Ленчик

Посвящается Е.М.

1.

..."Ой, а можно мне тоже потрогать?" - своим тонким, на грани мультяшности, голоском попросила она.

- Ну конечно, - наклонившись, я покорно позволил ее пальчикам врыться в мою шевелюру, задержаться в ней на несколько секунд, почувствовал, как она легонько, но настойчиво сжимает волосы у корней, словно сообщая мне таким образом что-то очень личное, о чем не скажешь ни вслух, ни даже на ушко, - тесный, уютный круг друзей, расположившихся вокруг бойко горящего костра, казался в эти минуты единым организмом: глядя временами в одну точку пламени, каждый из нас словно смотрел на всех сразу, и так же был беззащитно обозреваем остальными парами глаз, которые, казалось, так же отстраненно смотрели на огонь. То же самое, что о глазах, можно было бы сказать и о ушах.

Первой взбрендило в голову переключить общее внимание на густоту моих волос Юльке - она сидела на бревне рядом со мной, и мы, видевшись последний раз очень давно, уже успели рассказать друг другу всё, что взаимно считали достаточным для наших, чисто приятельских, ушей. Юлькин муж, второй, и мной доселе не виданный, сидел чуть поодаль, - невозмутимый военный и темпераментный армянин в одном флаконе. Я подумал, что Юльке действительно это не пришло, а именно взбрендило в голову: 

"Ну надо же, Ромка, какие густые... (так же сжимает волосы у корней, словно что-то сообщает)... Любая баба обзавидуется...

- Ну да... медвежья шерсть - ответил я, употребив "коронное" сравнение, всегда почему-то дико нравившееся противоположному полу.

Мне было жутко неудобно терпеть Юлькины манипуляции в моих волосах на глазах у ее мужа (я специально не смотрел в его сторону, что, увы, не избавляло меня от ощущения, как его взгляд на свою супругу становится неотрывным). Хотя, если быть до конца честным, чей-то муж всегда неудобен, если на мероприятии отсутствует твоя собственная жена, тем более если ты вообще холост - ярко и блистательно.

Неловкий момент разрядила Светка, задушевная моя подруга, в честь дня рождения супруга которой я и был позван сюда, на шашлыки под сенью выдающегося своей живописностью дуба:

- А ну-ка, иди сюда, - и я обрадованным сеттером метнулся к ней, и Светка ласково и просто потрепала мой затылок, как могла бы делать это уже тысячу раз до.  Далее на очереди был ее младший  брат Антоша, на первый взгляд странно присоединившийся к этой, исключительно дамской дегустации, но, как оказалось, он сам был непрочь оказаться на моем месте, что и подтвердил, слегка теранув ладонью по "медвежьей шерсти" и сказав: "У меня не хуже". "Успех часто обходит стороной более достойных" подумал я  и направился было к своему месту на бревне, рядом с Юлькой...

2.

Ленчик тронула волосы осторожно и ласково, словно нас с ней разделяли прутья клетки зоопарка. Нас всегда что-то разделяло: шум общих компаний, "помехи" в эфире простого и ясного человеческого общения, вызванные алкоголем, время, расстояния... Господи, когда же мы с ней познакомились? Тонкие пальчики, зарываясь в мою голову, словно выманивали из нее воспоминания...

Да вот так же все и было! Только никакие не шашлыки под сенью живописного дуба в компании друзей, а заменитый лет 10 назад ночной клуб "Кавказ" - бешено пульсировавшее сердце маленького городка, красочное преддверие одновременно и загса, и роддома, и морга - трех китов, на которых стоит жизнь в провинции. И если "жители уездного города N появлялись на свет только за тем, чтобы постричься, побриться, жениться и умереть", то в нашем городе они бы могли бы на выходных еще и ходить в ночной клуб  "Кавказ".

Столики. Танцпол. Диджейская кабинка, отгроженная от зала подобием бортика ледовой арены; через него постоянно кто-то переваливался, облокачивался, или просто отирался рядом, заказывая, заказывая, и еще раз заказывая "следующие композиции для". Все эти разгоряченные алкоголем и плясками "заказчики" напоминали постоянно сменяющихся в течение матча хоккеистов. Может быть, поэтому в "Кавказе" до глубокой ночи публику качало, колбасило, выворачивало наизнанку ни на миг не сбавлявшее агрессивного напора "опа-опа- опа -па!"

Мы отдыхаем с друзьями. Наверняка, это пятница - оглушительное начало выходных. Кто именно из друзей был со мной тогда, точно припомнить не могу - настолько давно это было. Забылось всё: лица, напитки, представленный официантом счет в конце вечеринки.

Лишь одно - на всю жизнь - след от сведенной дурацкой наколки, явный претендент на один из кадров проносящейся перед близостью смерти жизни: на мне красная майка с изображением кирпичного цвета пятиконечной звезды во всю грудь, в центре звезды - лик Че Гевары. Я выбежал на танцпол, едва услышав первые звуки любимого мной тогда трэка "Солнечный день, я присел на траву..." популярного в то время ростовчанина DJ Boyko. Танцор из меня никакой - что тогда, что сейчас. Но стоит ли об этом упоминать, если тебе двадцать, ты замечательно и не слишком пьян, звучит твоя любимая музыка и ты врываешься на танцпол - десять "Шагов вперед", и снятых и неснятых еще, - они все - твои!

Мелькающие в темноте разноцветные пятна горячего света в первый раз явили передо мной образ Ленчика. Из них она вышла, как Венера из пены морской. Посверкивая блестящими, кукольными своими глазками, эта клубная Венера в танце приблизилась ко мне и на ухо весело прокричала:

- Ты планокур?!

- Что-о?! - переспросил я, стараясь переорать беспощадные басы.

