Папин дом (чемп, тех.победа)

Два месяца назад мама попросила меня продать папину квартиру.

Мама сама не может. У неё бездомные собаки, работа и две электрички до работы. И квартира теперь больше моя, чем мамина, потому что после развода мама к нему не приходила ни разу.

Поэтому я глажу неумело рубашку по воротничку – строже хочу, серьезнее.

Встречает женщина – костюм хороший, аккуратный; деловая юбка. По жаре ходит в блузке с короткими рукавами. Жарко, пух стелется, прибивается к земле, но на четырнадцатом этаже запаха солнца нет. И воздуха нет. Точно разом отключили кондиционеры.

Женщина работает в агентстве недвижимости.

Я здесь впервые, и мне страшно. Женщина показывает на круглый стол. На столе всё – клиентам, сидящим над пластиковыми папками с документами. И печенье на тарелке, и конфеты, и чай.

- Вы подождёте, да? Они из области едут – издалека. Пробки.

Женщина виновата улыбается, женщине неловко – потому я тоже клиент, хотя пятьдесят тысяч – комиссию агентства, её зарплату – заплатит ей покупатель. Так принято.

У меня в руках: выписка из домовой книги (о чем? что это за книга – настоящая книга? может ли быть такое, что записано всё про всех?); ксерокопии паспорта, права собственности – зеленая неважная бумажка, за которую стояла в коридорах три месяца; свидетельство о наследстве.

Его получила быстро.

У папы больше не было наследников.

Я сегодня продаю его однокомнатную. Там окна южные – жарко. Фиалка маленькая пыльная на окне.

Я продаю его квартиру, но сама стараюсь в ней не бывать. Смотреть на что: на подоконник (белая растрескавшаяся краска); на грязную раковину (папа мыл посуду тряпкой, блеклой и прокисшей – осталась валятся возле, с мыльными застывшими потеками). Не хочется прибраться – до тряпки дотрагиваться противно – они ведь все равно не будут жить с обоями-лоскутками, сделают ремонт. Не выбрасывала – ушла. Не приходила больше. Старалась.

Если что ценное было – так только телевизор и медная труба. До того, как они с мамой развелись, папа на трубе не играл.

Трубу забрали после похорон – соседи или двоюродные. Вошли в комнату, просмотрели углы. Я ключи всем давала – и первой жене: фотографии забрать. И сестре, тёте Тане – иконы не оставить бы, лампадное мало. У моего папы не могло быть никакого лампадного масла – если только она купила и принесла. И вроде бы и освященное, и дорогое – дорогое ли? – но вот только он-то наверняка куда-нибудь к консервам в полку поставил. Терпеть не мог.

Наверное, поэтому еще тетя Таня не со мной сейчас – для нее вообще квартиру продавать было: да так сразу, ты что. Грешно.

А потом, когда после поминок разошлись-разъехались, оказалось, что вещей и вовсе не осталось.

Ни трубы, ни цветного советского телевизора.

Фиалка, наверное, осталась – никому не нужна. И мне тоже.

- Давайте пока документы проверим, - говорит женщина. Это не нужно совсем, мы проверяли – она звонила, а я перечисляла и перебирала бумажки.

Но покупатель всё не едет, поэтому мы проверяем снова.

Лампочки мелко звенят в потолке. Через сорок минут лифт за дверью шумит тросом.

- Алексей Петрович, - женщине радостно. Мне неловко за нее.

Я у неё – просто Светочка. Светлана при всех – здесь, в агентстве. А он – сорокалетний, с черно-седой щетиной, в выглаженной голубой рубашке – Алексей Петрович; с ним жена.

Алексей Петрович с женой смотрят – эта маленькая? Она что, дела будет вести?

Мне двадцать пять, но из-за роста, от того, что не накрашена совсем, кажусь чужой и маленькой.

Он мне руку протягивает – как мужчине.

Здравствуйте.  

Договор перед ними – три листа, разложенные на столе. Ознакомьтесь и распишитесь.

Но Алексей с женой его не читают. У жены становятся злые глаза.

- А мы подписывали уже, - она понимает, что можно вслух, - когда ей аванс давали. Алексей, скажи.

У Алексея Петровича над верхней губой – бисер. Вентиляторы стоят.

- Я один ваш документ подписал. А то вы хитро уж больно – один дали, подумали – я не вспомню. Мы вот с вами как сейчас сидели в кафешке той – «Дюшес», что ли? – и вы мне на трех листах договор подсунули. Еще хотите? Теперь-то что?

- Тот договор был на аванс. На аванс – сто восемьдесят тысяч. Вы Светлане дали аванс, и на аванс был договор. А сейчас другой. Да вы почитайте!

- Да толку читать. Вы на своём птичьем языке понапишите…

- Алексей Петрович, я ваши интересы представляю. Мы всё хотим хорошую сделку.

Это правда. Я хочу продать папину квартиру, чтобы никогда не менять лампочек, не выкидывать из холодильника старые вареные макароны и банки с тушенкой. Тушенку не выкинула – у мусорных контейнеров поставила. Хорошая она, со сроком годности. Её и забрал кто-то на следующее утро.

Я хочу продать папину квартиру, потому что полгода назад мне отдали в коробке папин мобильный, белую расческу со сломанными зубцами, кошелек и записную книжку в дерматиновом переплете.

Одежду его тоже отдали. Футболку, шорты -  в чём забрали с квартиры.

У Алексея Петровича тоже мог кто-то умереть, оставить деньги – или продали они свою маленькую в Троицке, скопили остальное – чтобы поближе к Москве. А от папиной до Москвы – полшага.

Алексей Петрович ругается вполголоса. Надевает очки. И читает набранный мелким шрифтом договор.

У меня есть папина квартира. Другой не будет. У меня есть, где жить – мама не прогонит, но у неё работа, электрички, подруги на кухне – нерусские, тихие. И еще этот – друг. Друг курит и пьёт чай из моей чашки. Тогда у меня останется только папина квартира – не останется, потому что мама попросила её продать. Ну и пусть. Деньги останутся.

- Годится? – расписывается. Черной шариковой ручкой.

Они с женой переглядываются. Боятся. За ними теперь – права собственности. На однокомнатную, в которую уже не вернемся – ни я, ни папа; и они будут преследовать каждого, кто оспорит эти права.

Через месяц белокурая женщина из Регистрационной палаты отдаст им зеленый листок.

И они пойдут в квартиру, которая перестала быть папиной, а моей никогда не была. Они покрасят рамы и побелят потолок.

Они не будут поливать фиалку.