Крестьянские дети

Вот написал про Богохульный обряд «крещения» в тазу, осуществлённый морально недоразвитым папашей, и вспомнил другую историю. На краю нашего сада, со стороны клуба, было болото. Оно примыкало к началу защитной лесопосадки, высаженной еще в соответствие со Сталинским планом преобразования природы. А на другом конце лесопосадки, обрамляющей разделяющую наш дом и деревенские улицы грунтовую дорогу, как раз и находилась та береза, на которой меня угрожали повесить. Не сказать, чтобы дюже большое было болото, но утки там паслись привольно и камыш вкусный произрастал обильно.

Однажды, я, Пашка, еще какие-то шустрые мелкие пострелята и дочка Лобана – Верка[1], взяли старую пластмассовую ванну и привязали к ней снизу алюминиевой проволокой где-то украденную надутую камеру от автомашины. Сделали весло и решили провести плавание на этой посудине по болоту. Мне выпала большая честь первым опробовать это импровизированное средство передвижения по водам. «Как вы яхту назовете, так она и поплывет». Залез я в утлую «посудину». Начал отталкиваться веслом от берега, потерял равновесие и перевернулся. Окунулся в воду болотную. Со страха думал, что там глубоко и начал «выплывать». Потом понял, что там примерно по пояс, встал и спокойно пошел к «берегу», таща за собой «дредноут».

Между тем, Верка не дожидаясь моего спасения, увидев лишь первый акт болотной драмы, с дикими криками: «Утонул!» ломанулась по направлению к нашему дому. Туда просто по саду бежать было удобнее всего – там дорога для подвоза сена к сеновалу была. В ходе безумного бега и громкого блажения, она напоролась на нашу мать, уныло бредущую куда-то с понятными только ей целями, которой, захлебываясь от плача, сообщила, что я утонул в болоте. Мать была человеком крайне жестким, весьма суровым и полным различных суеверий и предрассудков, как бочка солеными огурцами. Схватила здоровенный дрын, который всегда держала под рукой, и побежала на болото. А мы там стояли и мой заплыв обсуждали.

– Растерзаю, сволочи! – видя это веселье, мать, разъярившись сверх всякой меры, и начала нас долбить дрыном, кому куда попадала. Я бежал через сад, пока она, выдохшись, не отстала.

– Убью сволочь лядащую! – с диким криком по саду неслась за мной эта неврастеничка. – Чтоб тебя приподняло да размазало!

Остальные «участники регаты» разбежались кто куда. Хитрый Пашка под шумок добежал до двора и заполз под новый сеновал, где и просидел до позднего вечера, вполне обоснованно опасаясь репрессий.

Я вернулся домой только на следующий день – ждал, пока накал праведного гнева немного стихнет. Иначе могла-бы и прибить насмерть, учитывая её жесткие методы воспитания. Во всяком случае, ванну пластмассовую, вернувшись после неудачной погони за мной, в исступлении растоптала на мелкие осколки. Хотя ванна та хорошей штукой была. Я ранее сделал специальную тележку-платформу с колесами от детских велосипедов, подобранных на помойках. Установив на эту платформу ванну, мы катались на ней с песчаного карьера, возникшего на холме за деревней после добычи песка для строительства асфальтовой трассы. Правда, катались не долго, так как мать, откуда-то проведав про эти невинные забавы, пригрозила нас за это «разорвать». Причем, в буквальном смысле слова. Так и сказала:

– На одну ногу стану, за другую потяну и разорву напополам как проклятую лягушку!

 Серьезный аргумент, что не говори.

Да, временами она тоже не без странностей была. Например, твердо верила в существование «сглаза». Всякие ритуалы проводила защитные и очищающие. Постоянно слышалось: «Свят, свят, свят» когда она бродила по дому и двору, особенно в грозу, когда забивалась в свою комнату. То муку насыплет в каббалистические фигуры какие-то, то свечи церковные жжет, дом против часовой стрелки обходя. То маковые зерна вокруг дома в тонкую линию насыпает. На соль «нашептывала» для защиты от нечистой силы. Пекла из теста колобков, предварительно проходя по периметру внутри всего дома и бросая ком теста об стены, приговаривая: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…». Следы теста оставались на обоях, вызывая у посторонних недоуменные вопросы. Волосы себе и нам стригла только на растущей Луне и никак иначе.