- Траву, говорю, куришь?!

- Нет, - смеюсь я, - А с чего ты взяла?!

- А чё тогда прешься так от этой песни? Она ж про траву!

- Я знаю! - мне так хорошо и радостно, мне чем-то нравится этот пискливый куклёнок рядом.

- Как тебя зовут?! - наклоняюсь к ее изящному ушку в первую очередь для того, чтобы узнать, как она пахнет.

- Лена! - она тоже смеется. Лена пахнет только что политой клумбой каких-то мелких летних цветочков в жаркий день.

- А меня Рома!

- Очень приятно!

- Мне тоже!

Мгновением позже на танцпол выбегает ее подружка, раскаленная клубной экзальтацией - добела, или докрасна, сказать трудно. Раскрасневшаяся, но при этом густо "наштукатуренная" особь женского пола. Хватает Ленчика за руки, они кружатся в сумасшедшем мелькании огней, лиц, фосфорецирующих маек, зубов, белков глаз, как две ведьмы на Лысой горе,  - хохочут, визжат, уносимые ураганом расколбаса...

И всё. Дальше не помню. Дальнейшие, с усилием припоминаемые детали, имеют скорее собирательный характер: сидела ли она там, в отдельной кабинке с красными кожаными диванами, через пять-шесть столиков от меня? - может, и сидела, только это было в другой раз, через год, или два, и я был намного пьянее, и может не она это была вовсе...

Вынимает свою совсем детскую ручку из дремучей моей башки, и запах мелких летних цветочков сносит в глубины прошлого могучей волной полнокровного аромата жареного мяса. Юлькин муж снимает с мангала очередную порцию шашлыка.

3.

- Что это? - Ленчик с подозрением нюхает горлышко протянутой мной плоской металлической фляжки.

- Самогон. Изумительная вещь. Друг угостил. - с нескрываемой гордыней смотрю ей в глаза, пока она делает первый осторожный глоток. - Ну как?

- Ухх... - в другой руке у нее пластиковый стаканчик с виноградным соком, я едва успеваю оценить отточенность движений, - Ничё так. Прикольно.

Самогон, который я сперва, шутки ради, представил как вискарь (и лишь немногие поняли шутку), компания приняла "на ура". Густела ночь, холодало, алкоголь стремительно подходил к концу, остывшие остатки шашлыка на огромном блюде олицетворяли собой "тяжесть в желудке", помидоры-огурцы были давно съедены, народ стал потихоньку собираться домой. Мы с Ленчиком отошли чуть подальше от обильно задымившего костра (уже приступили к сжиганию мусора); стоим, прикладываемся по очереди, время от времени к фляжке; кто-то иногда подходит, тоже прикладывается; болтаем, смеемся, курим.

Мне звонят. Неизвестный номер. Отхожу в сторонку:

- Да? 

- Ромаха, привет!

- Алло! Кто это? - одновременно узнаю голос, - Серый, ты что ль?

- Естессно. Узнал тут, что ты приехал. Какие планы на вечер?

- Рад тебя, слышать, дружище! Да, собственно, никаких... - в это время встречаюсь взглядом с Ленчиком. Ох, уж эти безмолвные лучистые месседжи! - ...Я же в отпуске.

- Ну это просто отлично! Если есть желание, подтягивайся к нам на дачу (туда-то и туда-то). У нас тут сегодня джем-сейшн небольшой намечается.

- Оо... да конечно, с удовольствием! Обязательно подъеду, давай тогда чуть позже созвонимся, я как раз с шашлыков возвращаюсь.

- Окей. Давай, на созвоне!

Обрадованный внезапно нарисовавшейся перспективой "продолжения банкета", возвращаюсь в компанию. Перспективу пока держу в секрете. Шахматная партия сегодняшнего вечера уже просчитана в моей голове до последнего хода - на пустой доске должны остаться Король и Королева, и мне, как Остапу Бендеру, абсолютно неважно ,"как ходит конь".

Я вспоминаю, как пару лет назад Серый, мой хороший друг, музыкант, душа большой-пребольшой компании и просто талантливый человек, в честь своего дня рождения устраивал на той самой даче trance-вечеринку: я не знаю, как они притащили, привезли, приволокли туда кучу аппаратуры, как они там все это подключили и настроили, - но в итоге получилось такое НЕЧТО, что дачный массив (к счастью, большей частью нежилой) всю ночь содрогался от пульсации низких звуковых частот, и из любой точки города, откуда был виден частный сектор, можно было наблюдать обшаривающие ночное небо разноцветные сполохи. Под "небольшим джем-сейшеном" подразумевалось, очевидно, что-то менее значительное; пускай, не НЕЧТО, но, в любом случае, что-то ОЧЕНЬ, - подумал я.

Допиваем самогон. Светка с мужем Денисом куда-то удалились. Юлькин муж рассказывает анекдот. Костер истограет в ночное позднеавгустовсткое небо черные клубы пластикового дыма. Настроение у всех приподнятое. Я стою рядом с Ленчиком, делаю упоительно-долгую затяжку сигаретой, выпускаю красивое облачко дыма. Оно имеет форму ПРЕДВКУШЕНИЯ.

4.

Путь из леса в город не сказать чтобы близкий - минут сорок бодрой ходьбы,- но сейчас уже ночь, и хотя полотно грунтовой, вполне себе автомобильной дороги,  едва различимо светлеет на погруженном в темень наземном пространстве, - идем "шумною толпою" с включенными на мобильниках фонариками. Ряды наши поредели: Юлька с мужем были на машине и могли взять "на борт" максимум троих, дабы не застрять от перегруза на ухабах и подъемах петляющего среди холмов серпантина. С ними поехали Светкин братец и пара ребят, друзей Дениса. Было бы тактичнее отправить на машине девушек, но добровольцы на пешее возвращение нашлись сразу и вопрос был снят с повестки ночи.

