяин, - быстро заговорил он. 

Все так и было. Город стремительно рос. Маркет стрит стала его центральной улицей и таким невзрачным домикам, одним из которых владел Питер Хилл, было на ней уже не место. Те люди, которые решили купить это здание и на его мести построить что-то более стоящее, поступили с Питером Хиллом еще по-божески. Они прислали к нему адвоката, который предложил невысокую, но вполне терпимую цену за здание. А могли бы прислать не адвоката, а бандитов, которых еще хватало в горах Калифорнии.

- Сам я уезжаю к сыновьям на Восточное побережье. Арендную плату мне можете не платить. Насколько я знаю, они собираются всех выселять через две недели.

Питер Хилл собрался было уйти, но потом сделал, то чего не собирался делать.

- Прости Эмма, - сказал он и стал быстро подниматься по ступенькам. На волю, к глотку свежего воздуха. 

За все время разговора Эмма не проронила ни звука, хотя ее глаза были открыты и, казалось, что она внимательно слушает Хилла. Высшие силы милостивы к человеку в тот момент, когда он приближается к своей последней черте. Эмоции и чувства притупляются. Раньше, до болезни услышанное, скорее всего, вызвало бы у Эммы слезы, теперь принесло только легкую грусть.

- Мама, мама, - послышался мальчишеский голос. – Фрау Бергман дала нам немного бульона.

Сверху, прижимая к себе небольшую кастрюльку, спускался ее сын Генрих.

- Мама, я сейчас накормлю тебя бульоном. Фрау Бергман говорит, что это очень полезно. А еще мистер Деклер дал мне пол доллара за то, что я срезал волосы в его ране на голове. Он говорит, что из меня получится доктор.

Генрих покормил мать, а потом стал делать, то что ему приходилось делать каждый день. Помочь матери сходить в туалет, обтереть влажной тряпкой ее тело, поменять белье в постели, а потом с грязным бельем бежать на реку, чтобы его постирать.

Генрих снова ушел. Эмме было хорошо. Она была сыта. Ее постель не была мокрой, а забота сына согрела душу. «Мальчик растет самостоятельным, а когда вырастет, то станет доктором». С этой мыслью Эмма заснула.

 

Сцена 24

Дейвидх Маккелан шел по Маркет стрит. Было начало дня. С океана на Сан-Франциско наполз туман, но это не могло испортить настроение тому, кто провел свою юность в горах Шотландии. Поднявшееся солнце скоро нагреет воздух, и туман рассеется. 

Дейвидх Маккелан любил этот город, хотя здесь его все чаще называли не Дейвидхом, а просто Дэвидом. Это не задевало Маккелана. Старое имя было дано ему в какой-то другой жизни, которая сейчас казалась далекой и не настоящей. В той далекой жизни время текло медленно и неповоротливо. Здесь, в этой новой жизни, все было по-другому. Здесь не надо было иметь кучу благородных предков, чтобы жить достойно. Надо было быть только смелым, умным и настойчивым в достижении своих целей. Именно таким и считал себя Дейвидх Маккелан. А Маркет стрит была этому подтверждением. Восемь различных зданий на этой улице либо принадлежали Маккелану, либо он был их совладельцем, разделяя их владение с не менее успешными людьми.

В одном из таких зданий располагалась самая удивительная собственность Дейвидха Маккелана журнал «Метрополитен», который он основал три года назад. «Удивительная» - потому что Маккелан смог многих этим удивить. Сначала все удивились, что бывший рейнджер и успешный оптовый поставщик различных товаров вдруг взял и организовал семейный журнал. А потом удивились вторично, когда журнал стал популярным и начал приносить создателю неплохие деньги. Один только Маккелан не удивился. Прибыв в Калифорнию в разгар «золотой лихорадки», он не бросился столбить участки и добывать золото, как предлагали прибывшие с ним его товарищи. Вернее, он стал добывать золото, но по-другому. Он организовал доставку на прииски продовольствия. Кушать хочется всегда! Простые старатели, почуяв шальные деньги, платили за еду и другие товары не скупясь. И они очень бы удивились, узнав, что у поставщика продовольствия Маккелана норма прибыли выше, чем у людей, добывающих золото. Свой тогдашний бизнес Дейвидх называл «продажей лопат». Люди покупали у него "лопаты", чтобы копать золото. И это золото в конце концов оседало в карманах таких людей, как Дейвидх Маккелан.

Но времена менялись. Золотая лихорадка растворилась, как утренний туман. Сан-Франциско стал действительно большим городом. С магазинами, банками, шумным портом и даже трамваем, который вот сейчас проехал мимо Маккелана. И людям уже стали нужны не лопаты, а что-то другое. И Маккелан интуитивно угадал это «что-то другое», начав выпускать «Метрополитен». Люди просто устали от войн, потрясений и хотели строить другую жизнь. И так получилось, что «Метрополитен» стал неотъемлемой частью их новой жизни. Красивая девушка на обложке. Кто скажет, что это не часть вашей жизни? Немного о политике, немного о семейной жизни, немного о путешествиях, немного о кулинарии и воспитании детей, о светской жизни Сан-Франциско. Это тоже части нашей жизни! По кулинарии, конечно, можно купить одну толстую книгу. Но журнал выходит каждый месяц и так интересно узнать, что там будет нового!

Кроме того, Маккелан много, где побывал и многое видел и использовал увиденное в своем бизнесе. Как-то раз в своей голодной юности, в Лондоне, перед самым отправлением в Новый свет, он забрел в большой магазин со стеклянным потолком и свободным пространством в центре. В магазине было целых три этажа и благодаря внутренней конструкции они выглядели, как террасы. Тогда Дейвидх еще не знал, что такая конструкция называется «атриум». На самом верхнем этаже магазина располагался ресторан. Почему его там устроили Дейвидх не знал, но рекламное объявление про этот ресторан было размещено на первом этаже. И оно гласило «Только не смотрите на третий этаж, где в нашем ресторане вы можете попробовать самые изысканные блюда со всего мира». Прочтя это объявление, юный Дейвидх тут же посмотрел на третий этаж, хотя это объявление было явно не для его пустого кармана. Наверху, под стеклянной крышей здания стояли столики, за которыми сидели люди. Эти люди что-то ели, смеялись. Дейвидх тогда посмотрел по сторонам и увидел, что не он один таращится на этот третий этаж.

Если это работало тогда, то почему это не может сработать сейчас и в его журнале. Внизу на обложке журнала Маккелан стал всегда размещать одну и туже надпись. «Только не показывайте пятнадцатую страницу своим детям».

«Ну, ты и шутник, Дейвидх», - потом говорили ему многие. – «Я первым делом сразу же открыл эту пятнадцатую страницу. И что я там увидел?! Новую главу романа о приключениях охотника на берегах Великих озер. И объяснение, что это нельзя показывать детям, так как они зачитаются романом и не выполнят порученных им домашних дел». Номера страниц менялись, как и объяснения на этих страницах. Но надпись на обложке оставалась. Она стала особенностью журнала, которая неизменно привлекала к себе покупателей.

Хотя Маккелану нравилось вот так пройтись по утреннему городу, он не просто прогуливался. Он направлялся в «Метрополитен» занести ключи от сейфа своему сыну. Его сын на прошлой неделе занял место главного редактора журнала, чем Дейвидх весьма гордился, а ключи просто завалялись в его кармане. Для Дейвидха назначение своего сына руководителем своего детища – журнала «Метрополитен» – было очень важно. Бизнес Маккелана рос так стремительно, что он сам уже не мог везде успеть. Как только идеей о назначении главным редактором Дейвидх поделился с сыном, тот предпринял весьма продуманные и зрелые действия. Такой подход лишний раз убедил Маккелана-старшего, что Маккелан-младший будет его достойной заменой в журнале. А сам Дейвидх, сбросив с себя ответственность за журнал, сможет более плотно заняться другими делами. От таких мыслей у Дейвидха даже руки зачесались. Ух … сколько нового можно сделать!

