|
Здесь опубликованы все рассказы авторов ЛитКульта.
Для удобства пользования разделом доступны рубрики. Работы расположены в обратном хронологическом порядке.
2318 |
Жили-были старик со старухой. В маленьком городке, далеко от моря. Детей у них не было – не случилось. Зато были кошка и собака, были добрые соседи и много книг. И они друг у друга были – много-много лет.
Она знала, сколько ложек сахару класть ему в утренний кофе, могла определить, с какой ноги он встал утром, только по тому, как поднята левая бровь, знала, что он любит жареную рыбу и терпеть не может фасолевый суп. Она знала о нём многое, почти всё.
И жили они долго и счастливо. Но одним ясным утром старик проснулся и не услышал самого главного – того, без чего уже не умел обходиться – дыхания своей жены. Она умерла тихо, не беспокоя и не докучая ему жалобами и просьбами. Он похоронил её и стал жить дальше. Ведь жизнь не кончается со смертью любимых.
Он жил и плакал иногда над книгами, безмолвно, в одиночестве, вспоминая и не веря, что её больше нет. И никому не интересно, какое там у него настроение, чего он хочет и отчего нахмурена левая бровь. А однажды, вдруг спохватившись, попытался вспомнить: а что любила она? И понял, что за много-много лет так и не узнал этого. Он забывал даты дней рождений и не помнил дату их свадьбы, он вечно путал, какой шоколад она любит – тёмный или молочный, он не знал, розам она обрадуется или хризантемам. Оказывается, он ничего о ней не знал!
И это открытие свело такой болью старое сердце, что оно дало сбой, сжалось от стыда и остановилось.
Его похоронили рядом с ней и все люди, покачивая головами, говорили: «Вот это любовь… Он пережил её всего на месяц…» и завидовали старухе. Ну, а как же! Мало какой женщине достаётся в жизни такая любовь.
Старик и старуха (вообще-то, не такие они были и старые, конечно, но – сказка!) встретились на небесах, и он посмотрел в её вечно молодые глаза и сказал: «Прости. Мне так стыдно… За всю жизнь я так и не узнал о тебе ничего, кроме того, что ты всегда рядом и знаешь всё обо мне. Я не смог вспомнить даже, что ты любишь – горький шоколад или молочный… Но ведь из всех этих мелочей и состоит жизнь. Так говорят умные люди». А она рассмеялась и взъерошила его волосы, как когда-то, в прошлой жизни: «Глупый мой старик. Я люблю — тебя».
И ангел-привратник улыбнулся, слушая этот разговор, один из миллионов на пороге встречи у вечности. И это была хорошая улыбка – в копилку Бога.
***
Жили-были кошка с собакой. Совсем не «как кошка с собакой», а очень даже дружно. Обе они были бездомными: собаку бросили хозяева, уезжая в другой город, а кошка всегда гуляла сама по себе, с самого рождения.
Жили они в старом сенном сарае, где прели остатки травы, и ветер высвистывал дорожные песни в щелястых стенах. Собака бродила по улицам дачного посёлка, рылась в мусорках, уворачиваясь от камней злых детей и пинков злых взрослых. Добычу пожирала на месте, быстро и жадно, но иногда приносила остатки в сарай – поделиться с подругой.
Кошка, как и положено кошке, ловила мышей и подворовывала по дачам –жить-то ведь нужно.
А по вечерам они зарывались в сено, тесно прижавшись друг к другу драными боками и засыпали. Немного тепла и немного покоя в обществе другого живого существа – что ещё, в сущности, нужно? Они почти не разговаривали – так, иногда, обменивались новостями: приехали новые дачники, а Петровы, ну, те, у которых омерзительно-жирный мопс Берендей, собираются прикупить соседний участок; сторож Романыч ставит капканы, смотри, не попадись; Патрик, снежно-белый надменный аристократ из коттеджа на углу иногда делится сливками и каким-то странным кормом из шуршащих пакетов; говорят, скоро приедет собаколовка, надо отсидеться в сарае…
Так прошло лето, и осень зарядила дождями, доставая приятелей колкими холодными пальцами сквозь щели и дыры. Но кошке с собакой некуда было деваться, поэтому сарай так и оставался их домом – единственным пристанищем двух одиноких душ.