Таким образом, нас осталось четверо: виновник торжества с женой , я и Ленчик. Идти весело: у Дениса в рюкзаке обнаружилась чудом сохранившаяся "полторашка" пива. Идем, пускаем бутылку по кругу, или, точнее сказать, по "восьмерке", потому что траектория ее движения среди не прерывающих движения людей может быть порой довольно замысловатой.

Света с Ленчиком ушли вперед. Я стою, курю, смотрю им вслед, жду, пока Денис справит малую нужду в придорожных кустах, потягиваю пиво. Девчонки весело о чем-то щебечут, ночная загородная тишина прозрачна, каждый звук в ней прекрасно различим, как ни стараются птицы, стрекочущие насекомые и разная шуршащая живность слиться для человеческого слуха в симфонию "звуков природы". А проедет вдруг мимо редкая машина - и сразу подумаешь: "вот, город". Нет в городе такого желания различать машины по реву мотора, котов и кошек - по полуночным воплям, разговоры соседей и громко работающие телевизоры - по содержанию речи, как на природе - прислушаться и гадать, какая это птичка так хорошо поет.

Я смотрю вслед удаляющимся все дальше силуэтам на фоне только что распахнутой темнотой сокровищницы городских огней. Красивый отсюда, с холмов, вид на наш городок. Вернувшийся из кустов Денис обрывает мои мысли:

- Эээ, дамы, а подождать?!

- А чё вы там застряли? Пиво втихаря хлещете? Давайте, ждём!

Снова искристые брызги девчоночьего смеха . Света и Ленчик закадычные подружки. Живут мало того, что в одном доме, так еще и в одном подъезде. Редки были моменты во время моих редких захаживаний к Денису и Свете в гости, когда Ленчика у них не было или чтобы она не "должна была вот-вот зайти"...

Последний раз я заходил к ним  где-то за две недели до моего переезда в Питер. Сидели вчетвером на тесной кухонке их съемной квартиры, пили пиво, смотрели в ноутбуке Светкины фото, делавшей первые шаги на поприще профессинального фотографа. Свете только что удалось не без труда уложить спать годовалого сына Ярослава, и мы, снизив тон беседы до полушёпота, только что за своими посиделками разменяли первый час ночи.

Света листает фотки, мы с Денисом смотрим одним глазом, параллельно Ленчик делится впечатлениями от недавнего отдыха на Крите:

-...Нет, вы представляете, этот козёл официант пытался содрать с нас сто баксов за два коктейля! Каково, а? Думал, мы пьяные и у нас денег дофига!...

Слушаю ее, вспоминаю ночной клуб "Кавказ". Да, много времени прошло. Ленчику двадцать восемь лет, она - старший экономист в администрации нашего чудесного городка. Она уже была и в Турции, и даже в Египте, но критские ночные клубы ей понравились больше всего. Она не замужем, "форсит" в разговоре свободным владением английским, бегает по утрам, любит каждый новый день своей жизни,

чувствует себя like a child, и на моих глазах в течение пары часов выкуривает около половины пачки Kent 8. Но мне всё так же нравится этот пискливый куклёнок рядом, несмотря на то, что мне уже двадцать девять, из которых последние шесть я не хожу в ночные клубы, и о Крите знаю только то, что там когда-то давно процветала древняя минойская цивилизация, построившая знаменитый дворец царя Миноса с легендарным Лабиринтом, в котором обитал страшный и ужасный Минотавр.

 - Во дворце царя Миноса была? - спрашиваю увлечённо.

- Какой дворец? Там же одни развалины. Даже посмотреть не на что.

- А, ну да, - вспоминаю из истории, что дворец еще в древности был полностью разрушен то ли землетрясением, то ли пожаром.

- Давайте, я лучше расскажу вам про экскурсию на Спиналонгу.

- Это что?

- Это островок, - улыбается, - там раньше находился знаменитый греческий лепрозорий.

- Ух ты. Интересно! - Денис наливает всем пива. Ленчик, нырнув своими детскими пальчиками в полупустую пачку, выуживает из нее сигарету, всё же слишком толстую для этой happy child...

Света добирается до фотографий Ленчика, целой фотосессии, сделанной ранней весной за городом, на фоне серого неба, тающих грязно-белых снегов, голых черных деревьев и соломенно-желтых вспышек сухостоя то там, то сям. Фотосессия костюмированная: Ленчик в образе то ли Мальвины, то-ли пост-рОковой Белоснежки - синее платьице, не достигающее колен, белые колготки, огромные, цвета огуречной сердцевины, четко подведенные карандашиком глазёнки ,бледно-розовые губы. Плечи в кадре обнажены, и темно-русые волосы, слегка развеваемые ветром (мартовским таким бризом!)  нещадно холодят этот хрупкий образ; Ленчик кажется едва держащейся за жизнь, за реалии этого мира, - настолько сказочно она выглядит.

Все уселись перед экраном: смотрим, комментируем, тыкаем пальцами на мелкие детали. Ленчик обошла нас, троих сидящих, сзади и, чуть склонившись над нами, легонько приобняла меня за плечи. Сейчас с фотографий ее никуда не уносило, снег на них стремительно таял...

Теперь отстали Света с Денисом. Свете позвонила ее мама - Ярика оставили на ее попечение, и теперь она, видимо, интересовалась, когда они собираются его забрать. Мы с Ленчиком идем, болтаем о разной ерунде - я не помню, в какой момент ее рука оказалась в моей руке; видимо, сперва они случайно попали в общий такт раскачивания при ходбе, потом случайно соприкоснулись, затем чудесным образом сцепились. И мы идем, и будто ничего не замечаем - настолько незаметно и естественно это произошло.

