|
Здесь опубликована крупная проза авторов ЛитКульта.
Для удобства пользования разделом доступны рубрики. Работы расположены в обратном хронологическом порядке.
167 |
Однажды родители уехали куда-то на ночь и оставили нас ночевать у Зиночки. Вечером, пока мы там сидели, то попросили посмотреть журналы «Техника-Молодежи» и «Юный техник». Присмотрели интересные статьи и так как ночевали в той комнате, где журналы хранились на книжной полке, то в темноте повырывали оттуда нужные листы. И эту самую «школу Чой, которой так дорожил зоотехник, тоже вырвали. Тренировались даже потом по этим статьям. До сих пор два приема оттуда помню.
Через некоторое время после освобождения Башкир развелся с Зиночкой. После развода разожрался необычайно и когда лежал в Клиновске, то сошелся там с какой-то молоденькой медсестрой. Брошенная Зиночка уехала жить в ту самую деревню Пеклихлебы, время от времени возникающую в нашем повествовании. Там ей дом в наследство от умершей матери достался. Но всё это произошло уже после ухода нашей матери. Это получается, что и в Горовку Зиночка с мужем вслед за нами приехали, если так подумать. Раньше как-то не задумывался об этом, пока писать не начал этот текст. Оказывается, не только семье Лобана, но и семье Зиночки папаша жизнь кардинально перевернул. Экий ополоумевший творец и вершитель человеческих судеб.
Вообще, мать если так разобраться нас по-своему все-таки любила, но как верно заметил классик: «Но странною любовью». Понятно, что мы ее очень сильно раздражали. Бывало, по утрам, будя нас в школу, щедро нарекала «килатыми», «протухликами», «засерышами», «пеньками» и «горбатыми», пересыпая воспитательную речь, призванную подчеркнуть нашу полную никчёмность, неполноценность и беспомощность без ее руководства, изощренным матом. Случайные свидетели не могли понять, что это она к нам так обращается. Видимо, мешали мы ей чувствовать себя сельской богемой с театрами и прочей художественной самодеятельностью.
Вот еще одна ее странность. Пашке самому мыться в ванной не доверяла. Боялась, что он утонет. Поэтому мыла его. Но из соображения морали, мыла ребенка, одетым в трусы. Тоже как-то странно, не находите?
– Уже яйца скоро по пуду будут, а все матка моет! – кричала, обдавая его горячей водой из ковша с длинной ручкой. – Никчема!
– Я могу и сам помыться, – обиженно бурчал тот.
– Не хватало еще, чтобы ты утонул! Или опять насрал в ванну!
Да был за братом такой грешок. Однажды мать мыла его и вышла из ванной комнаты за чем-то. Он за это время, не сумев сдержать позывы кишечника, сходил в воду по-крупному, и когда мать вернулась, то стоял в воде и с невинным видом отталкивал от себя ногой крупный каловый кусок:
– Вот, тут что-то плавает…
– Что? Что? Это же кал! Откуда это?
– Не знаю, плавает вот…
– Ах ты, трухленыш! Совсем ополоумел уже, в ванну срать! Утоплю, как котенка слепого, чтобы не пакостил больше! – схватив за шею, от гнева едва не утопила ребенка в ванне. – Весь в батю пошел, такой же засер никчемный! Отправлю в интернат, там сри где хочешь, скотина безмозглая!
Опять же, до брака с перспективным селянином Витей она жила себе спокойно в Клиновске, ездила с подругой Светкой в отпуск в Сочи[1]по путевке с завода. Когда муж учится в Москве заочно, получая второе высшее образование, и двое маленьких детей в семье, то в Сочи уже не поедешь никак. Даже в советское время. А тут еще наши растущие организмы требовали усиленного питания. Я ведь почему такой мелкий вырос? Потому как всё детство и юность впроголодь прожил. Папа вон какой крупный и массивный был, а во мне всего восемьдесят шесть килограммов. Хотя, с другой стороны, был бы крупнее – вообще бы не выжил. Тут ещё как посмотреть.