Однажды собака пришла домой и принесла большой кусок чуть подпорченной колбасы – неслыханная удача, видимо у кого-то был праздник, и помойка была переполнена всяческими деликатесами: хватило и себе брюхо набить и кошке принести на ужин. Но в этот вечер собака прождала подругу напрасно. Не явилась кошка и на следующий день.
Собака задумчиво съела колбасу и вышла на промысел. Ей не хотелось разговаривать с другими париями: мало кто понимал и принимал их дружбу. Она решила разыскать кошку сама. Долго кружила по улицам дачного посёлка, ловя и вновь теряя запах своей кошки, пока не промокла насквозь и не решила вернуться домой.
И так день за днём собака искала кошку, пока однажды её не окликнул пушистый Патрик. Он сидел на заборе своей дачи, брезгливо тряся мокрой лапой и щуря золотые глаза:
— Ты ищешь свою Кошку?
— А ты что, видел её? – спросила собака с надеждой.
— Да. Она нашла себе хозяев и уехала с ними в город. Так что можешь не мокнуть под дождём, твоя Кошка не вернётся. Вообще странно, почему она так долго прожила с тобой, – издевательски фыркнул белый кот, презрительно глядя на облезлую, тощую собаку, – кошки должны жить в доме, а не в грязном сарае с грязным, глупым псом.
И Патрик, величаво спрыгнув с забора, направился к дому, подёргивая хвостом, а собака осталась стоять, придавленная новостью и поражённая предательством своей кошки.
И дальше жизнь собаки не изменилась. Почти. Она только стала злой и безжалостной, особенно к кошкам. Все, все кошки – предатели. А предателям нет пощады.
Окрестные псы одобряли её: «Наконец-то ты стала настоящей собакой!» Это было приятно, но по ночам так не хватало тепла и едва слышного рокота своей кошки…
А однажды, роясь в дальней помойке, собака вдруг почуяла знакомый запах. Но он был смешан с запахом смерти: разложения, сырой земли, застарелой крови и нечистот. Как бешенная, рыла она мусор, пока не вытащила на свет трупик кошки. Своей кошки. Она попала в капкан сторожа Романыча и тот, добив её палкой, выбросил в помойку.
Собака села на задние лапы и завыла. И была в том вое тоска, боль и жгучий стыд за то, что поверила в предательство друга. А ещё это была прощальная песнь благодарности и верности, и надежда на то, что в своём кошачьем раю кошка наконец-то услышит свою собаку и простит её.
***
Жили-были в одном саду розовый куст и берёзка. Берёзка была ещё молода, не так давно крохотным прутиком её принесли в сад заботливые руки, посадили в мягкую землю и вдоволь напоили водой. И она стала расти-подрастать на радость садовнику.
Она становилась всё выше и стройнее, и ветер полоскал её сквозистые лёгкие косы и обнимал белый гладкий стан, шепча о любви и о том, что стоит ей захотеть, и он пригонит перламутрово-золотистые облака, собьёт с неба самые красивые звёзды, которые сделают её ещё краше. Но берёзка не отвечала ветру взаимностью, и говорила только, что он ей друг. А про себя думала: «Ну как же можно полюбить того, у кого нет самого главного — корней?»
И вот однажды весной садовник принёс и посадил подле неё какой-то куст. Берёзка с высоты своего роста снисходительно смотрела на странного жильца и жалела его. Ведь грустно иметь такие твёрдые, несгибаемые и колючие ветви, думала она. И такой маленький рост, что даже любопытный ветер не снизошёл до того, чтобы познакомиться с новичком. Но берёзка была добра и заговорила с кустом:
— Здравствуй, друг. Кто ты и как тебя зовут?
— Здравствуй, — ответил приветливо куст и покачал молодыми, бронзово-бордовыми листьями. — Я — розовый куст.