Редакция «Метрополитена» располагалась на втором этаже и занимала пять комнат, одна из которых была кабинетом главного редактора с небольшой приемной. Дейвидх поднялся в редакцию, кивнул миссис Ганновер, пожилой и очень трудолюбивой женщине, которая работала в журнале с момента его создания, и прошел прямо в кабинет к сыну. Миссис Ганновер о чем-то попыталась ему сказать, но Дейвидх не обратил внимания.

- Привет. Грег … , - начал было с порога Дейвидх, но замолчал.

В кабинете собралась немаленькая компания. Грег, его сын и главный редактор журнала сидел за большим столом, а напротив него, на стульях примостились главный бухгалтер, мистер Гительсон и ведущая сотрудница журнала, редактор Тереза Одли. Наличие женщины среди пишущих сотрудников журнала было другой удивительной составляющей «Метрополитена». Удивительной и одновременно естественной. Пусть какой-нибудь мужчина-журналист напишет про модные тенденции в женской моде, про уют в доме, кулинарию, про уход за детьми! Нет, написать-то он сможет, но кто ему поверит! А поскольку «Метрополитен» с самого начала заявил о себе, как о семейном журнале, то обо всех этих вещах не писать он не мог. Дейвидх сам нанял на работу мисс Одли и за все время, которое он руководил журналом, ни разу не пожалел об этом. Эта молодая женщина оказалась очень трудолюбивым работником. Он закрывала все темы, так или иначе связанные с семьей, вносила посильный вклад в светскую хронику, а в последних номерах журнала стали печататься ее сказки для самых маленьких.

Перебивать только начавшееся совещание было не хорошо, но …

«Не смертельно», - решил про себя Дейвидх и протянул ключи Грегу.

- Прошу прощенья, вот ключи Грег, увидимся на выходных. – И Маккелан-старший собрался покинуть собравшихся.

- Отец задержись, пожалуйста, мне с тобой надо потом поговорить, - неожиданно попросил Грег.

 

Сцена 25

В это утро, благословленный своей женой, Грег решил приступить к реализации своего плана и показать, кто в редакции хозяин, хотя ему было немного не по себе начинать это делать с мисс Одли.

«Ну, ничего, я буду предельно вежлив и корректен. Потом, если все пройдет по моему плану, возможно, даже за что-нибудь похвалю ее перед другими сотрудниками», - так думал молодой главред.

Встречаться с мисс Одли наедине он не хотел. Ему нужны были свидетели ее позора. Поэтому он пригласил к себе в кабинет вместе с Терезой Одли главного бухгалтера Марка Гительсона. А когда в кабинет неожиданно зашел его отец, он только обрадовался. Еще один свидетель, да еще какой. Бывший главный редактор и собственник журнала. Мисс Одли будет очень стыдно.

Итак, все действующие лица были на месте. Гительсон сидел, совершенно не понимая, зачем его вызвали вместе с мисс Одли, которую он знал, как давно и упорно работающую сотрудницу журнала. Отец не захотел садиться и стоял у окна, раскуривая сигару. Тереза Одли внешне была совершенно спокойна. Все свои материалы она сдала в срок и замечаний пока не было. Грег немного нервничал и решил начать издалека.

- Мистер Гительсон, вы читали сегодняшние утренние газеты?

- Да, немного просмотрел. А, что?

- Ничего не заметили важного?

- М-м-м, на бирже все спокойно, война не началась, наш импорт в Европу растет … Нет, ничего экстраординарного я не заметил.

- Ну, как же! А сообщение о том, что «Нью-Йорк пост» отправляет своего журналиста-женщину, Еву Полански в кругосветное путешествие, так же как героев Поля и Жюля Вернов?!

На полном лице мистера Гительсона можно было ясно прочесть, что ему все равно, куда и зачем «Нью-Йорк пост» отправляет эту польскую иммигрантку. Главное не за счет их журнала, а на все остальное ему чихать. Но он вежливо ответил:

- Нет, господин главный редактор, я этой заметки не видел, так как смотрел в основном финансовые новости.

- Понятно. А вы мисс Одли? – Грег, наконец, заставил себя взглянуть на Терезу.

- Нет, господин главный редактор не видела, но это действительно интересно. Если вы не против, то я подготовлю на эту тему статью.

- Не торопитесь мисс Одли, - остановил ее Маккелан-младший и взял паузу. Когда молчать уже было невозможно, он сказал:

- Я принял решение отправить вас в такое же кругосветное путешествие!

От окна послышался резкий кашель. Это поперхнулся дымом Маккелан-старший. На главного бухгалтера было больно смотреть. Это было лицо человека, которому только что сказали о расставании с самым дорогим для него на свете - деньгами.

Тереза Одли тоже растерялась. Мысли путались. В голову ничего не приходило кроме того, что ее посещение портного на этой неделе может не состояться. Что она, сама того не желая, сказала вслух:

- Но у меня последняя примерка у портного!

Грег смотрел на участников представления и был доволен произведенным впечатлением. Больше всего ему понравилась растерянность мисс Одли и ее фраза про портного. «Боже мой, у этих женщин только одно на уме!» – подумал он. – «Как они легко предсказуемы. Сейчас еще пару фраз и я достигну своей цели».

- Правильно ли я понял, мисс Одли, что вы отказываетесь от этого поручения редакции?

Тут явную заинтересованность проявил Марк Гительсон. Он с надеждой смотрел на Терезу, которая ему всегда нравилась. Причем не только, как исполнительный работник, но и как представитель противоположного пола. И если бы он был помоложе, не женат, а мисс Одли была бы правоверной еврейкой, то возможно он бы за ней приударил. Сейчас она откажет господину главному редактору и бюджет журнала будет спасен. «Подумаешь, не выполнила поручение редакции! Да это не поручение редакции, это - какой-то грабеж!».

Тем временем Тереза Одли успокоилась. В кругосветном путешествии ключевым словом было «путешествие», а о путешествиях она знала немало. Во время гражданской войны ее семье пришлось выбираться из опасного Юга сюда, на западное побережье. Это было опасное и трудное путешествие. Бытовые неудобства, плохое питание, болезнь мамы и самое главное постоянное чувство опасности, ожидание чего-то страшного, что может прийти внезапно – вот что осталось в памяти Терезы от этого путешествия. И когда мистер Маккелан сказал про кругосветное путешествие, все ее былые страхи и чувство опасности, которые, как оказалось, никуда не делись, а хранились глубоко в ее душе накрыли ее с головой, как громадная океанская волна. Но эта волна отхлынула, и с ней ушла растерянность. «Войны сейчас нет, железная дорога работает, пароходы спокойно пересекают моря и океаны. Покупаешь билет и едешь до пункта назначения, там снова покупаешь билет и так снова и снова. Ничего сложного. Можно будет писать короткие репортажи и отправлять их по телеграфу».

Тереза посмотрела на главного редактора. Тот выглядел очень возбужденным и радостным, но Тереза не обратила на это внимания.

- Нет, господин главный редактор, я согласна. Когда надо выезжать?

На этот раз Маккелан-старший не поперхнулся дымом. Он уже давно загасил свою сигару в цветочный горшок, стоявший на окне и теперь с интересом смотрел на Маккелана-младшего. А вот Марк Гительсон выглядел плохо. Он был бледен и, казалось, что был на грани сердечного приступа. За короткий промежуток времени его внутреннее состояние совершило два головокружительных прыжка: от потрясения из-за ожидания потери денег до появившейся надежды на благоприятный исход, а потом обратно в пропасть отчаянья.

- Миссис Гановер, - позвал Маккелан-старший, как самый опытный, он увидел трагедию главного бухгалтера и решил принять меры. – Принесите стакан воды, мистеру Гительсону плохо.

Миссис Гановер и Тереза хлопотали вокруг несчастного главного бухгалтера: брызгали его водой, расстегивали тугой воротничок на шее. А про Маккелана-младшего все позабыли. Состояние главного редактора хотя и было лучше, чем у Гительсона, но ненамного.