Мать, бывало, придет с репетиции или какого-нибудь сеанса спиритического, а тут мы, есть просим. Так говорила:
– Что вам есть? Я вон молока с печеньем попила и сыта. Зачем вам еще что-то? Молоко пейте.
– Не можем мы уже молоко пить.
– Лындиков вы не ели, на рыбьем жире жаренных! Или потупанцев! Жрите печенье и не мешайте, а то зажрались совсем – молоко в нос не влипает.
Потом мать активно примкнула к пресловутым «детям Васимали» и стала нагло выносить продукты из дому. Все им несла, дабы накормить ненасытных братьев и сестер по секте. Так что опять не самые сытые времена наступили для нас с Пашкой. Впрочем, я еще тогда говорил, что будет хуже. А как показывает вся моя жизнь, я в таких прогнозах ни разу не ошибся. Когда говорю, что будет хуже – всегда становится хуже. А мать мне вторила, изредка появляясь дома:
– Еще след мой будете искать!
– Угу. Юные следопыты снова в строю…- отвечал ей я.
– Не гордыбачь с маткой, неуч! Вымахал здоровый дубина, а ума как у Митрофанушки. Пойдешь лягушкам глаза колоть.
Так и бывало, что по несколько дней мы их не видели. Она то на работе, то в театре, то в секте своей. Папенька то на работе, то бухает, то в Клиновск к женщинам легкого поведения (оценили изящность эвфемизма?) уезжает. По два раза в неделю стабильно туда катался на автозавод, слить бурлящее дурное семя. Между прочим, по некоторым намекам, можно было догадаться, что Наташа и до лицезрения роскошной шапки близко знала папеньку Витю.
Одно время у нас даже подозревали, что Настя на самом деле его дочь и единокровная сестра нам с Пашкой. Но при всей привлекательности этой версии в дальнейшем уровне повышения мерзости папаши, я, как человек честный, от нее вынужден отказаться. Все-таки у Насти был другой отец. Но при этом за все годы проживания с нами об отце Насти не было сказано ни слова. Кто он, откуда, куда делся потом. Полная тишина. Только имя его через отчество Насти мы знали и всё. Хотя и имя странное какое-то было – Валерьян. Но Настя получала пенсию «по потере кормильца», значит, матушка Наташа была ранее официально замужем, хотя всячески и отрицала это. Видимо, было там чего стыдиться и скрывать.
Мать же наша в экономике не разбиралась совершенно, хотя и была крайне бережливой. Как учила по заветам своей бабушки:
– Если ниточку можно вокруг пальца один раз обернуть, то такую ниточку уже нельзя выбрасывать.
Бывало, сидит в субботу за столом обеденным в прихожей и собранные за неделю ниточки на палец накручивает, сортируя. Даже умудрялась нам носки из этих ниточек вязать. Из-за такой безграничной скаредности старый погреб был забит всяким тряпичным хламом, который она тянула, откуда ни попадя[2]. Уж, сколько я уламывал их с грамотеем Витей применить ваучеры по назначению, для приватизации чего-нибудь. Нет, ни в какую. Боялись непонятного слова приватизация. Все четыре наших семейных ваучера были реализованы за бесценок каким-то ловким заезжим дельцам[3]. Тогда почти вся деревня так опрометчиво поступила. Не было финансовой грамотности в людях, внезапно покинутых Властью Советов на произвол «свободного рынка». А эту эпопею с рублевой монетой, на которой дедушка Ленин изображен, помните? Возник слух, что за восемь таких рублей можно купить кожаную куртку. Что тут началось. «Яичная лихорадка», описанная Джеком Лондоном и рядом не стояла, по сравнению с тогдашней, рублевой.
[1] Одна поездка, как доподлинно мне известно из виденной надписанной фотографии, состоялась в октябре 1975 года, т.е. еще до моего рождения.
[2] См. повесть «Последняя весна детства».
[3] См рассказ «Ваучер»