Остановились. Ждем отставших. Со стороны леса темнота подступила вплотную, за десять шагов ничего не разглядишь. Слышим лишь голоса.

- Я говорил тебе, что я эскимос? - улыбаясь, смотрю ей в глаза. Но она так близко, что у меня вполне получается смотреть одновременно и в глаза, и на нос, и на губы.

- Нет, - тоже улыбается, чует неладное.

Легонько, нежно "тюкаю" ее в носик своим носом.

- Ахах, - догадливо смеется, и я тут же ловлю этот тихий смешок губами, словно ладонью - готовую сорваться с цветка бабочку. Мгновение - и мы уже деланно-нетерпеливо встречаем наших, "выходящих из сумрака", друзей:

- Ну что, заберем сейчас Ярика, и к нам на кофеек?

- Ну а почему бы и нет, - легко соглашаюсь я.

Все ближе скучный свет первых фонарей.

5.

- Ну, иди к дяде, - стою на коленях перед широким полем двуспальной кровати; на другом его конце, среди игрушек, сидит Ярик и недоверчиво поглядывает на меня. 

- А ко мне пойдешь, душа моя? - Ленчик сюсюкает с малышом, оторопевшим от наплыва новых лиц, за моей спиной. К ней он заметно более расположен (видит-то ее куда чаще, чем меня!) и его нерешительность в эти минуты можно объяснить только любопытством к моей малознакомой персоне. Играем с этим красивым чужим ребенком - смешно, самозабвенно, словно сами превратились в детей, разве только чуть более старших. Кого видят перед собой эти чистые голубые глазки? Мужчину и женщину, час назад впервые поцеловавшихся, восторженных, воняющих костром, ведущих себя как сумасшедшие, не сводящих глаз, но при этом так редко, украдкой, словно стыдясь чего-то, взглядывающих друг на друга и странновато улыбающихся? Смотрит и смотрит на нас чудный пухленький мальчуган, мусолит во рту яблочную дольку, роняет слюнки на свою рубашонку, - как воплощенная тайна жизни, живой, теплый ответ на вопрос, откуда в нашем мире берутся дети. 

После непродолжительной, но упорной борьбы за детское внимание Ленчик заслуженно побеждает - Ярик оказывается у нее на руках, но уже полминуты спустя беспокойно вертит головкой по сторонам в поисках мамы...

Курим на балконе вдвоем, пока в квартире происходит разнообразная суета: в комнате, укладываемый спать, капризничает ребенок; на кухне звякает посуда, приближается к точке кипения вода в чайнике; из ванной доносится шум воды.

 - Есть желание продолжить вечер? - в этот момент я почему-то уверен в себе на сто процентов, фраза прозвучала в хорошем смысле по-голливудски, была не вручена мной, как "бабе цветы", но скорее подана Ленчику, как бокал холодного шампанского, - я вижу, как ее загадочность покалывает ей ноздри, как она делает первый, маленький глоток и испытывает удовольствие от напитка, а не опрокидывает, зажмурившись, градусы подтекста, чтобы снять некоторую скованность. Я был уверен в себе, как бедный художник-самоучка, в назначенный час смело протягивающий руку изысканной даме, спускающейся к нему из третьего класса, - на одном для них корабле.

- Друг пригласил на дачу, там будет что-то типа импровизированного концерта. Будет интересно. Поедем?  - смотрю ей в глаза, чувствую в себе нарастающее желание вновь ее поцеловать.

- Хорошо. Поехали. Сейчас?

- Да хоть сейчас, - в это мгновение на балкон заходит Света с подносом, на котором дымятся четыре чашки с долгожданным кофе.

- А чё эт вы тут делаете, а? - заговорщическим или, я бы даже сказал, сводническим тоном спросила она.

- Да так, ничего. Тебя как раз ждем , - шутливо отпарировал я.

Впрочем, Света появилась как раз вовремя: просочившись через довольно тесное пространство балкона, между двумя девушками и табуретом, на который был водружен поднос, - в комнату, я собирался вызвать такси.

Мне не терпелось выехать отсюда с Ленчиком поскорее, остаться с ней наедине, только я и она. Ведь если разобраться, за всю долгую, разъятую временем на эпизоды, историю нашего знакомства, мы ни разу не были только вдвоем. Всегда кто-то пристуствовал, неожиданно появлялся, как сегодня на балконе Света; кто-то хватал ее за руку, уводил куда-то, кто-то отвлекал меня, надоедливо "приседая на уши" с пьяными откровениями. Сейчас я думал об этом и меня вдруг посетила неожиданная мысль - как легко и просто в подобных ситуациях остаться совсем одному, всеми забытому, пресловутой "белой вороной", "чужим на этом празднике жизни". Ведь действительно, что там говорить, - кому какое дело, что ты один? Но как сложно вот так же остаться наедине уже не с собой, а с кем-то! И не надо больших компаний, шумных вечеринок, где "все мертвы друг к другу", где ты одновременно со всеми и ни с кем. Одного человека дайте, Госпожа Жизнь! Избавьте от вечной необходимости изобретать всяческие поводы, личины, часто приправленные обыкновенным, мелким, безобидным, но неприятным враньем, - для того лишь, чтобы побыть с с кем-то вдвоем. Но Госпожа Жизнь неумолима, жестока, цинична и при этом обладает превосходным чувством юмора - счастье быть с кем-то, "одним на целом свете", чем-то напоминает мне  маркетинговую акцию "Золотая семечка", запущенную некогда одной из компаний-производителей этих самых семечек. Сколько их нужно было перещелкать, покупая все новые и новые пакетики, возненавидеть их до тошноты, рискуя схлопотать апппендицит, чтобы найти (если еще найти!) вожделенный кусочек чистого золота, который с большой долей вероятности может еще и попасть аккурат на зуб. Возможно ли вообще счастье в этой стране, наполненной семечками, одиночеством, юмором и стоматологией, одной стоимостью своих услуг способной вызвать зубную боль?! Наверное, возможно, как и пара белых ворон, мирно сидящих на одной ветке.