- Давай поговорим наедине, - подошел к нему отец. – Заодно придешь в себя.

Он выпроводил всех из кабинета, сославшись на то, что мистеру Гительсону нужен свежий воздух, и на улице ему будет гораздо лучше, потом повернулся к сыну, который все также молча сидел на столом:

- Что это было Грег?

 

Сцена 26

- Что это было Грег?

Грег Маккелан был в не в том состоянии чтобы что-то придумывать, да и обманывать отца ему не было никакого резона. Он рассказал все как было. И о небольшом инциденте на совещании в редакции, об утреннем разговоре с женой и о своем плане по «воспитанию» мисс Одли.

- Ты был не прав Грег, - сказал Маккелан-старший, выслушав все еще находящегося в прострации сына.

Грег это уже сам понял. Теперь ему предстояло как-то объясниться с мисс Одли и мистером Гительсоном. Возможно, сослаться на неудачную шутку. Иного выхода он не видел. Посылать мисс Одли вокруг света не имело никакого смысла: ни коммерческого, никакого иного. Надо было просто зафиксировать «убытки», пока они не разрослись до неимоверных размеров, и начать жизнь с чистого листа. Об этом он и сказал отцу.

- И ты снова не прав, - не поддержал его Маккелан-старший.

- Знаешь, во время войны случалось много непредвиденного. Так и у тебя. Первая шеренга твоего отряда дала залп по врагу, но он оказался холостым. По какой-то причине солдаты не вложили в стволы пули. Был грохот, дым, но противник остался не уязвленным. Ты предлагаешь побросать ружья и бежать. Но «горе побежденным», как говорил один умник у нас отряде.

- Это слова галльского вождя Бренна, - машинально проговорил Грег.

- Ну, вот, ты изучал историю, а я эту историю видел наяву, как убегающего противника рубят саблями и колют штыками в спину. Так что надо продолжать бороться. Твоя первая шеренга дала промах, но есть вторая шеренга, которая сейчас даст залп. У твоих солдат на ружьях штыки, у тебя в руке сабля. Вперед на врага!

Они немного помолчали.

- Так было на войне, - продолжил Маккелан-старший. – Бизнес – та же война, только средства другие. Твоей первой ошибкой было то, что ты решил начать «воспитывать» своих работников с мисс Одли. Это – неправильный выбор. Надо начинать прополку грядки с самых высоких сорняков, ты же полез за мелочью. Вторая ошибка в том, что ты выдумал повод для воспитания. Так легче и быстрее, но можно ошибиться. Правильнее дождаться повода. Он обязательно будет. В работе не бывает без ошибок. И вот тогда, имея на руках настоящую ошибку подчиненного, можно заниматься его воспитанием. Ты просто не захотел ждать. Запомни этот урок сын.

- А теперь, берись за дело и докажи, что достоин быть главным редактором этого журнала. Ты организуешь кругосветное путешествие своего редактора мисс Одли. И не просто организуешь, а сделаешь так, чтобы она обогнала эту, как ее …

- Еву Полански, - подсказал Грег.

- Еву Полански и утрешь нос этим прощелыгам из «Нью Йорк пост»! Свободных денег у журнала, конечно, на все это не хватит, но я помогу.

- Спасибо тебе отец, - растроганного сказал Грег.

 

Сцена 27

Презентация стрептоцида проходила прямо в аптеке у герра Циммермана. Хотя сам Фриц Циммерман называл это демонстрацией. 

На демонстрацию пришли пять из семи докторов, которые практиковали в городе. Был также и Стив Уолш. Для того, чтобы присутствие Уолша состоялось, мне пришлось долго убеждать Фрица. В итоге Фрица убедили мои слова, что мы не прощаем Уолша, а используем его.

- Подумайте герр Циммерман, Уошл был первым, кто оказал мне медицинскую помощь. Он самый главный свидетель тяжести моего ранения. Мы должны это использовать!

- А разве ваших слов и фотографий не будет достаточно? – не сдавался Фриц.

- Кому-то моих слов, как потерпевшего, и фотографий будет достаточно, а кому-то нет. Мы должны предусмотреть любой поворот событий. Не знаю, как вас, но меня устроит только попадание в самый центр мишени. Только в яблочко и никаких компромиссов!

- Вы думаете? – заколебался Фриц.

- Ваше изобретение имеет очень большую значимость для человечества. Посмотрите моя рана затянулась за пять дней, хотя обычно на это требуется больше времени. Могут просто не поверить в тяжесть ранения.

Моя рана на голове действительно подозрительно быстро зажила. Стив Уолш, который приходил ко мне почти каждый день, только удивленно восклицал. На пятый день он снял швы и заметил:

- Либо на тебе действительно все заживает, как на собаке, либо старый Фриц придумал неимоверно стоящую вещь.

На мой взгляд, главная причина была в том, что бактерии в этом мире еще не привыкли к тому что их «бьют по голове» такой сильной химией и не выработали защитных свойств. Но думаю, что и организм Деклера сыграл свою роль. Не зря же Уолш твердил мне, что ссадины и синяки после боксерских поединков, в которых участвовал ради заработка англичанин, заживали у него очень быстро.

- Действительно, - согласился со мной Фриц. – Но мне кажется, что это произошло также благодаря соблюдению вами правил гигиены, что, не в обиду будет вам сказано, трудно было бы ожидать от неспециалиста.

- Просто, мы с этой девушкой давно дружим, - отшутился я.

(Название «гигиена» произошло от имени древнегреческой богини здоровья Гигеи. Примечание автора)

- Кроме того, вы не просто ученый, но и коммерсант, - продолжил я «добивать» Фрица. – Нет никакого смысла отказывать кому-либо в приобретении у вас стрептоцида. Уолш – доктор. Покупая у вас стрептоцид, он будет, таким образом, распространять информацию об этом ценном медикаменте. А значит, вы будете использовать его, я имею ввиду Уолша, еще раз.

После этих слов Фриц согласился пригласить на демонстрацию стрептоцида и Уолша, а я сдержал данное ему обещание.

Началась демонстрация с того, что Фриц, стоя за прилавком, как за кафедрой медицинского факультета университета, очень коротко, как и я настаивал, рассказал о своем открытии и его выдающихся качествах. В речи Фрица звучали слова «патогенные кокки», «кишечная палочка», «шигел», «холерный вибрион», «клостридий» и многие другие, большинство которых я просто не понял. Но пришедшие на демонстрацию доктора слушали, пусть и недоверчиво, но внимательно, что означало то, что Фриц говорит интересные вещи. 

- Таким образом, все заболевания, вызванные указанными мной бактериями, могут быть успешно вылечены этим препаратом. Недаром я назвал его (он покосился в мою сторону) «убийцей коков» т.е. стрептоцидом. Даже излечение гонореи ему под силу!

- Осталось только выяснить, как донести ваш стрептоцид до мест, где скапливаются эти бродяги кокки, - заметил один из пришедших докторов.

- Ну, на то вы и доктора, чтобы придумывать такие способы, - не остался в долгу герр Циммерман. – А сейчас, я и мой уважаемый гость, лорд Энтони де Клер расскажет о первом применении изобретенного мной препарата.

Герр Циммерман сделал небольшой поклон в мою сторону. Все с интересом посмотрели на меня, так как до этого момента я старался никак не привлекать к себе внимания. Вот теперь мой выход.

- Джентльмены, - начал я свою речь. – Мне очень приятно присутствовать на вашем ученом собрании. Путешествуя по вашей замечательной стране, я никак не ожидал, что окажусь связан с событиями вокруг этого поистине уникального лекарства. К сожалению, моя роль в этих событиях пассивна, хотя, возможно, и я войду в историю, как первый излеченный с помощью стрептоцида. 

Я взял паузу.

- Обращаю ваше внимание, что речь идет не о гонореи, а совсем о другом «заболевании», - я изобразил улыбку. Как и договаривались, Стив Уолш поддержал мою шутку смехом.