— Какой же ты «розовый»! — презрительно бросил с высоты ревнивый ветер. — Розовыми бывают облака на заре; фламинго, что живут в далёкой-далёкой стране и стоят задумчивыми статуями, отражаясь в голубом зеркале реки; цветы персика и миндаля, что походят на душистое облако, прикорнувшее на склонах южных гор, — ветер летал везде и многое видел, чем очень гордился.
— Но я действительно розовый куст и скоро вы увидите, какие прекрасные цветы появятся на моих ветвях. Ветер, ведь ты бывал везде и не мог не встречать роз на своём пути! — куст недоумённо поднял листья, глядя на то, как ветер закручивает маленьким смерчем весенний мусор в саду.
— Ещё бы мне не знать, что такое «розы»! Но ты вовсе не похож на розовый куст и уж конечно хвастаешь, что родственник этим божественным цветам!
Спору нет, ветер много где побывал и много чего повидал. Но в силу своей природы он, легкомысленный и непостоянный, не любил задерживаться на месте и проникать вглубь событий и явлений, ему было скучно обращать внимание на мелочи. Было достаточно впечатления, картинки, чтобы чувствовать себя счастливым и лететь дальше, и дальше, и дальше… чтобы вернуться в конце концов в свой северный край и рассказывать милой берёзке о чудесах, встреченных в пути.
Но берёзке понравился новенький житель сада, так не похожий ни на кого из населявших его. И она поверила кусту сразу, тем более что никогда и нигде не видела роз. Да и откуда бы им взяться в их северной стороне?
А садовник холил и лелеял куст, поливал и кормил его и тот стал выше ростом и покрылся глянцевой, тёмно-зелёной зубчатой листвой, а скоро на концах побегов появились копьевидные бутоны, скрывающие под ворсистой малахитовой оболочкой какую-то тайну.
Куст и берёзка подружились и часто беседовали о том, о сём, хотя ветер злился и в отместку спутывал косы берёзы, раскачивал и дёргал её так, что тонкие листья иногда засыпали куст с головой.
Но берёзка и куст не сердились на ветра: ведь он не был злым на самом деле, просто непостоянным и легкомысленным. И это было понятно им: а как же иначе? Какой ещё может быть личность, не имеющая самого главного в жизни — корней? А иногда, когда у ветра было хорошее настроение, он, раскачиваясь на гибких ветвях берёзки, рассказывал им обоим обо всём, что видел в своих дальних странствиях. Это были лучшие минуты их дружбы: покой, радость и умиротворение владели всеми тремя и сад замирал, любуясь ими.
И вот однажды утром, проснувшись, берёзка взглянула на своего маленького друга и не узнала его. Куст стоял, гордо выпрямившись, усыпанный полыхающими на солнце, бархатистыми цветами совершенной формы и такого живого алого цвета, какой бывает только у крови сердца.
Куст был так прекрасен, что берёзка лишилась дара речи и ощутила странную, незнакомую дрожь в ветвях. Все соки словно прилили к сердцевине её существа, и листья затрепетали, роняя слёзы утренней росы на лепестки алых цветов.
— Тебе нравится? — спросил куст у подруги, величественно, с несвойственной ему ранее гордостью расправляя побеги, украшенные цветами.
— Ты прекрасен… — еле слышно прошелестела берёзка, склоняясь всё ниже и ниже к кусту, стремясь прикоснуться к светящимся лепесткам.
Но куст, заметив это, недовольно отстранился:
— Не нужно трогать меня, — проворчал он с какими-то новыми нотками в голосе, — ты можешь повредить розы!
И не успела берёзка ответить, как откуда ни возьмись, налетел ревнивый ветер и стал хлестать куст порывисто и безжалостно, приговаривая:
— Ах ты, отвратительный гордец! Я всегда знал, что у тебя гнилая сердцевина! Чем ты чванишься?! Вся твоя красота осыплется через несколько дней или садовник срежет твои цветы, чтобы поселить в доме! И ты останешься всё такой же колючий и низкорослый, ещё невзрачнее, чем был, да ещё и без друзей, глупец! — и ветер продолжал терзать куст, пока лепестки прекрасных цветов не закружились в воздухе и не засыпали всё вокруг, так что казалось, что и куст и берёзка стоят в луже крови.
