Фатальная осечка

На полянах, на склонах, на кручах звенят на ветру хрустальные цветы, рожденные в мифе. В начале времен пролившись слезами из чьих-то глаз, они поблескивали в траве - тончайшими, острыми, изящными лучиками, подобными драгоценным нитям. Так и блестят до сих пор. Слезы обрели звучание – уже успевшее превратиться в древнюю песнь. Обернулись в форму - будто в одежду, как Адам и Ева, изгнанные из рая. Для кого оделись, кого ждут? Ветер гуляет вокруг, гонит облака по небесам, вливая в сине-голубое серую краску, как в кофе – молоко, получая не строгий монохром, а мягкую и нежную гладь. Гладь, испещренную, нет, украшенную мягкобокими тигриными полосками. Используя эти краски, можно нарисовать забвение, что обретают души людей после смерти. Или, может, забвение – удел тех, кто не получает ни награды, ни наказания за деяния прежней жизни? Знание расслоилось, постигать его приходится по трепетаниям теней и отблесков, или же собирать воедино образ, разделенный на множество других – при условии обладания подобным умением. Надежда на обретение памяти, на возрождение не покидает луга, по которым бродят тени умерших. Цветы знают, что это место находится там, где растут асфодели. Может, между ними есть родство?

*          *          *

Всю жизнь Идущая вверх строила винтовую лестницу внутри колонны из книжных полок. Бескрайнее небо обрамлялось все новыми томами, ступеньки поднимались все ближе к солнцу, луне и звездам. Изучая науки и написанные миры, теории и эксперименты, ведя дневники и летописи, она возводила внутреннюю башню. Обошла весь мир, существующий и существовавший, все его возможности и вероятности, проплыла по каждому ручью; видела бесконечно малое и безгранично великое. Омылась дождями мирового океана, услышала в ветрах каждое дыхание и каждое слово, горными тропами не раз уходила за облака, где смотрела солнцу в лицо. Каждый шаг становился ступенью ее внутренней башни.

Пропускавшая через себя линии мира научилась различать звучание каждой из этих бессчетных линий-струн. Развив умение видеть связи, которые трудно заметить. Развив умение слышать. А как же она играла! Боги свидетели, ее игра созидала не хуже их. Настраивала растянувшиеся струны, заменяла пришедшие в негодность, чувствовала малейшую фальшь в любой. И они звучали под ее шагами наверх.

Множество прямых, линий, струн были дорогами Странствующей между строк. Места, по которым ходила, скакала верхом, мчалась в повозках и устройствах, увиденных и созданных – мыслью или руками – были точками зрения, слоями восприятия, пространствами реальностей,  нескончаемыми мирами и измерениями. Она стремилась вмещать в себя все, что могла. Создать себя точкой на пересечении бесконечности линий, линией на пересечении бесконечности плоскостей, плоскостью на пересечении бесконечности пространств…  выстраивая все новые ступени внутри башни, устремленной ввысь – угадывая и замечая их в прозрачности невыразимого.

Восхищавшая королей и учившая мудрецов открывала восприятие каждого и переносила на собственную карту. Любое сознание гостеприимно распахивало двери и охотно позировало для такого портрета. Безумцы и сумасшедшие, полоумные и юродивые украшали холст замысловатыми фигурами; животные и насекомые, деревья, травы и камни – все живое, даже то, что не считалось ранее таковым, нашло здесь место. Рисунок напоминал сложный атлас созвездий и стал основой чертежей ее внутренней башни.

Создававшая себя собирала материалы и инструменты, чтобы лепить, рисовать, играть, сочинять, возводить и мастерить. Но очень важны были волшебные весы, используемые в каждой фазе и в каждом действии, отвечая на вопрос «сколько?». Сколько краски и палитр, сколько кистей, сколько холста; сколько глины, сколько ждать, пока фигурка застынет, сколько места будет занимать нарисованный на ней узор; сколько настраивать инструмент, насколько громко или тихо, быстро или медленно исполнять музыку, написанную другим автором, насколько делать крещендо и сколько зависать в фермате; сколько должна длиться композиция или ее часть, сколько того или иного оттенка должно там быть, сколько консонансов и диссонансов; сколько камня, песка и воды необходимо для возведения, сколько ярусов, сколько видов колонн; сколько соли и сколько – сахара; сколько раз дифференцировать, и сколько – интегрировать; сколько времени ждать между пробами, сколько брать бихромата, а сколько – соли Мора … список, конечно, тоже был неисчислим, ведь именно с бесконечностью она привыкла иметь дело. Каждый  мог бы продолжить его, дополнить по своему разумению – и это тоже было частью сбора. Неизвестно, находились ли весы у нее с самого начала, или же являлись изобретением, но она постоянно настраивала и совершенствовала меру, лежащую в основе их действия. Нельзя сказать точно, насколько все это было осознанно. Может, именно обладание волшебными весами определило выбор подобной судьбы и сделало его возможным. Каждая ступенька ее внутренней башни была на них взвешена.