- Дело в том, что, посещая один из ваших весьма уважаемых баров, я получил удар по голове бутылкой. Бутылка разбилась и почти сняла скальп с моей головы.

При этом я снял свою шляпу, обнажив бритую голову и весьма живописный шрам, и подошел к докторам поближе.

- Первую помощь мне оказал ваш коллега, доктор Уолш. Предоставляю ему слово.

Дальше все пошло по накатанной. Уолш добросовестно отрабатывал свое прощение и не жалел красок, рассказывая о том, в каком состоянии он меня обнаружил, и как он спасал меня от неминуемой гибели.

Потом была вновь очередь Циммермана. Он подошел к окну, вдоль которого висели в рамочках наши фотоотчеты и убрал простыню, которая до поры до времени их скрывала. 

- Что это? – буквально выдохнул доктор, который сравнил кокки с бродягами.

- Это фотоотчет, который показывает весь процесс заживления раны уважаемого лорда Энтони де Клера с помощью стрептоцида.

Мгновенно фотографии завладели вниманием всех докторов. Рассказу Уолша, конечно, поверили, но он не был чем-то из рядя вон выходящим. Каждый из докторов мог бы рассказать немало подобных историй. А вот фотографии их поразили.

Думаю, дело в том, что пока фотография в этом мире занималась в основном изготовлением портретов. Мы же показали другое применение фотографии. Фотография – доказательство. Фотография – наглядное пособие. В новинку было и то, что фотографии показывали процесс, движение. Кроме того, фотограф оказался молодцом, и его фотографии вышли весьма живописными. В целом получился такой небольшой, кровавый комикс со счастливым концом.

Вопросы Циммерману, Уолшу и мне сыпались со всех сторон.

- Стив, могли бы и поаккуратней зашить!

- Поаккуратней!? Пациент без сознания, кровь хлещет, пальцы скользят … Я сделал все что мог!

- Мистер Деклер, вы сбрили волосы в тот же день?

- Именно в тот же день! Волосы способствуют собиранию пыли, а с ней и дополнительных болезнетворных бактерий.

- О, да вы разбираетесь в медицине?!

- Нет, не в медицине, а в выживании. Я, как и многие, прошел не одну войну и имею навык обхождения с колото-резанными ранами.

- Герр Циммерман, как вы решились испытать новый препарат на такой ужасной ране?

- Это было наше совместное решение.

- Герр Циммерман, а можно получить копию этих фотографий?

- Джентльмены, фотографический художник Гарри Хорсман заверил меня, что будет хранить пластинки со всеми негативами в течение месяца. Любой желающий может обратиться к нему за получением с них отпечатков.

- Мистер Уолш, как вы обрабатывали рану в течение этого времени?

- М-м-м…

- Мистер Уолш дал мне исчерпывающие рекомендации, которых я строго придерживался. Я промывал рану виски «Ерли Таймс» и посыпал ее стрептоцидом. И главное … ни капли виски внутрь!

- Ха-ха-ха.

- Кстати о виски, джентльмены. Прошу угоститься.

Это – Циммерман. Он указал на столик в углу аптеки, который был заставлен различными бутылками виски и бокалами.

- О!

Появление на сцене виски вызвало не менее бурный восторг, чем тот, который сопутствовал появлению наших фотографий.

Я не стал толкаться у столика с виски, но Уошл не забыл про меня. 

- Держи, Британец, - он протянул мне наполненный бокал. – Фриц расщедрился на превосходное виски. Твое здоровье!

- И твое тоже!

- Повторишь?

- Нет, спасибо.

- А, я повторю!

Уолш испарился, а я продолжил сидеть на стуле. Так докторам было более удобно рассматривать почти затянувшуюся рану на моей голове. Они ходили вокруг меня с бокалами в руках, что-то обсуждали. Время от времени к ним присоединялись Циммерман или Уошл, которые начинали тыкать пальцами вокруг моей болячки что-то там поясняя. А я делал небольшие глотки виски и думал, что история со стрептоцидом подходит к концу. Вернее, мое участие в этой истории, поскольку победное шествие этого препарата только начинается. Вокруг меня только-только сформировался небольшой, уютный мирок, и вот теперь из него придется выползать. Соображениями, что я «ранетый», что мне нужен постельный режим, я уже не мог больше самообманываться. В душе рождались беспокойство и неудобные вопросы. Что делать? Чем заниматься? Меня даже Циммерман не возьмет растирать порошки в аптеке! И не потому, что не доверяет или потому, что это какой-то сложный процесс. Просто тогда рухнет наша история про путешествующего лорда. Ну, не может «целый» лорд заниматься растиркой порошков.

Мои мысли, наверное, достигли небесной канцелярии. Где-то там что-то замкнулось, и неповоротливый механизм бытия сдвинулся еще на один зубец шестеренки, тем самым подтолкнув мою судьбу в новом направлении.

- Извините, а мистер Деклер здесь? – послышался из-за двери аптеки голос Генриха, мальчишки, который помогал мне с бытовыми вопросами.

- Что тебе? – Герр Циммерман открыл дверь и строго посмотрел на нарушителя процесса демонстрации.

- Мистеру Деклеру письмо.

На письме не было ни марок, ни штемпелей, ни адреса, ничего кроме слов «Энтони де Клеру, лорду». Я зашел за аптекарский прилавок. Я уже знал, где у Фрица хранятся писчие принадлежности, нашел костяной нож и вскрыл письмо. Потом перенес свой стул подальше от выпивающих докторов и принялся читать письмо.

«Уважаемый мистер Деклер,

Мы с вами познакомились во время прошедшей войны. Несмотря на то, что наше знакомство было мимолетным, вы произвели на меня сильное впечатление».

Я оторвался от чтения и прислушался к себе, а вернее к остаткам эмоций Деклера. Ни в какой войне я не участвовал и соответственно никого с той войны не знал. Поэтому эмоции Деклера были моим единственным источником информации, который хоть как-то мог помочь мне разобраться с окружающим миром и вот с такими неожиданными приятелями по войне. Эмоции на прочтенный текст были, но какие-то невыразительные. Надо сказать, что Деклер, как и ожидалось, беспокоил меня все реже и реже. Я жил уже своей жизнью. Уже мои эмоции пролагали химические цепочки в мозгу и начинали доминировать над прошлыми чувствами. Пришлось думать своим умом. 

Первые строчки письма были построены очень обтекаемо. С автором письма мы могли ходить вместе в штыковую атаку, а могли и рубиться с разных сторон, а потом разбежаться каждый в свой лагерь. И там, и там знакомство было мимолетным и могло произвести сильное впечатление. Ладно, возможно, что-то понятней станет дальше из письма. Но зря я надеялся. Автор быстро закруглился.

«Именно поэтому я решил к вам обратиться с предложением, суть которого я могу вам объяснить при личной встрече. Обстоятельства таковы, что я вынужден торопиться, поэтому буду вас ждать завтра, в 12.00, в кафе «У Дороти».

Надеюсь на скорую встречу.

С уважением,

Дейвидх Маккелан, бизнесмен, почетный гражданин города Сан Франциско».

Я вышел за дверь аптеки, вручил ожидавшему Генриху мелкую монетку и вернулся обратно. Доктора под выпивку, что-то бурно обсуждали с Циммерманом. Там же я обнаружил и Уолша. Отозвал его в сторону и показал письмо.

- Ты знаешь этого почетного гражданина?

- Минутку.

Уолш исчез и вернулся с двумя бокалами виски.

- Ну, что тебе сказать? Маккелан известная в городе личность. Владеет несколькими китобойными шхунами, заводом по переработке добычи этих же шхун. Сейчас стал вкладываться в недвижимость. Да, и еще владелец журнала «Метрополитен». Такой толстый ежемесячный журнал с красотками на главной странице. Иногда покупаю его.

- Пишет, что воевал.

- Как и ты, как и многие другие. Но об этом я мало, что знаю.