Всё произошло так быстро, что ни один из них не успел возразить ветру. Да и толку спорить с тем, кто не имеет корней?
Ветер выдохся и повис на ветвях берёзки, испытывая какую-то странную неловкость. Он не мог понять — отчего? Ведь он всё сделал правильно! Он защитил любимую берёзку от высокомерного и самовлюблённого куста. Но почему же всё вокруг словно погасло, будто в пасмурный день, когда низкое северное небо закрывает солнце в облачной темнице? Ветер не знал, и от этого ему становилось всё неуютнее.
Берёзка и куст молчали, глядя друг на друга. Берёзка увидела, что куст, утерявший свои волшебные цветы, стал прежним, обычным кустом и с удивлением поняла, что любит его, даже такого растрёпанного и растерянного и с ещё большим удивлением осознала, что любила его всегда.
А куст увидел, как прекрасна и нежна берёзка, какие лёгкие, воздушные у неё косы, как строен белый, округлый стан, как тонки и изящны ветви и как, должно быть, чудесно их прикосновение… И как слеп он был и беспечен — беспечнее ветра — вот он-то давно знал, что любит берёзку, а ему, розовому кусту, понадобилась хорошая трёпка, чтобы осознать свою любовь.
— Прости меня… — они заговорили разом, все трое и, смутившись, умолкли.
И молчали долго-долго, до самого вечера, пока солнце не поцеловало их перед сном. В спустившихся сумерках куст наконец-то отважился произнести, не глядя на смутно белеющую берёзку:
— Я люблю тебя…
И услышал в ответ тихий-тихий шелест:
— И я тебя люблю, мой милый куст… Не грусти и не сердись на ветра: он не со зла. И ты всё равно прекрасен, даже без своих роз.
А ветер, прикорнувший в ветвях подруги, встрепенулся и проговорил вполголоса:
— Если я виноват, простите, друзья. Но я же хотел, как лучше…
Берёзка ласково коснулась упругих крыльев ветра ладошками листвы:
— Не вини себя, мой милый друг. Без тебя мы бы так никогда и не поняли, что любим друг друга.
— А розы ещё расцветут, — продолжил куст, не без грусти глядя на ковёр лепестков, устилающий всё вокруг, — обязательно расцветут и будут ещё краше.
И довольный ветер освобождённо свистнул, сорвавшись с ветвей берёзки, крутанулся вокруг куста, подняв алый смерч и улетел, унося с собой сорванные лепестки, похожий на воздушного змея, расписанного безумным художником.
— Он ведь вернётся? — спросила берёзка, глядя вслед другу.
— Обязательно вернётся, — убеждённо ответил куст, и корни его робко потянулись к корням любимой, — ведь это так трудно — жить без корней. А корни ветра — мы, его друзья.
Берёзка облегчённо вздохнула, продолжая вглядываться в даль, где в вечереющем прозрачно-сиреневом небе летел причудливый змей. Улетал куда-то далеко-далеко.
Улетал, чтобы обязательно вернуться.
***
Жило-было одно яблоко. Оно было одним из многих на старой-старой яблоне. И единственное, что отличало его от остальных, это то, что родилось оно на самой высокой ветке. Ещё цветком яблоко получало больше солнечного тепла, больше капель дождя, больше внимания пчёл. Оно видело дальше всех своих собратьев и оттого задумывалось больше.
Вдобавок, все остальные яблоки висели далеко от него и очень кучно. Они постоянно бились боками друг о друга, ссорились и спорили и сплетничали, и косились на одинокое яблоко, завидуя ему и одновременно осуждая за гордость и любовь к одиночеству.