- Опс, вот и приехала наша машинка, - с балкона первого этажа этот факт не подлежит сомнению. Остановившаяся под нашими окнами "Волга 31110" желтого цвета чрезвычайно соответствует моему ощущению жизни сегодня. Я представил себе, как мы с Ленчиком сейчас плавно покатимся по ночным улицам, удобно расположившись на заднем сиденье огромного салона. Я бы даже сказал, поплывем, потому что "Волга " всегда напоминала мне корабль - не столько из-за собственно размеров или формы, а скорее из-за той среды, которой такие размеры могут быть обусловлены; море не может стеснить размаха задумки кораблестроителя, напротив, оно поощряет самые безумные проекты. И в суровых реалиях российских дорог, приучивших изделия российского же автопрома съеживаться, сгруппировываться, ссутуливаться, отчего они всегда получаются похожими на сани летом и телегу зимой, - "Волга" кажется иготовленной на какой-нибудь судоверфи, в непосредственной близости моря, запечатлев в своей форме необозримое водное пространство - куда хочешь, туда и плыви.

Итак, мы быстренько прощаемся с нашими друзьями, желаем им спокойной ночи и легко и беззаботно выкатываемся из подъезда в объятия прохладной ночи, как два кусочка сыра в горячем масле приятного приключения. Я открываю перед Ленчиком дверь, она плюхается на мягкое сиденье, передвигается подальше (но не слишком далеко), я сажусь следом, аккуратно захлопываю дверь. Поехали!

По дороге заезжаем в круглосуточный магазин: я выхожу купить сигарет и немного пива. Чувствую вибрацию в кармане джинсов. Звонит Серый:

- Ну что вы там? Едете? Мы уже начали.

- Да, мы уже едем, минут через 5-10 будем на месте, - отвечаю ему я, параллельно получая из окошка ночного ларька черный пакет с покупками, - ты, кстати, может быть, как-нибудь нас встретишь? А то я что-то подзабыл, как там к вашей даче идти, тем более ночью я туда еще не попадал.

- А.. ну да... как приедешь, набери, - в трубке я отчетливо различаю какофоническое буханье барабанной установки, видимо там в самом разгаре репетиция, - ждем.

- Ну все, давай, до связи,- засовываю телефон обратно в карман и иду к машине. С Ленчиком внутри, "Волга" стала еще больше напоминать корабль, а мир вокруг - безжизненную водную стихию.

6.

...- Так, ну и где этот раздолбай? - я оглядываюсь по сторонам, уже с минуту слушая длинные гудки в телефоне. Наш корабль уплыл, мы остались вдвоем на обочине дороги вблизи условленного места встречи - автобусной остановки. Полное отстутствие какого бы то ни было освещения усугубляло ощущение недружелюбия безлюдной дачной местности. Свет фар только что проехавшей мимо машины на мгновение вырвал из непроглядной темноты бредущую по противоположной стороне дороги собаку - я не успел заметить, насколько она крупная, мне вообще ничего не хотелось замечать вокруг, пытаться что-то разглядеть за пределом воображаемого круга, в котором мы с Ленчиком находились, и если я о чем-то действительно сожалел в эти минуты, так это о том, что границы этого круга не горели ярким пламенем, как в книжках про заплутавших в лесу охотников, пережидающих ночную волчью осаду.

- Кажется, нас немножко подставили, - иронически заметила Ленчик, охотно приняв на свое беззащитное, хрупкое плечико мою руку.

Безумно приятное ощущение  - когда в темноте не видишь лица человека, не видишь его мягкую улыбку, глаза, которые так же, как и твои глаза, очертили в черном Ничто милые сердцу черты, постановили для себя - вот здесь, мол, должны быть губы, а здесь - нос, а здесь, кажется, - ушко. Зрительное чувство зачастую лишает нас веры в предмет наблюдения, срывает с него украшения, любезно преподнесенные нашим воображением, заставляя принять этот предмет таким, какой он есть на самом деле. Увидеть - полюбить, увидеть - поверить, увидеть - разочароваться... Таков человек: каждое утро, умываясь, он смотрит на воду в своих ладонях, совершенно не обращая на нее внимания; зажмурившись, выплескивает ее из ладоней на лицо, произносит свое вечное бодрое "бррр!" и, мгновение спустя, смотрит в зеркало совсем другими глазами - глазами Хозяина мира, в котором вода в морях, озерах и реках столь разноцветна, судя по их названиям, что безусловно должна хоть немного обращать на себя внимание, будучи набранной в ладони. Живя в большом городе, можно каждый день встречать на улицах представителей самых разных религий и сект, но найдется ли среди них хоть один, привычно не умывшийся с утра?

- Щас всё будет, - так же иронически отвечаю Ленчику, в целях ободрения слегка помяв рукой ее плечо и посильнее притянув ее к себе. Мне бы хотелось, чтобы в этот момент она покраснела, из кокетства немножко закусив нижнюю губу. Наверное, так в этом кромешном мраке и было.

В обступившей нас тишине загородной ночи я вдруг отчетливо различаю где-то вдалеке глухие звуки барабанов. Раз, два, три, четыре... Нет, нас точно не подставили.

- Слышишь? - говорю Ленчику.