- Может обмануть?

- Ну, ты спросил! Хотя, все возможно. У бизнесменов это называется деловая хватка. 

Уошл засмеялся довольный своей шуткой.

- Твое здоровье!

Больше я из него ничего не вытянул.

 

Сцена 28

Кафе «У Дороти» располагалось на берегу залива Сан-Франциско, и так далеко я еще не забирался. На мое счастье извозчики в городе сохранились, и лошадка неспешной ходьбой, с горки на горку, довезла меня до нужного места минут за тридцать. Я занял столик, как и полагается у шпионов и разведчиков, лицом ко входу. Заказал чашку кофе и пирожное «улитку», покрытую сахарной глазурью.

Сначала я вглядывался в каждого входящего в кафе, а потом прекратил это бесполезное занятие. Все равно я не знал и не помнил этого Маккелана в лицо. Хорошо, что в кафе были большие окна, и я мог видеть не только входящих в зал, но раскинувшийся невдалеке залив и строящийся мост «Золотые ворота». Опоры моста уже стояли. Между ними были перекинуты канаты. И от каждой опоры друг к другу тянулись металлические фермы.

Мост был серый, а не красный, как в моей действительности. Наверное, покрасят позже. Сам залив Сан-Франциско поражал своей величиной. Что говорить об океане, который был где-то рядом и не был доступен моему взгляду. Казалось бы, что есть море, что есть океан? Много соленой воды и больше ничего. Однако, не все так просто. С одной стороны, океан – это тайна, так как преграждает нам путь к далеким землям, а потому океан, как бы провоцирует, «вот не пущу тебя дальше и все». А с другой стороны, набегающие и тут же отступающие волны океана завораживают, словно метроном гипнотизера. «Расслабься, успокойся. Мы также набегали на этот берег и отступали и сто лет назад, и двести. Изо дня в день, изо дня в день».

За этими мыслями я не заметил, как к моему столику подошел тот, которого, наверное, я ожидал. Подошедшему был примерно под шестьдесят. На нем был строгий серый костюм, а на голове стетсон.

Кроме того, у мужчины были длинные, свисающие ганфайтеровские усы. Сочетание "стетсон и ганфайтеровские усы" заставляет ожидать наличия револьвера на правом боку. Но у этого джентльмена была только толстая золотая, свисающая из жилетного кармана, цепочка.

- Мистер Деклер? – спросил незнакомец и протянул руку.

Я встал изо стола и пожал протянутую руку. Что-то непонятное промелькнуло в глазах незнакомца.

- А ты изменился, Энтони, – сказал он. 

У меня появилось такое чувство, что это замечание относилось не только к моей бритой голове и шраму на ней. Кроме того, озадачили «Ты» и «Энтони». Многие в неведении относительно своего будущего, но как же плохо быть в неведении своего прошлого!

- Мистер Маккелан? – Я не мог не задать этот вопрос, хотя и догадывался, что буду выглядеть глупо.

- Что так сильно постарел? И давай по именам. Просто, Дейвидх.

Мы сели за столик. Подошел официант. Я заказал еще кофе, а «просто Дейвидх» - виски со льдом. Официант ушел, и между нами повисла неловкая пауза, которую я решил разбить.

- Из письма я понял, что у вас Дейвидх есть ко мне какое-то предложение?

- Да, предложение, - он сделал глоток из бокала. - Послушай Энтони, я хочу тебя спросить. Война закончилась 12 лет назад. Все забыто?

Ну, что я мог ответить? В этом мире я осознал себя только в тот момент, когда очнулся в баре «Старая индейка» после удара по голове. О жизни Деклера я знал только из рассказов Уолша и писем его матери. Ни Уолш, ни письма ничего не сообщили мне о войне. Поэтому я совершенно честно ответил на вопрос Дейвидха.

- Все забыто. - В то время, как я говорил эти слова, вновь выплыли эмоции Деклера. Я их «прочитал», как презрение и брезгливость. Сильные эмоции. Надеюсь я вполне владел собой, и они не отразились на моем лице.

- Я рад, - сказал Дейвидх. – Потому что с тем делом, которое есть у меня, можешь справиться только ты.

Я промолчал и ждал продолжения. Дейвидх сделал еще глоток виски. Я не стал от него отставать и немного отпил кофе.

- Ты, наверное, знаешь, что я владею журналом «Метрополитен».

Я кивнул.

- Сейчас там главным редактором мой сын. Они решили отправить свою корреспондентку, вернее, редактора в путешествие вокруг света. Ну, как в той книге братьев Вернов.

«Братьев?» – мысленно удивился я.

- Это делается для рекламы, для расширения объемов продаж журнала и привлечения новых рекламодателей.

- Здорово! - сказал я. 

Вот ведь «предки»! Шустрые были. Особенно если учесть, что здесь пока, как я понял, роль женщин в обществе ограничивается семьей. Да, я видел, как строчат за швейными машинками девушки в мастерской Вебера. Но одно дело управляться со швейной машинкой и совсем другое отправиться в путешествие вокруг света.

- Как сам понимаешь, такое путешествие не может быть легкой прогулкой. Мне хочется, чтобы с нашим редактором все было хорошо, и она смогла бы закончить это путешествие благополучно. Поэтому я хочу, чтобы за ней кто-нибудь присмотрел во время путешествия. Опытный и надежный.

- Я узнал, что ты появился в городе и подумал, что лучшей кандидатуры для этого быть не может. - Он закончил свой длинный спич и глотнул виски.

Вот для чего нужен виски во время переговоров. Не знаешь, что ответить, не хочешь смотреть в глаза сидящего на против – глотни виски. Обоснованная пауза, обоснованный увод глаз в сторону.

Тоже самое сделал и я. Еще немного отпил кофе. В голове было пусто. Эмоции Деклера, как не кстати, молчали. Между нами возникла пауза, которую вновь пришлось прерывать мне.

- Почему именно я? – Я вспомнил слова Уолша, что Маккелан владеет несколькими китобойными шхунами. – У вас, наверное, очень широкий круг знакомств и среди них немало бывалых людей.

- Все так. Бывалых хватает, – согласился он. – Вот благородных трудно найти, ведь сопровождать придется женщину.

Когда тебя называют, пусть и косвенно, благородным, то на это трудно что-либо возразить.

- А что именно надо будет делать?

- Негласно сопровождать ее в путешествии и защищать, если потребуется. Ты идеальная кандидатура, – продолжал нахваливать меня Маккелан. – Ты - лорд. Путешествующий лорд не вызывает подозрений. У богатых свои причуды. Успел побывать в разных странах. Воевал, значит крови не боишься. Слышал, что ты здорово управляешься и с ножом, и с револьвером. И при всем при этом ты известен своей щепетильностью.

- Почему сопровождать негласно? Трудно быть рядом с человеком все путешествие вокруг света и сделать так, чтобы никто на это не обратил внимания.

- Придется постараться. – Маккелан повеселел. Потенциальный работник задает вопросы – значит заинтересован в вакансии. – Дело в том, что «Нью Йорк пост» тоже отправляет своего редактора и тоже женщину вокруг света. Только она поедет в сторону Европы, а наш редактор, кстати ее зовут Тереза Одли, поедет в сторону Азии. И нью-йоркскую корреспондентку никто, во всяком случае гласно, не будет сопровождать.

- Это что правила какие-то?

- Не то чтобы правила, но мы решили действовать схожим образом. Совершенно точно, что букмекеры начнут делать ставки, поэтому надо, чтобы лоты были похожи, - сказал он и хохотнул.

- Понятно, – сказал я, хотя мне было понятно, что на американский континент нахлынула какая-то эпидемия, вирус которой заставляет отправлять женщин-редакторов не зная куда.

- Ты согласен?

- Эта работа оплачивается? – Вопрос был, скорее всего, риторический, хотя кто его знает, что Маккелан подразумевал под «благородством». Может быть, бесплатно и безвозмездно?