Поначалу яблоку было обидно, но потом пришло понимание и осознание своей отдельности, а вместе с ним и уверенность в исключительности собственной судьбы. Ну, а как иначе? Ведь неспроста же из всех пяти единочеренковых братьев суждено было выжить только ему. Остальные погибли ещё в цветочном возрасте, и опали печальными прозрачно-розовыми лоскутками, упокоившись у подножия матери-яблони.
А наше яблоко росло, превращаясь из пушистой бледно-зелёной горошинки в округлый, гладкий плод, посверкиваюший на солнце малиновыми боками.
И вот однажды, когда яблоко нежилось под лаской солнца и мечтало о чём-то несбыточном, вглядываясь в синюю даль небес, к нему на тонкой паутинке спустилась зелёная гусеница.
— Ой, — вскрикнуло яблоко, — щекотно же! Ты кто такая и откуда взялась?
— С неба. — Важно ответила гусеница, вцепляясь в черенок яблока маленькими ножками и устраиваясь поудобнее.
— С неба? — недоверчиво наморщило кожицу яблоко. — Странно… С неба обычно прилетают птицы, ветер и дождь, а таких, как ты я никогда не видело. Так кто ты?
— Я — зелёная гусеница, разве не видно? — и гусеница изогнула гибкую пушистую спинку, разрисованную бордовыми и жёлтыми горошинками, чтобы яблоко могло полюбоваться ею. — Мне нужен приют и еда и я выбрала тебя.
— Меня? — удивилось яблоко, — но отчего? Здесь очень много других яблок. — По чести сказать, вопрос и удивление были чистым кокетством, просто яблоку хотелось услышать, что оно самое прекрасное и необыкновенное яблоко на этом дереве. Ну и что, что оно и само об этом знало? Ведь так приятно услышать похвалу от посторонней гусеницы. Добрых слов никогда не бывает много.
— Ну, почему-почему, — проворчала гусеница, сползая с черенка на глянцевый бочок яблока, — потому что ты эээ… самое красивое и большое яблоко на этом дереве. (Ну, не признаваться же было этому глупому плоду в том, что ветер раскачал и вытянул паутинку, и гусенице ничего больше не оставалось, как приземлиться на первое попавшееся яблоко. Хотя она метила как раз в гущу ветвей, где выбор был гораздо больше.) — Ты мне понравилось сразу, ещё когда я увидела тебя с небес. — Гусеница была не прочь прихвастнуть и набить себе цену. На самом деле она конечно же и понятия не имела, что и как там на небесах и водятся ли там гусеницы. Подумаешь! Если яблоко поверило, так почему и нет? С неба, так с неба.
А яблоко и в самом деле поверило гусенице. И ему было приятно, что гостья с самого неба выбрала его: значит и в самом деле оно — необыкновенное яблоко!
Так гусеница и осталась. И поначалу всё шло как нельзя лучше: яблоко грелось на солнце и мечтало, а гусеница бродила по ветке и хрустела листьями, а потом, насытившись, приползала обратно, устраивалась в тёплой, уютной воронке возле черенка, нагретой за день солнцем и беседовала с яблоком, пока оба не засыпали сладким сном.
Но однажды садовник, который кормил и поил яблоню, да и все деревья сада, появился со странным приспособлением: ядовито-красного тревожного цвета бочонок с длинным чёрным хоботом висел у него за спиной. Садовник, бормоча под нос о том, что вредителей развелось видимо-невидимо, прошёлся по саду, внимательно оглядывая деревья. Затем, покивав удовлетворённо самому себе, натянул на лицо маску и начал опрыскивать сад какой-то едко пахнущей жидкостью.
Яблоко с интересом наблюдало за ним, смутно припоминая, что когда-то давно, в детстве, оно уже видело подобное. Но садовник был забавным растением: он часто устраивал интересные представления для своих деревьев.
Яблоко хотело поделиться с гусеницей, но вдруг ощутило, что та съёжилась в привычном углублении и дрожит от ужаса.
— Что с тобой? — яблоко слегка качнулось, пытаясь успокоить гусеницу, но та дрожала всё сильнее, превратившись уже в маленький жалкий комочек, и молчала в ответ. — Да что с тобой?! Почему ты так дрожишь?