Разводила на огороде, душицу и валериану, считавшиеся надежными средствами для отпугивания нечисти. Различные гадания, ворожения и бесогонства творила. Когда зевала, то непременно крестила рот. Разнообразную эзотерическую литературу читала. Тогда как раз много оккультных газет и мистических журналов на эту тему появилось. Готовили, точнее сказать, зомбировали мозги населения развалившегося Советского Союза к принятию новой реальности.

Банки с водой заряжала перед телевизором, когда Алан Чумак выступал, и потом заставляла нас всех эту воду по строгому расписанию пить. Телевизионные сеансы Анатолия Кашпировского ни под каким видом не пропускала. С различными бабками-знахарками общалась через письма и звонки по межгороду. А на бабок через меня выходила. Возила меня лечить ноги и смотрела на поведение старушек [2]. Всех врачей лично знала в районной больнице, и многих в областной. Даже йогу практиковала по какому-то полурукописному наставлению, врученному пресловутым дедом Бутуем, который еще не успел объявить себя сектантом. Одно время меня тоже заставляла дышать под счет, так дошло до того, что я спасть не мог – задыхался, когда во сне считать переставал. Опять же, возник новый повод обращаться к «бабкам».

Еще любила перед зеркалом в стенке прыгать из положения приседа вверх с поднятыми руками и выкрикивать при этом: «Эквалайзер!». По паре часов подряд так могла скакать не переставая. Даже страшно было на это смотреть. Как какой-то механизм заевший, переживший безумного создателя, право слово. Как пуганая ворона боялась каждого угла. Молилась часто, когда дома бывала. Принимала самое активное участие в работе местного драматургического кружка на базе деревенского клуба. Однажды, при постановке Гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», играла Солоху, ворующую с зимнего неба месяц и звезды. Так вжилась в роль, что по выходу из клуба полезла на бетонный столб линии электропередачи и попыталась зацепить с неба настоящий месяц. Свалилась со столба в снег и поломала ногу. Вот какое глубокое погружение в роль! Та еще актриса была – так долгие годы всех обманывать…

Ругались они с ленивым супругом часто, грязно и эмоционально.

– Я из тебя человека сделал! Где бы ты без меня была? – часто кричал папаша. – Будешь выступать, в дурдом отправлю!

– Это я тебя человеком сделала, лежень плешивый! – не соглашалась мать. – Так бы и был помощником агронома, коростовик трухлявый, если бы не я. а так директором стал.

– Ты тут при чем, кекельба серая? Я сам выучился.

– А кто всю хозяйство вел, пока ты учился? Кто деньги у людей тебе на Москву занимал? Забыл уже?

– Да кто бы тебе деньги дал, если бы ты женой моей не была?

– Я тобой никогда не козыряла, меня люди и так уважают, а вот ты трутень!

Помню, однажды она стирала на кухне. Как раз после операции – ей какую-то операцию на почках сделали перед этим в областном центре. А лежебока, имеющий тогда гораздо меньшее альбедо, мирно спал в спальне после трудов полунеправедных.

– Вынеси мне таз на улицу, чурбан бесчувственный! – так она его своим требованием вынести достала, что он, доведенный до «белого каления», выскочил из спальни и «полетели клочки по закоулочкам», как в той сказке.

– Никакого покоя от тебя ни днем, ни ночью! Достала уже! – бить он ее, правда, не стал, но расколотил об стиральную машинку круглый пластмассовый таз, и в бешенстве раскидал мокрое бельё по всей прихожей. – Уничтожу, гнида клеверская! Растявкалась тут, м…да драная. Придушу, сука тупая, если не заткнешься, – пригрозил напоследок, удаляясь в свое, провонявшее скунсом, логово досыпать. – Только пикни еще хоть раз, отродье Нюшкино! Сразу кранты тебе сделаю!