- Конечно. Твоя оплата – четыреста долларов: двести - сейчас и столько же после возвращения. Кроме того, оплачиваются все транспортные расходы. Только за них потом надо будет потом отчитаться. Понимаешь, тебе плачу я, а транспортные расходы будет оплачивать «Метрополитен». Там такой бухгалтер! Я сам его иногда боюсь, – снова хохотнул Маккелан. - Отчет - ничего сложного. Просто напишешь, на что израсходовал, а я подпишу.

- Согласен, - сказал я и сам испугался своих слов. «Что ты делаешь? – вскричало мое подсознание. – Откажись. Скажи, что ты пошутил. Лучше растирать порошки». Но я не обратил внимания на эти крики.

- Я согласен, - еще раз повторил я. – Когда отправляться.

- Завтра, в 3 часа дня.

А вот это неожиданно. Хотя с другой стороны, перед смертью не надышишься. Выползать наружу из того маленького мирка, который образовался вокруг меня все равно, рано или поздно, надо было.

– Давайте обсудим подробности.

Около часа мы обсуждали подробности. Макаллан передал мне пару фото Терезы Одли, билет 1-го класса на паровой парусник «Пасифик», отправляющийся из Сан-Франциско в Японию. Мой аванс от себя и деньги на транспортные расходы в виде дорожных чеков от «Метрополитен», на которых я тут же расписался. Примерный маршрут путешествия, а также способы связи с редакцией.

Затем я ушел. До отплытия осталось чуть больше суток, а мне еще надо было собраться и попрощаться с людьми, к которым я уже привык в этой новой жизни. Импринтинг. Говорят, что детеныши животных считают своей матерью то, что они увидят в первый день зрячей жизни. Раз и навсегда. Наверное, что-то похожее произошло и у меня.

Макеллан остался, сославшись, что у него еще назначена встреча. Но он просто немного посидел, допил виски, бросил пару долларов на стол, поднялся и ушел. Если бы кто-то мог прочитать мысли Макеллана, уходящего из бара, то он бы услышал: «А ведь ты соврал мне, благородный ублюдок. Ничего ты не забыл!»

Когда за Маккеланом закрылась дверь в кафе, из-за соседнего столика поднялся молодой человек, чья одежда выдавала в нем англичанина. Он осторожно вышел за дверь и бросился бежать, словно ему было надо срочно донести какую-то важную вещь до командующего армией. Молодой человек добежал до небольшой гостиницы. Стремглав взлетел по лестнице на второй этаж, заскочил в одну из комнат и плюхнулся в одно из кресел. Он тяжело дышал и не мог говорить.

- Что случилось, Арчи? – спросил лежащий на кровати с книжкой в руках джентльмен средних лет. – За тобой гнались?

Молодой человек помотал головой и, наконец, смог выговорить:

- Винсент, он уезжает в кругосветное путешествие!

 

Сцена 29

(за день до отъезда Деклера)

В полутемном, маленьком баре, что притаился в закоулках улиц, непосредственно прилегающих к порту, за столом, спрятанном от посторонних взглядов перегородками, сидели два немолодых мужчины. Один - поважнее, другой - попроще. На столе стояла початая бутылка виски. Тот, что попроще чаще наполнял себе бокал, тот, что поважнее – лишь крутил свой бокал в руках.

- Не мешает в работе? - спросил тот, что поважнее и кивнул на бутылку.

- А почему это должно помешать?

- Можешь промахнуться.

- Это говорит о наличии у тебя недостатка классического образования. О, как сказал! «Наличие недостатка»!

- А это причем?

- Тогда бы ты знал теорему Пифагора. Представь себе у меня дрогнула рука, хотя я себе этого не могу представить. Пусть дрогнула на дюйм. Если прилегающий катет, т.е. расстояние до цели, большой, то противолежащий катет тоже окажется большим и промах неизбежен. А если расстояние до цели не велико, то этот дюйм почти не повлияет на траекторию.

- Ты всегда любил поумничать, Белый койот.

- Тебе виднее, Красный койот.

- Не жалеешь, что ушел из команды? Был бы сейчас уважаемый член общества.

- Ох, как вы мне надоели с этим обществом! Это общество порождено вашим дерьмовым государством, а не я не приемлю любое государство: ни монархическое, ни дерьмократическое.

- Что же ты тогда защищал это «дерьмократическое» государство во время Гражданской войны?

- Вот тут ты не прав. Я никого не защищал. Я просто … просто участвовал в войне, старался ее умножить.

- Не понял.

- Любая война, как ты ее не назови, не защищает, а разрушает государство. Война – она, как болезнь. Как тиф. Ты же видел тифозников, Красный.

- Видел.

- Тифозник приходит к здоровым людям и … бац …они тоже больны. Я думаю, что есть бацилла войны, просто ее еще не открыли. Эта бацилла поражает людей, прямо как тиф. Это навсегда. Даже вернувшись к мирной жизни, они продолжают воевать. И заражают других. Будь проклята эта «золотая лихорадка». Мелким душонкам захотелось золота. Если бы война продлилась чуть подольше, я уверен, что ваше государство бы рухнуло. Возможно, на его останках возникло бы что-нибудь более стоящее.

- Тебе бы в университете лекции читать. У вас в Сибири все такие умные?

- Уже нет. Я же уехал, - мужчина засмеялся. – Но давай лучше про дело. 

Вместо ответа тот, которого называли Красным койотом, бросил на стол несколько фото.

- Симпатичная, а мужик не очень. Обоих? – прокомментировал фотографии Белый.

- Да, но основная цель мужчина. Зовут Энтони Деклер, вот здесь все данные откуда он родом, где жил в Новом свете и прочее. На фото он моложе, но ты не ошибешься. У него теперь большой шрам на голове. Женщина - журналисточка, Тереза Одли. Деклер, как бы ее телохранитель …

Белый удивленно поднял брови.

- Ничего серьезного. Обыкновенный вояка, бывший кавалерист.

- Я тоже бывший кавалерист, не находишь?

- Он спившийся бродяга, а ты … ты по-прежнему в деле, не так ли? Или ты струсил, как только увидел вражескую конницу?

- Нет, не струсил. Страх мне неведом, но надо выяснить все детали.

Оба мужчины помолчали, а Белый койот еще и виски глотнул.

- Что с женщиной?

- Надо обустроить, что будто бы напали на нее, вояка бросился ее защищать и погиб.

- Хитро. Как мне их найти?

- Оба уезжают завтра в кругосветное путешествие на пароходе «Пасифик». Первая остановка Йокагама.

- Елки-моталки! Что мне теперь, бежать за ними вслед?

- Нет, - теперь засмеялся Красный. – Это в тебе говорит недостаток классического образования.

- А это причем тут?

- Земля - круглая. Ты поедешь им навстречу. И все надо будет сделать в Европе.

- Вы здесь в Новом свете все с ума посходили? Европа будет побольше, чем ваш городишко Сан-Франциско. Где мне их там искать?

- Ты их найдешь легко. Мне сказали, что журналисточка обязана, как можно чаще писать заметки и статьи о своем путешествие.

Еще пауза.

- Берешься?

- Берусь. Плата за двоих, - немного подумав ответил Белый.

- Здесь аванс, половина. Остальное после выполнения, - сказал Красный и передвинул в сторону собеседника сверток.

- С вами приятно работать, сэр. Аллилуйя, как же давно я не был в Париже!

Красный ушел. Белый какое-то время смотрел на полученные фотографии, словно что-то вспоминая:

- Пасифик, пасифик… Блин, - он хлопнул себя по лбу ладонью. – На этом же пароходе Верка уезжает домой.

Белый потер лоб, по которому слишком сильно опрометчиво заехал, задумчиво провел ладонью по лицу, затем полез в карман и вытащил серебряный рубль. Он потер рубль пальцами, очищая его от табачной крошки. Внимательно посмотрел сначала на двуглавого орла, потом на обратную сторону, на которой было написано содержание серебра в монете, чему-то ухмыльнулся, подбросил монету вверх и поймал ее у самого стола. На раскрытой ладони монета лежала потертым орлом вверх.