- Ага.

В этот момент мне стало так по-особенному хорошо и спокойно, что я решил прямо здесь открыть одну из двух купленных в ночном ларьке полуторалитровых бутылок пива. Делаю затяжной, жизнелюбивый глоток, передаю бутылку Ленчику. Ее глоток ненамного уступает моему в жизнелюбии.

Все же как ни темно вокруг не было, под ногами ясно различается млечный путь мелкогравийной дачной дорожки, ведущей в глубины частного сектора. Барабанные взбухи явно слышались оттуда, и мы решили просто идти на звук. Я еще раз набираю Серому, снова слышу длинные гудки. Наконец, когда их количество перевалило за пять и монотонно приближалось к десяти, он  взял трубку:

- Алло! Ты, блин, почему нас не встретил??

- О... вы уже приехали? Так ты ж вроде говорил, что позвонишь...

- Слушай, я двадцать минут подряд тебя набирал! Короче, от остановки через дачи идет дорога, мы по ней сейчас идем. Правильно хоть идем?

- Да-да... Прямо по ней идите, я ща выйду вам навстречу.

- Всё, ладно, давай.

- Ну, все, почти пришли, - говорю я участку темноты, который, по моему мнению, должен быть Ленчиком. Все же за непродолжительное время неизвестности дальнейших действий мои глаза понемногу пообвыклись в этом, лишенном какого-либо освещения. пространстве настолько, что редкие звезды на не очень-то ясном небе стали казаться мне чуть ли не софитами, и разве что толченый гравий дороги да человеческий лоб были единственными отражательными элементами в этой обстановке, пожирающей бедный звездный свет жадным зевом бесконечно расширяющегося черного зрачка. Да и нужно ли было что-то еще, кроме того, чтоб видеть дорогу и объект желания?

Мы останавливаемся почти синхронно; я ставлю пакет на землю и безаппеляционно привлекаю Ленчика к себе, обняв ее за талию. Поцелуй наш долог и упоительно-спокоен, как уверенность поющего в душе в отстуствии соглядатаев. Он мог бы длиться ещё и ещё, если бы вдруг тишину не нарушили быстро приближающиеся кличи вроде "Ээй!"" Эгэгей!", а темноту - весёлое подмигивание панели смартфона. 

7.

- Так, вот здесь аккуратнее, - говорит, не оборачиваясь, Серый. Мы поднимаемся вслед за ним по узкой дервянной винтовой лестнице, шаткой и кричаще-самодельной, с первого этажа на второй. Второй этаж оказывается по совместительству чердаком - пространство под сводами покатой крыши довольно тесное, однако сюда каким-то образом вместилось человек пятнадцать народу. Свет свисающей с "потолка" на проводе лампочки словно доказывал важность одной из первых ленинских директив о "всеобщей электрификации". Да будет благословлено во веки веков электричество, с помощью которого можно смотреть на лица людей и узнавать среди них знакомые, находясь хоть у черта на куличках! Вот и Ленчик уже радосто пищит, обнимаясь со своей, видимо, очень старой знакомой. Я даже предполагаю, что она встретила свою одноклассницу, потому что с такой эмоциональностью обычно встречаются люди, последний раз видевшиеся на школьном выпускном, - при условии, что с той поры минуло, как минимум, лет десять.

Я тоже вылавливаю среди собравшейся на чердаке публики знакомых; я не был дома почти год, поэтому более скуп на эмоции: здороваюсь с "вечно молодым, вечно пьяным" Женькой, актером Пятигорского театра оперетты, неизменным вокалистом всех альтернативно-музыкальных начинаний, имевших место быть в нашем городке, при таком же неизменном участии в них Серого. Здороваюсь еще с парой ребят, с кем-то знакомлюсь, кто-то просит глотнуть пива (открытая "полторашка" по-прежнему была в моей руке, наподобие бокала шампанского на неком фуршете). 

Серый уже снова на "сцене", которую уместнее было бы назвать выгородкой. Загорелый, обвешанный всевозможными не то бусами, не то амулетами, в шкуроподобном "пиждаке" без рукавов на голом торсе, в узкополой "джазменовской" соломенной шляпе, - он по-прежнему напоминает мне шамана, представителя неизвестного индейского племени, беспечного хиппана, воскресшего Моррисона, бесстрашного "психонавта", может быть, Хэмингуэя, может быть, молодого Аксёнова - только не пищущих, а живущих внутри своих произведений. Белозубая пена молодости, горячее буги-вуги кровяных телец, глаза... в случае некоторых людей было бы точнее отмечать не глаза, а разрезы глаз, потому что там, за ними - вовсе не какие-то "яблоки" на ниточках нервов, а - огромное море, бездна впечатлений, - и если Бог когда либо кого-то действительно любил, некоторым людям разрезы глаз он делал не как добросовестный хирург, оперирующий по "учебнику рас", но как едва достигший половой зрелости мальчишка, проковыривающий перочинным ножиком смотровое отверстие в тонкой перегородке между женским и мужским отделенеием душевой в бассейне. Трепетно и безотчетно. 

Играют какие-то безумные джазово-хард-роковые импровизации - при помощи всего двух инструментов: бас-гитары и барабанов. Всё это действо чем-то напоминало мне небезызвестное сотрудничество Джона Пола Джонса и венгерской фурии Диаманды Галаш, разве что здесь никто не пел - Женька сидел в темном углу, лицо его, как мне удалось рассмотреть при довольно скупом освещении, имело крайне измученный, нездоровый вид, как у человека, страдающего от хронического недосыпа и постоянно бодрящегося эйфоретиками.

