Метафора

Днем все в округе говорило о скором лисячьем марте. Это пора, когда шкура рыжеет вдогонку за солнцем. Когда снег рыжеет из-за оттаивающих слоев соленого песка. Когда окна рыжеют ночами чаще. Когда все заряжается сакральной энергией светила и преобразует ее в энергию роста.

А сейчас негрубо-морозный вечер уже мнется возле крыльца. Февраль уходит, и крупный снег выглядит прощальным. Хлопья падают в горячий кофе Марты. Когда постучали в дверь, она завернулась во все отцовские вещи и вышла на крыльцо.

Седой от снега, мальчишка долго шел, без шапки и на один серый свитер с воротом, закрывающим пол-лица. Так всегда: приходит из ниоткуда, не говорит ни слова, мнется с ноги на ногу и сверкает глазами-льдинками из-за своего забрала. Хочет чего-то, а сказать не умеет. Зато так смотрит... очень странно для мальчишки. Да для кого угодно очень странно.

Марта отпивает глоток и протягивает кофе гостю. Он берет чашку в ладони и вглядывается в темную поверхность напитка. Девушка заходит за порог и держит для гостя дверь. Внутри темно, темнее, чем под козырьком крыльца, куда не добраться лапам фонарной лампы. Половицы в доме встречают пришельца строгим скрипом, хотя на шаги хозяйки не отвечают никак.

На краю стола карты Таро, оформленные работами Мухи, греют под лампой спины, пока Марта не заставляет светильник смотреть правее. Свет растекается в круг на суконной лужайке, неизвестно, насколько далеко уходящей за его пределы. Пока гость осторожно несет неполную чашку, из которой так и не отхлебнул по пути, хозяйка успевает поставить два стула по обе стороны стола. Юноша наблюдает за тем, как ее руки достают из темноты шахматы, черную шашку пепельницы, бронзовую зажигалку и портсигар с длинной шеренгой папирос - ночные предметы, летящие на свет. Так тихо, что слышно, как дрожит пришлый.

Кончики пальцев, не уместившиеся в длинные рукава, продолжают дрожать, пока он расставляет черные. Глаза беспокойно блестят голубым. Больше не увидеть, но Марта видит: промерзшие ресницы, шахматная доска в беспокойном синем.

Гость украдкой видит кончик ее носа, тонкую длинную линию успокаивающей улыбки. Рядом с носом мерцает вьющаяся рыжая прядка. Маленький аккуратный подбородок по-английски уходит в тень, к скрытой в ней шее, на которой поблескивает черный жемчуг. Это все, что юноша знает о Марте, которую видел только в темноте.

Они играют, не меняясь цветами. У белых всегда явное преимущество, но каждая партия приходит к пату. Пат у них считается ничьей. Папиросный дым, туман шахматной войны, вьется узорами Мухи. Когда синеглазый надолго задумывается над ходом, его соперница уходит в темноту и возвращается с новым кофе.

Ночь длится столько же, сколько безлюдная снежная равнина простирается вокруг. Отсюда не разглядеть никакого света, кроме этого мирка, парящего в облаке дыма. Даже фонарь над крыльцом перегорел, но об этом еще не знает ни одна живая душа.

Между играющими остается все меньше и меньше папирос. От дыма и кофе начинает кружиться голова. Свет затухает и перестает быть. Их маленькую сценку заполняет темнота.

Стол исчез, полы больше не скрипят, будто наконец признали гостя. Темнота отодвинула мебель и сделала комнату бесконечной, оставив в своем центре долгий и влажный поцелуй.

 - Франц, - произносит юноша, открывая глаза, которые почти утратили свое сияние. Он произнес свое имя, как трепетно хранимую тайну. Марта крепко сжимает руку человека, имя которого только что узнала, и человек чувствует отдающийся в пальцах сердечный такт.

Когда Франц начал кашлять, Марта сжала его руку еще сильнее. Тихий, задыхающийся кашель. - Франц, милый, милый Франц, - шелестела она по-французски, освобождая его горло от свитера, касаясь щекой его щеки; но от горячих слез он таял еще быстрее.

Она проводит вечность с мальчиком на руках, затем рассвет, серый, как его свитер, подходит вплотную к окну. Будильник с высоты стола осторожно сочувствует мерным постукиванием механизмов. Крошечная Марта в огромной комнате посреди бескрайней снежной долины снова остается совсем одна.

Первую неделю она температурит и часто просыпается в ознобе. «Франц снова пришел за тем, чтобы я держала его голову, пока он умирает». За это на Франца хочется злиться. «Это он меня заразил!» - и чихает себе в ответ. Серая в пасмурных рассветах, Марта живет в беспокойных снах и не помнит их, как не помнит этих ежегодных смертей.

Но неделя пройдет, и Марта проснется, и рыжие волосы не будут сырыми от горячечного пота. Она встанет, порхнет к зеркалу, и там отразятся сверкающие малахитовые глаза. Улыбнется себе-в-зеркале и скажет: «Хватит!» Солнце тут же прольется в окна, и воспоминания о недавней смерти оттают и направятся к небу.

В следующую встречу Марта обязательно вспомнит его имя.