- Ну что же, так тому и быть, - твердо сказал Белый и быстро вышел из бара.

 

Сцена 30

Я стоял, опершись на фальшборт, который огораживал прогулочную палубу для пассажиров первого класса, и наблюдал за суетой на пристани. Много женщин. Наверное, представители каких-то феминистских организаций. Молодые люди с блокнотами в руках. Явно из журналистской братии. Несколько важных, солидных мужчин, которых я определил, как представителей власти. Ну, куда без них. Да пара фотографов со своими огромными треногами. Саму Терезу Одли я не мог разглядеть, но поскольку все крутилось вокруг одной молодой женщины с букетом в руках, то очевидно, что это и была она. Отважный редактор, который по заданию журнала «Метрополитен», должна объехать вокруг света быстрее 90 дней. И таким образом, обогнать героев книги «Вокруг света за 90 дней», которую в этой действительности написали двое братьев, Поль и Жюль Верны.

В порт, чтобы сесть на корабль «Пасифик», отплывающий из Сан Франциско в Йокогаму, я прибыл, по старой привычке, заранее. Корабль стоял у пристани. С него было спущено три трапа. Два, те что ближе к корме, стояли рядышком и по ним, вверх-вниз, с коробами на спинах бегали грузчики. Судя по черной пыли, которая покрывало пристань вокруг этих трапов, грузили уголь. Первый трап пустовал. Наверху, на корабле у трапа стоял матрос в белой форме с пачкой каких-то бумаг в руках.

Сам корабль мне не показался. Наверное, я был просто избалован громадными размерами паромов, на которых мне довелось побывать в турах по Северной Европе. Но, наверно, «Пасифику» было чем гордиться. Длинный корпус, выкрашенный в черный цвет. Надводная часть, на глаз, была, примерно, высотой 2-3 человеческих роста, с двумя рядами иллюминаторов. Четыре мачты, гордо взирающие на одинокую трубу паровой машины, и недвусмысленно показывающие, кто здесь хозяин.

Я поднял по шаткому трапу и предъявил свой билет, скучающему матросу. 

- Рады вас приветствовать на борту «Пасифика», мистер Деклер. Прошу вас заполнить регистрационную карту, - протараторил матрос.

И тут я понял, что писчих принадлежностей в дорогу я и не купил.

Когда я расстался со своим странным нанимателем, Маккеланом, я взял извозчика, доехал на нем до начала Маркет стрит, а потом пошел пешком. На этой улице располагались, наверное, все магазины, которые были мне нужны. Сначала мне попался оружейный магазин. У Деклера было только шесть патронов, те что были заряжены в барабан револьвера. Других я не нашел. Я помнил цифры на тыльной стороне патрона, вокруг капсюля и попросил пару пачек таких же для револьвера. Продавец попытался еще что-то впарить, но я быстро расплатился и ушел. Потом я набрел на совершенно бесподобный магазинчик, мечту для любой женщины или парикмахера. Чего в нем только не было! Меня заинтересовали маникюрные наборы. Можно быть донельзя мужественным, но забывать о ногтях на руках и ногах все же не стоит. Отсутствие заботы о первых может привести к кишечным расстройствам, а о вторых – к заболеваниям еще менее приятным. Я выбрал самый простой набор из четырех предметов в легкой, похожей на брезент, упаковке. Здесь же я купил простой, однолезвийный перочинный ножик. Чуть пройдя дальше я набрел на посудную лавку и купил красивую фарфоровую чашку для фрау Бергман. Будет ей в память о наших чаепитиях. В винном магазине купил четыре бутылки хорошего виски: одну – Циммерману, вторую – Джорджу, третью – Уолшу, а четвертую – себе дорогому.

Покупок оказалось достаточно много, и мне снова пришлось взять извозчика. Останавливался я еще пару раз. У книжного – чтобы купить несколько журналов «Метрополитен». Мне хотелось понять, о чем и как писала Тереза Одли. И у магазина одежды. В нем я купил легкие туфли, которые здесь предназначались для игры в теннис. У них был парусиновый верх и толстая резиновая подошва. Судя по цене, подошва была из натурального каучука. В этом же магазине я попросил принести мне плащ на случай плохой погоды. Такой нашелся. Он был из плотной ткани, но его водоотталкивающие свойства вызывали у меня сомнения. Потом поколебавшись, купил еще средних размеров брезентовый саквояж. Я предпочел бы рюкзак, но таких вариантов не было, а этот саквояж можно было вешать на плечо. Пожалуй, у меня он будет играть роль «однодневного рюкзака», куда я сложу предметы первой необходимости.

- Я заполню, мистер, - сказал матрос, видя мои затруднения. Других пассажиров пока не было, и он вполне мог себе это позволить. Я, в свою очередь, достал из саквояжа паспорт, который мне, благодаря стараниям мистера Маккелана, доставили сегодня из мэрии города.

- Лорд, Энтони де Клер, - проговаривая вслух, стал заполнять регистрационное свидетельство матрос.

- Лорд де Клер? – Кто-то спросил меня со спины.

Я обернулся. Черный офицерский мундир, с нашивками внизу на рукавах, фуражка с кокардой, неизвестный мне орден на груди и короткая, благообразная седая борода. Если это не капитан «Пасифика», то я – Майкл Джексон.

- Да, я лорд, Энтони де Клер, - гордо ответил я.

- Гарольд Хемпсон, капитан этого корабля, - в ответ улыбнулся мужчина и протянул руку.

Капитан был не молод, но, пожав его протянутую руку, я почувствовал, как будто ухватился за что-то вырубленное из дерева или того покрепче. Хорошо еще, что он не стал этим девайсом сжимать мне руку.

- Потягаете несколько лет канаты, - догадался о моих мыслях капитан. – И у вас будут такие же ладони.

- Мне говорил о вас мистер Маккелан, - продолжил капитан. - Мы состоим в одном клубе. Так, что я рад знакомству. Некоторые пассажиры класса Салун обедают в капитанском зале. Надеюсь, вы не будете против, если я включу вас в их число. Это немного подороже, но если …

- Нет, нет, я согласен. Ваше общество мне будет очень приятно, - поспешил ответить я.

Матрос, заполнявший мою регистрационную карточку и внимательно слушавший наш разговор, что-то черкнул в ней.

- Можно вопрос, капитан? - я решил воспользоваться случаем. - У вас всего десять шлюпок на борту. Неужели их хватит на всех пассажиров в случае … непредвиденных обстоятельств?

- В случае, если корабль потонет? Не стесняйтесь, лорд. Называйте все своими именами, - усмехнулся капитан. – Мы же с вами бывалые люди и в обморок не будем падать.

- Не будем, - подтвердил я.

- Для цели, о которой вы спросили, шлюпки не потребуются, - сказал капитан и как бывалый актер взял паузу.

"Ну, да," - подумал я. - "Наверное, чтобы никто не мучился".

- Шлюпки не потребуются, потому что наш «Пасифик» не может утонуть!

- ???

- Посудите сами. Корпус «Пасифика» сделан из стали, а днище – двойное. Сам корпус корабля разделен на 11 отсеков с герметично закрываемыми дверьми. Если в одном из отсеков случится пробоина, то он тут же будет отсечен от остальной части корабля. Понимаете? «Пасифик» сохранит плавучесть, даже если получат пробоины сразу три отсека. Но чтобы это произошло, у капитана корабля должен быть кочан капусты вместо головы.

Он засмеялся, довольный своей шуткой.

- Дальше. Посмотрите за борт. Видите?

Я растерянно развел руками.

- И не можете ничего видеть, - продолжил капитан. – У нас нет гребных колес. Корабль приводится в движение гребным винтом, который всегда под водой. Это позволяет даже во время шторма сохранять управляемость.

- Винт вращает новейшая паровая машина. 9 тысяч лошадей! Представляете себе такой табун! И все в нашем трюме! Ха-ха. 