Увлекшись разглядыванием присутствующих, я и не заметил, как Ленчик со своей свежеузнанной знакомой уже пустились в пляс на свободном "пятачке" перед сценой. Пространство чердака то тут то там пересекали вертикальные несущие деревянные сваи и поперечные укрепляющие балки, на одну из которых я удобно облокотился со своим "бокалом", девочки же предсказуемо облюбовали торчащую посреди "танцпола" сваю, по очереди извиваясь вокруг нее, явно превышающей толщиной стриптизерский шест, но не менее вертикальной и твердой на ощупь. Причем Ленчик выступила инициатором такого использования несущей конструкции, подружка же, признаться, имела довольно унисексный вид - ничего так, симпатичная, но опять же, видать, с порядочным стажем "психонавта", что заметно подсушило этот нежный цветок, упакованный в узнаваемое с первого взгляда секонд-хендовское шмотье.

Ленчик подскакивает ко мне после очередной "композиции", прикладывается к бутылке, не сводя с меня пуговичных своих глазок:

- Ну как тебе? - громко говорю ей на ухо, потому что не заставляет себя ждать следующая порция "рок-н-ролла в этой дыре"

- Охренительно! - и впивается мне в губы каким-то совсем хищным, кровососущим поцелуем. - Это очень круто, Ромаша!

- Ну, тогда потанцуем? - я пролезаю под балкой к ней и мы начинаем двигать телом в стиле какой-то первобытной хореографии. Внезапно гаснет "лампочка Ильича" и по деревянным стенам начинают стремительно носиться разноцветные световые пятна. Я подмигиваю полностью ушедшему в диалог со своей гитарой Серому - он улыбается, его вечно смеющиеся, сощуренные глаза знают всё об этой вечеринке, ответственны за каждый ее сюрприз и прокол и одновременно внушают полную неизвестность впереди. И эта неизвестность в его глазах в совокупности с безупречной компетентностью очаровывают наповал.

Я кружу, верчу, кручу Ленчика, прижимаю к себе, резко отстраняю, держа за руки, разворачиваю ее спиной к себе, шепчу ей на ушко уже, кажется, черт знает что, она звонко смеется смехом юной ведьмы и легко поддается любому, заданному мной ее телу направлению. Сказать, что в это в это время меня посещает легкое ощущение дежа вю - значит, ничего не сказать. Может быть, Ленчик это аналог скидочной карты для постоянного служителя культа Диониса, выданный мне беспечным, кудрявым, вечно молодым богом? Почему она появляется в моей жизни именно в такие восхитительные, безмятежные моменты - моменты обреченного танца мотылька над пламенем, потому что предрассветная серость звездного неба все ближе, нежелательная стадия опьянения все ближе, всепожирающее пламя обычной, скучной жизни - все ближе? Что же ты за мираж такой, странная и одновременно простая девочка, на протяжении вот уже почти десятка лет настойчиво бьющаяся в окно моих размеренных дней бабочка-однодневка? Не добьешься от нее ответа - смотрит на меня, улыбается, сдувает с раскрасневшегося лица прядь темно-каштановых волос и пищит:

- А у нас осталось еще пиво?

8.

...На первом этаже дома жизнь происходила в совершенно ином ключе. Мы спустились вниз по винтовой лестнице, когда "концерт" стал затухать, ипровизационный нон-стоп все чаще прерывался разными внутритусовочными дурачествами - попросту говоря, общением. Кто-то просился постучать на барабанах, кто-то кому-то что-то увлеченно рассказывал, и когда "перекуры" слишком зачастили, мы с Ленчиком решили спуститься, подышать, и заодно осмотреть дом.

Осматривать, как позже оказалось, было толком нечего: пространство первого этажа почти целиком занимала одна-единственная комната - огромный зал или, возможно, столовая,  потому что входя в темноту (свет в комнате отсутствовал, и лишь из освещенной "прихожей" туда вливалась его домашнее тепло) трудно было не заметить огромный обеденный стол по центру, ближняя к дверному проему ножка из деревянного массива респектабельно блестела лакированной поверхностью, поле стола было обильно заставлено всевозможными бутылками и прочей посудой - вся эта тара явно не пустовала, уж слишком богат был ее ассортимент. С потолка свисала какая-то чрезмерная люстра, придававшая комнате вид музея или старинного бального зала. Холодное отсвечивание ее многочисленных стеклянных деталей от горящей в прихожей лампочки говорило вовсе не о экономии электричества и не о поломке, а о том, что людям, расположившимся на длинных диванах по обеим сторонам зала и на четырех креслах по его углам - просто по кайфу сидеть в темноте. Устойчивый запах воскуриваемой травки в этом непоколебимо убеждал, как и свободное, а не вынужденное молчание публики - в царящей здесь атмосфере "good trip".

- Здравствуйте, - приятный мужской голос обращен в первую очередь к Ленчику, потому что я нахожусь за ней, на пару шагов от дверного проема, а кресло с приятным голосом поставлено как бы вполоборота от входа, так что мне, вобщем-то хорошо виден профиль повернутой к Ленчику головы, а вот ей все же нужно было бы повернуться назад, чтобы меня расмотреть, чего "приятный голос" делать явно не собирался, настолько он был умиротворен.

- Здрасьте!  - весело и бодро отвечает Ленчик, и я вдруг ловлю в ее интонации тот самый хмельной азарт, когда "море по колено" и хочется всего сразу - и целоваться, и ругаться, и, может быть, даже драться. Меня это немного настораживает, потому что я довольно плохо знаю, что происходит у женщины в голове, когда она пьянеет. Если бы опьянение настигло ее со мной наедине, я был бы куда спокойнее, а сейчас... Нет, меня уже пару раз шатнуло сейчас, и я благоразумно оперся на косяк двери, изо всех сил изображая внимательного сопрововождающего своей "слегка подвыпившей подружки"; в голове нарастает шум прибоя "кондиции", но я отдаю себе в этом отчёт - хотя последние минуты две мне отчаянно хочется прочесть в эту живую темноту какие-нибудь стихи. И вот эту "зеленую милю" между возникшим желанием и состоявшимся актом я вижу перед собой столь ясно, что, кажется, даже немного трезвею.