Состоявшая из тех, кого встречала, никогда не была одинока. Возможность не найти подобного себе не печалила и не угнетала. Ведь каждый и был таким; каждого хотелось запечатлеть. В ней не было гордыни и гордости – чем выше поднималась, тем меньше принадлежала себе, тем больше – людям и каждому существу и сущности; являлась их продолжением и отражением. Извлекая эссенции, собирая стихии, познавая дороги, создавала их перекресток - для достижения счастья и для выравнивания курса, по которому шел корабль блага. Сквозь любой шторм следуя на маяк, каждая ступень в котором была любовь.

*          *          *

Душа мира достроила башню, что никому, а особенно – ей, не казалось возможным. Подъем, стремительный, как полет, уже не мог быть остановлен, ее несло вверх по длинному стволу с винтовой нарезкой, раскаленную добела своей неукротимой жаждой, в холодный воздух внутренней звездной ночи. Летящая вверх в горящем восторге, обгоняя осознание предрешенности этого исхода (который знала всегда), пропускала через себя ласковые языки возносящего ее пламени, проносилась (как жизнь перед глазами) между бесконечности строк, самозабвенно вращаясь на их витках, оставляя их за собой хвостом кометы, восхищавшая несущий ее огонь и учившая перехвативший дыхание мир своему долгожданному таинству, наконец-то собранному и утвердившемуся; и, проходя последние ярусы, смешавшиеся  как между собой, так и с финальной границей в единый безумный танец цветов, звуков, запахов, вкусов, прикосновений и невыразимых, неведомых сверхчувств, содержимого книг, лежащих на полках и сути всего заполнявшего чертоги башни, обернулась звездно-пламенным всплеском и залила бескрайним, теплым и мягким светом всех тех, из кого состояла. 

- Безумка – пронесся чей-то приглушенный шепот сквозь красоту, сотрясавшую мироздание, и сопровождающий рокот – нет, музыка, громкая музыка, превосходящая пределы звукового восприятия человека – образовывал подобие и созвучие с бархатно-орехово-кошачьими обертонами голоса – пронзающего, подобно оси, которую создавала душа мира, и проникавшего в самую сердцевину, на самое дно ее башни.

А там, завороженная свечением далекой и таинственной звезды, сидела девочка, прижимая к груди башенку, сделанную из картона и раскрашенной бумаги – подарок одного светловолосого мальчика. Башня вокруг была увеличенной копией детской поделки. Дно выстилала вечнозеленая лужайка, и полупрозрачные цветы разных окрасов, печально покачивая венчиками, касались ног девочки. 

- Асфодель…

Не вся душа, выражавшая множество и единство, прошла через  последний рубеж. Вопрос «Кто я?», при подъеме крутя головой из стороны в сторону, осекся, обернувшись на девочку, смотревшую им вслед со дна.  Не зная, что делать дальше – идти вверх, или спуститься вниз – он завис где-то между вершиной и фундаментом, не в силах выстрелить ответом, преодолеть предел завершенностью своего предназначения.

Отсыревший порох стал прахом.

Невозможно прекрасная и забывшая свое имя пролила несколько слез – и потому, что невозможно их сдерживать после пережитого и совершенного, и потому, что только что родилась. Среди огромного хора причин звучал голосок, чем-то выделяющийся и непохожий на остальных – странная печаль, словно по оставленному где-то на скамейке бумажному самолетику, улетевшему в небо… да только словно бы наоборот.

_________________

* На языке цветов асфодель означает бессмертие, сожаление и надежду. Название растения Asphodelus обозначает «ничто его не превосходит» и образовано от греческого a — частица отрицания и sphallo - «я превзойду», «свергать»,  «падать».  С отрицанием а – тот, кого ничто не может свергнуть; тот, кого ничто не заставит пасть.