- Но и, если с этой железкой что-то случится, у нас есть паруса. И я еще не забыл, как с ними обращаться, - говоря это, капитан как-то даже немного распрямился.

- Так что, уважаемый лорд, вы на одном из самых надежных кораблей и может спать спокойно.

- Но зачем тогда шлюпки?

- Как зачем? Для оказания помощи другим терпящим бедствие.

«Сам погибай, а товарища выручай,» - подумал я.

- Можно мне в свою очередь вас спросить, - сказал капитан и указал на мои стрелки на брюках. – Что это такое?

- О, это совершенно новый фасон! - не задумываясь ответил я. – Морской стиль, знаете ли.

- ???

- Взгляните на мои брюки и на нос своего корабля со стороны. Ничего не замечаете? Есть что-то похожее?

- Забавно, - проговорил капитан. – Но, наверное, трудно поддерживать брюки в таком виде постоянно.

- Ну, во-первых, моряки всегда отличались своим шиком, - заявил я, уверенный, что капитан не будет мне возражать. – А, во-вторых, скажите капитан, у вас на корабле матросы спят на койках или по-прежнему в гамаках.

- На моем корабле у каждого матроса есть своя койка, - гордо ответил капитан. – Гамаки – это удел деревянных парусников. Но причем тут койки?

- Матрос один раз наглаживает брюки, а перед тем как лечь спать, аккуратно раскладывает их под матрасом, и на утро они, как новенькие.

- Хм, а вы не так просты, как показались мне сначала, мистер Деклер, – проговорил капитан. – Уже ходили на кораблях.

- Только в мечтах, - честно признался я.

После этого капитан отправился по своим делам. А я подумал, интересно через какой срок матросы начнут делать стрелки на брюках. Потом мысли вновь вернулись к шлюпкам и к спасению на воде. Корабли в этом мире можно было сравнить с самолетами из моей прошлой жизни. Там ведь тоже не было никаких средств спасения пассажиров. Ни парашютов, ни каких-нибудь спасательных капсул. Так же, как и здесь, напирали все больше на надежность самолета. А если авиакатастрофа с жертвами все же происходила, то тут на помощь приходила статистика, что мол в автомобильных авариях гибнет гораздо больше людей.

- Сэр, разрешите показать вам ваш номер, - оторвал от мыслей меня вахтенный матрос.

- Пожалуй, да.

Матрос подозвал стюарда. Я обратил внимание, что в отличие от матросов у стюардов не было погон. Стюард подхватил мой чемодан и саквояж, а я двинулся за ним.

- Меня зовут Гилберт. Можно просто Гил. Я - ваш стюард, – он стал на ходу просвещать меня. – Горячая вода, напитки, еда, все что угодно. В каюте есть электрический звонок. Я покажу. Покрутите его, и я приду за заказом.

Каюта меня поразила. Справа, сразу у входа стояла белоснежная сидячая ванна с медным краном, а слева прекрасный умывальник с большим зеркалом, который назвать мойдодыром у меня не повернулся бы язык. Вода была только холодная, но плевать! Она же текла, стоило только мне открыть кран! Большой иллюминатор рядом с ванной. Большая, полуторная кровать у стены с тяжелыми портьерами. Небольшой диванчик напротив и платяной шкаф. Блин! Это же Титаник какой-то, а не Пасифик!

- Все освещение электрическое, - вещал стюард с таким видом будто это он его изобрел. – Вот здесь звонок. Вы приписаны к капитанскому салону. Это налево из вашей каюты. Сегодня ужин в 7 вечера, капитан просит всех не опаздывать. Мужские туалетные комнаты - тоже налево.

- Под потолком, видите? - Он указал на серый раструб. – Это громкоговоритель. По нему объявляются срочные сообщения. За время плавания будет одна учебная тревога. Вам надо будет подняться на прогулочную палубу, ту что у трубы.

Я вручил стюарду полдоллара и тот довольный ушел. Я еще с удовольствием оглядел свое временное пристанище. Надо бы разобрать вещи. Но я решил вернуться на палубу, а вещами заняться позже.

 

Сцена 31

«Пасифик», разворачиваемый небольшим паровым буксиром, медленно отходил от пристани. На ней, старясь быть незаметными, стояли два английских джентльмена. Один – помоложе, другой – постарше. Вокруг еще шумели остатки тех, кто пришел проводить отважную путешественницу, Терезу Одли. Но не это занимало двух джентльменов.

- Винсент, что нам теперь делать? – с отчаяньем в голосе спросил тот, что по моложе.

- Ничего, Арчи.

- Но как же?! Мы упустили Деклера! Даже с ним не поговорили!

- Все не так плохо, как ты думаешь, Арчи. Деклер ничего не знает про наследство, а значит не будет производить никаких шагов в этом направлении. Это – раз. Он отправляется в кругосветку, а это опасно. И с ним может произойти что угодно. Это – два. Он сопровождает эту журналистку, а значит мы всегда будем знать, где он. Это – три. Про четыре и пять я еще не придумал, но к встрече с твоей матерью обязательно придумаю. А что до разговора с Деклером, то считай, что он у нас просто в запасе.

- Как ты всегда здорово можешь все повернуть в свою сторону, Винсент!

- Учись! Кстати, прямо сейчас мы отправляемся на вокзал и отбываем в сторону восточного побережья.

- А как же гостиница? Мы же не рассчитались!

- Какие глупости ты говоришь, Арчи! Эти жалкие лавочники не обеднеют.

- А где ты взял деньги на обратную дорогу?

- У местных жидов.

- А отдавать будешь?

- Конечно, но потом. Пошли, Арчи. Я вижу свободный экипаж.

В толпе на пристани стоял еще одни примечательный провожающий. Хороший светло-зеленый костюм в мелкую клетку, дорогой котелок и легкие блестящие туфли. Только одно «но». Этот провожающий был индейцем. Он стоял неподвижно, наблюдая за уходящем в океан пароходом. «Надеюсь, брат, ты знаешь, что делаешь,» - подумал индеец и, слегка скосив глаза в сторону, заметил, что у выхода из порта появилась пара полисменов. «Пора,» - подумал он и двинулся в сторону ближайших зданий. Вслед за ним двинулись и полисмены. Через минуту индеец уже бежал, а вслед неслись крики «Стой!». Интересно, кто-нибудь когда-нибудь останавливался, услышав за собой такие слова? Индеец подбежал к двухэтажному зданию, бывшему частью ограды порта, привычно сбросил туфли и легко, по углу здания забрался на крышу. Видя, что тот уходит, полисмены начали стрелять, совершенно не заботясь, что пули могут задеть случайных прохожих. Полисмены были раздосадованы видом уходящей дичи, которую они уже считали пойманной. Индеец перебежал крышу, спрыгнул на соседнюю улицу и почти сразу забрался на крышу другого дома. Здесь дома уже стояли почти впритык к друг другу, и индеец не сомневался, что сможет уйти.

Отчаянная стрельба полисменов, к счастью, никого не задела. Если, конечно, не считать одного английского джентльмена средних лет, которому не повезло. Пуля, скорее всего, отрикошетила от здания и попала ему точно между глаз. Ни документов, ни багажа этого джентльмена так и смогли найти.

В это время с вокзала Сан-Франциско, гулко дернувшись, начал набирать скорость Юнион Пасифик Экспресс, которому предстояло пересечь весь Американский континент, чтобы на небольшое время, перед обратной дорогой остановиться на вокзале в Омахе. В салоне первого класса с выпученными от ужаса глазами сидел Арчи, а у его ног стояло два чемодана. Он старался вспомнить, что говорил Винсент в последние минуты, но в голове у него мелькали только «Это - раз, это - два, это - три». Как только он собирался продолжить счет дальше, его мысли сбивались, и приходилось начинать снова «Это - раз, это - два, это - три…». И так бесконечно.

(Продолжение следует)

 

Дата публикации: 26 октября 2020 в 13:26