А то, что Ленчик пьяная, становится понятно уже несколько минут спустя...

- Ууу... как у вас тут всё серьёзно, - сразу с подначки, - А чё в темноте-то? 

- Как вас зовут? - приятный голос, видимо, вместе с кайфом обычно ловит и интеллигентную манеру речи.

- Меня - Елена. А тебя?

- Меня зовут Андрей.

- Это ж сколько тебе лет, Андрей? - я был убежден во взрослости "приятного голоса", тем более при пристальном рассмотрении у него угадывалась борода.

- А какая разница? - сыто хмыкает Андрей.

- Да так... просто интересно. Типа в хиппи до сих пор не наигрался? Это ты тут типа главный, да? - подначивает безбожно, благо присутствующие лишь похихикивают в темноте. "Народ прется, да и ладно" - спокойно думаю я.

- Елена, ну зачем вы так? Хотите, я лучше вам стихи прочитаю?

Слава Богу, думаю, угадал дядя мое намерение и избавил от навязчивых мыслей о "зеленой миле". 

- Ну давай, валяй. - Ленчик поворачивается ко мне, молча протягивая руку. Я передаю ей бутылку пива. Нет, нужно все же в самое ближайшее время выбраться со стоячего, насыщенного каннабиолом воздуха этого зала на улицу. Ленчик постепенно превращается в главную героиню бесплатного шоу, а меня хватает лишь на то, чтобы опираться плечом на дверной косяк и глупо улыбаться. Это в мои планы явно не входило.

- Ну так вот...

Муха села на варенье - 

вот и всё стихотворенье.

Люди в зале смеются, кто-то даже аплодирует.

- Как вам, Елена, нравится? - деланно-учтиво осведомляется "предводитель хиппи" Андрей.

- Не... не нравится. Плоско. По моему, вы все тут придурки и неудачники, - прямое оскорбление хозяевам мероприятия нанесено Ленчиком беззаботно и просто, по-детски прямолинейно. А "притон морфинистов", как про себя я обозначил этот зал, не менее прямолинейно ржал, но ржали не все хором - слухом я примерно определил количество человек. Некоторые области темноты по периметру не издавали звуков, хотя были не пусты. Видно, кто-то и впрямь оскорбился.

И тут я сделал самое своевременное движение из всех безукоризненно- своевременных движений этого вечера - я взял Ленчика за руку и настойчиво потянул ее за собой в прихожую.

- Куда же вы, Елена? - театрально воскликнул с кресла Андрей.

"Заткнулся бы ты лучше" подумал я про себя, выходя на улицу.

- Аревуа-а-ар, лу-у-у-зеры!" - Ленчик победоносно вскидывает руку в прощальном воздушном поцелуе. В первый раз я увидел в полной пьяной красоте старшего экономиста городской администрации - о, ведьма!, о, пьяное чудовище!, о, мой пискливый куклёнок! - мне казалось, что в эти минуты я ее полюбил каждой клеткой своего существа...

Такси мы ждем на том же месте, возле одинокой автобусной остановки, в темноте - но совершенно другой темноте, "в которой не надо света". Я крепко обнимаю Ленчика, погрузив нос в беспамятство ее темно-каштановых волос. Они так же пахнут только что политой клумбой мелких летних цветочков в жаркий день, и я думаю о том, что впервые не отпустил, не упустил ее, не отдал никаким дружкам и подружкам, не потерял в клубном угаре, отвлекшись на разговоры с пьяным приятелем... Сегодня я наконец-то в первый раз в жизни провожу ее домой, узнав, "где ночует счастье".

И, словно чувствуя, что ее тайны стремительно раскрываются, Ленчик отнимает лицо с моей груди и как-то по-особенному честно, беззащитно, как бывает между внезапными любовниками наутро, спрашивает, глядя мне в глаза:

- Скажи, тебе ведь нравилось, что я с тобой, хоть я себя плохо вела?,

- Тебе ведь нравилось?

- Нравилось?

- Ну скажи?

- Ну скажи, скажи, скажи?....

9.

(Эпилог)

... Процеловаться до утра на лавочке у подъезда - это, пожалуй, неописуемо. Напишешь о таком  - и осознаешь совершенную  никчемность литературы. Не было ничего, что стоило хотя бы одного слова на бумаге. Впрочем...

- Поехали со мной в Питер, а?

- Ромаша, ты ведь меня совсем не знаешь...

- А вдруг я знаю тебя ровно настолько, чтоб взять и увезти?

- Нет... Не знаешь... 

- А я только одно и знаю - такие вот, как ты, мне и нравятся...

И снова никакой литературы. А потом, когда мы, наконец, попрощались, твердо пообещав друг другу увидеться завтра у Светы с Денисом, я долго стоял в медленно просыпающемся, пустынном дворе, глядя на окно - её ли? Оно зажглось вскоре после того, как я отпустил её руку, и поэтому я был почти уверен, что вон там, за темно-красными шторами - спальня Ленчика, там она живет, грустит, долго смотрит на какую-нибудь фотографию, одевается, раздевается... И я вдруг понял, что действительно ничего о ней не знаю. Да и хочу ли знать? Да и хочу ли быть с ней? Я стоял во дворе и смотрел на это окно, пока не кончилось пиво - настолько живое, что я боялся окончательно протрезветь.