Такой вот заботливый и любящий муж…

Позже строгий муж Витя начал гонять супругу за спектакли. Она за полночь домой возвращалась с репетиций и не будила спящего лысого олуха, поэтому он не знал, во сколько жена вернулась. Что он удумал на это? Взял и на засов внутренний, на двери входной, стал замок вешать, а ключ прятал под подушку.

– И не вздумайте ей открыть! – грозил нам. – Не дай Бог!

– А как мы откроем, если ключ у тебя? – недоумевал Пашка.

– Мало ли… Вон Влад хитрый, ключи собирает.

– Ничего я никому открывать не буду, – опроверг я эти подозрения.

Но так как засов был порядком расшатан, то снаружи посредством какого-либо тонкого предмета при наличии некоторого терпения можно было отодвинуть его, невзирая на навешенный замок.

– Кто ее впустил? – на следующий день вопрошал отец, обнаружив рядом с собой на кровати спящую мать.

– Я вообще спал! – открестился Пашка.

– А я не открывал, – ответил я.

– Вы что, за дурака меня держите? Как она в дом попала?

– Я не знаю, – в один голос ответили мы.

– Смотрите мне, кутята, – погрозил кулаком. – Если узнаю, что вы замешаны, то вам не жить!

Сметливый маразматик Витя, после нескольких ночей, стал навешивать в дополнение к замку еще и крышку от кастрюли, продевая ручку крышки[3] в петлю засова. Это ограничило свободный ход засова и оградило нас от попыток вернувшейся матери незаметно проникнуть в дом.

Тогда она начала тихо стучать в окно Пашкиной комнаты, чтобы он открыл ей окно. Но Пашка, будучи пугливым и недоверчивым ребенком, услышав этот непонятный стук в ночи, подобно поросенку Пятачку, спрятался под кровать. Долго долбила она в его окно, пока не поняла, что там ей не светит. После этого она стала стучать в моё окно. Я открыл ей окно, и она стала проникать в дом. Но тут, «откуда не возьмись», а точнее «вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой…» выскочил взбешенный телепень, олигофрен – стремительный как шпага, разбуженный этими непонятными стуками, и вытолкал блудную супругу за окно, разбив при этом об подоконник бывший у нее с собой магнитофон «Русь-309».

– Убирайся туда, откуда пришла, - тревожа спящую деревню, кричал он.

А нам, под угрозой жестокого убийства запретил открывать ей окна. Громко взвыла она по сокрушенному магнитофону, да и сгинула бесследно на неделю невесть куда. А напуганный этим ночным триллером - «Мойдодыр-1993» Пашка, между прочим, тогда сутки под кроватью пролежал в страхе, пока я его ни извлек на свет Божий.

Подругой у матери, кстати сказать, была Зиночка – мать друга Пашки Андрея – Башкиренка и Катьки. Она с матерью в бухгалтерии работала. В той семье тоже за внешним мещанским фасадом деревенского благополучия не так уж всё и благополучно было. Муж Зиночки, работавший зоотехником, бухал постоянно, а в качестве воспитания сажал детей на включенную конфорку газовой плиты. Еще по журналу «Техника-Молодежи» он занимался ушу школы «Чой». На этом ушу слегка крышей «поехал» и начал какие-то «духовные искания» восточной псевдо-мудрости проводить. Потом его посадили ненадолго за что-то незначительное, типа мелкого хулиганства или побоев.

[1] Она на два года младше меня была. Очень любила с нами в футбол в саду играть.

[2] Тем, кто не принадлежит к представителям ортодоксального христианства, напомню, что в Библии на общение с гадателями и прорицателями наложен недвусмысленный запрет (Втор. 18. 9–12; Лк. 16. 19–31).

[3] Крышка на кастрюле была, разумеется, не нынешняя стеклянная с ручкой, а старая эмалированная. С ручкой в форме замкнутой петли.