О жасмине и говне

Этот рассказ, или заметку, или даже миниатюру (никогда не умел точно определять жанр своих работ, как не умею и рассказывать о чем они) я написал за два дня до начала универсиады в Казани. Выложил в своем ЖЖ http://dmitryskrebnev.livejournal.com/, и уж я тому виной, или муниципальное Провидение, но течь перестало)))) А вот сегодня опять потекло, да так, что без слез не выйдешь на улицу. Выложу еще раз. может, сработает?

____________________________________________________________________

Это все было жарким июнем 2013 года. На фоне расплавленного асфальта и развешенных плакатов переодетых в сине-белые костюмы универсиады крепкозадых парней и грудастых девчонок советской агитки за трезвость и «даешь пятилетку в три года». На фоне рыжеволосых чубатых побед нанотехнологий и ожидаемого со дня на день явления неземного разума. Это было в третьей столице самого крупного государства в мире, в нервном сплетении мировых культур и этносов. По центру города, вдоль Катановского переулка, навстречу гостям, игривому позднепионовому ветру и новым впечатлениям, вниз по холму потекло говно.

Я знаком с ним последние лет пять, и все эти годы я его изучал, привыкая к его изменчивости и непостоянности. Первый год оно появилось четыре раза, аккурат по окончании каникулярного времени и привязанных к нему отпусков-праздников. Вернувшиеся в соседнее общежитие студенты объединяли силы с кадетами из училища и местными жителями, канализация не справлялась с таким вниманием и тогда появлялось оно. Так было первое время, сейчас же его визиты никак необъяснимы, всегда неожиданны и стихийны.

На разноцветной в своей серой коричневатости перине из органического бульона с примесями химикатов оно плывет вниз, минуя мой дом, стекает к соседям, палисадниками и межгаражными просветами подбирается к Звезде Памяти павших в Великую Отчественную Войну, и в конце веселой радужной капелью орошает спуски финансового института и стройки на месте бывшей фабрики «Заря». Укутываясь в крепдешиновые балахоны из ароматов ополаскивателей, шампуней и посудомойных средств, оно ехидно сплетничает о нравах соседей обрывками газетной бумаги, использованными презервативами, пергидрольными волосами и даже вынесенным прибойными всхлипами на асфальт двенадцатисантиметровым розовым фаллоиммитатором. 
Моя мама всегда ругает меня за бранные слова. Хотя, к ее чести (и папиной соответственно), о существовании и значении большинства из них она узнала как раз от меня. Ругала она меня и за слово «говно», пока мы как то не оказались на поминках ушедшей в силу возраста приятельницы нашей семьи. Многочисленные родственники под огорченным и светлым взглядом недавно усопшей с фотокарточки на песчано-полированной полке над телевизором без дистанционного управления куряче-бойко, с петушиными всхлипами стервозности обсуждали пропажу единственной ценности бывшей хозяйки – немецкого сервиза тридцатых годов. Прения сторон бодрили участников, предположения перчились обвинениями, но тут новенькая участница клана, не привыкшая к бесплотным кудахтаньям девочка наивно вспомнила, что ела с этого сервиза на дне рождений одного из свояков. Разобщенный подозрениями клан моментально сплотился после такого обвинения против нахалки, посыпались аргументы в пользу порядочности свояка, его доброты и щедрости, и прочие веские доводы, типа «я знаю, что Петя не мог бы». На один из таких доводов ваш покорный слуга и отреагировал фразой: «Конечно, говно есть, а вот слова такого в русском языке нет». После этого мама разрешила мне не заменять слово его аналогами из великого и могучего.

И в том, что говно на самом деле есть убедился весь мой дом за последние пять лет. Разноцветное, разнопахнущее, застывшее в шоколадистые карамельки зимой, текучее киселем на жженой сгущенке летом, играющее красно-желтыми листиками осенью, пробивающее первые прогалины подо льдом по весне. 

Этим летом на берегу Волги взбесились жасмин и бабочки-капустницы. Огромный, метра четыре в высоту и столько же в обхвате белый и ароматный сноп нагло вваливался в раскрытое по случаю жары окно на веранде, под которым в одни трусах под персиковым пуделем Борей лежал я, лениво на автомате плавая по трекам своего любимого сборника песен из третьего сезона «Glee». 

- Че делаешь? – позвонил мне папа. Ну я честно и рассказал. О жаре, Боре, ветерке с реки, ласкающемся как парное молоко, и наглом жасмине, облепленном капустницами даже со стороны моей комнаты.

- А у меня почти тоже самое, - сказал батя. -  Правда без ветра, дома как в каменном раскаленном мешке. И вместо жасмина опять говно. Правда, запах не слабее, чем у тебя.

Я попытался неловко пошутить что то ободряющее, но вовремя сообразил, что ободряться то ему в общем то и нечему.

- Ты знаешь, а кто решил, что запах жасмина приятный, а говна нет? – вдруг выдал папа. – Вот, собаки, например, с тобой точно не согласятся. Им тухлятина милее всего. Просто кто-то решил, что жасмин хорошо пахнет, а какашки нет. А мы все идем на поводу у стадного мнения. Был бы в моде говяный запах, от жасмина бы все шарахались.

В принципе, все ведь на самом деле зависит от точки зрения. Нет хороших событий или плохих, есть только наше к ним отношение. И в розовом кусте можно выискать аромат дерьмеца, но и в выгребной яме найдется едва живая нотка фиалки. Вся задача только в том, чтобы правильно сконцентрировать свое обоняние. 

- Лежу третий вечер уже и пытаюсь заставить себя полюбить говно, - сказал папа на прощанье. – Кое-какие успехи уже есть. Выбирать то все равно не из чего, будем наслаждаться тем, что имеется.

И все-таки, я не хотел бы, чтобы инопланетяне вступили с нами в контакт около моего дома. Ну мало ли, вдруг они не запеленговали наш с папой разговор и не правильно нас поймут. Прилетели бы вроде в центр России, тут такая туса со всего мира, праздник-праздник, и на тебе – вляпались сразу же с трапа своего звездолета левым сапогом в… Да кого я стесняюсь то теперь уже… Мало ли, что слова нет, говно то есть, вон оно во дворе подсыхает на солнышке.