— Потому что сейчас я умру… — еле слышно донеслось до яблока, — умру и никогда больше не вернусь в небо…
Поражённое словами гусеницы яблоко спросило:
— С чего ты это взяла? Неужели испугалась садовника? Он чудной, но добрый! Если какое-то яблоко, например, срывается с ветки, он обязательно подбирает его, очень бережно и уносит в Варенье. Все яблоки знают, что в конце концов мы попадём в Варенье и всё благодаря садовнику!
— А что такое «Варенье»? — полюбопытствовала гусеница, на миг вынырнув из пучины страха.
— Варенье… Ну, это то место, где все яблоки живут самой сладкой и беспечной жизнью. Варенье — это наш, яблочный рай, понимаешь?
— Рай… — протянула гусеница, — да, понимаю… Но это ваш рай, а мой рай — в небе. И я туда никогда не попаду, потому что сейчас садовник убьёт меня из этого страшного красного бачка. Он добрый только для вас. И мне некуда спрятаться! Вот только если…
— Что — если? — затормошило яблоко умолкшую гусеницу, заразившись её страхом и испытывая тревогу за своего маленького зелёного приятеля. — Что — если?! Если я могу тебе помочь, скажи! Ты ведь знаешь, я помогу обязательно!
— Почему? — спросила гусеница.
Яблоко на минуту запнулось и ответило:
— Потому что ты меня любишь. Ты выбрала меня из сотни яблок в этом саду. А меня никто никогда не любил…
Гусеница с недоумением слушала и не понимала, о чём говорит яблоко. О какой-то любви... Гусеница любила грызть зелёные листья, ползать, выгибая спинку, любила вытягиваться на гладкой кожуре приятеля и болтать с ним о всякой всячине, подставляя тельце солнечным лучам, любила засыпать в уютной воронке возле черенка. Но само яблоко… разве она любила его?
А яблоко продолжало:
— Ты же видишь, садовник всё ближе! Говори, как я могу тебе помочь?
И гусеница решилась:
— Ты можешь позволить мне забраться себе в сердцевину. Я прогрызу твою шкурку и спрячусь у тебя внутри. Но это будет больно. А я не хочу делать тебе больно. И потом… знаешь, потом ты можешь не попасть в Варенье…
Яблоко отшатнулось и ошеломлённо спросило:
— Больно? Очень больно? И почему я не попаду в Варенье?
— Потому что ты умрёшь.
— Я умру сразу?
— Нет. Потом, через некоторое время.
Яблоко замолчало и молчало целую минуту. Оно думало о себе, о своей неповторимости и исключительности, благодаря которой его полюбила гусеница. Полюбила так, что готова умереть, чтобы не сделать ему больно. А садовник подходил всё ближе, и яблоко чувствовало, как гусеница вжимается в него всё сильнее. И оно решилось:
— Потом — это ещё не скоро. А ты можешь умереть сейчас. Так что давай, прячься. — И приготовилось к боли.
Гусеницу не пришлось просить дважды: резким движением она вгрызлась в кожицу яблока прямо возле черенка, в углублении, где всегда любила спать. Не прошло и пары секунд, как гусеница скрылась внутри яблока, которое едва удерживалось, чтобы не сорваться с ветки от боли. Ему было больно, очень больно! Но оно терпело, зная, что спасает гусеницу, которая любит его. В какое-то мгновение яблоку показалось, что мир вокруг погружается в серый, непроглядный туман, а потом оно уже ничего не помнило.
На следующее утро, очнувшись, яблоко позвало гусеницу. Та выглянула из прогрызенной норки и спросила:
— Ну, как ты?
— Не очень, — призналось яблоко, — как-то всё ноет и свербит внутри и такое чувство, словно я сморщиваюсь и становлюсь меньше.
— Я ведь предупреждала тебя. Но теперь уже ничего не поделаешь. Мне осталось совсем немного времени, чтобы побыть с тобой, а потом придётся расстаться. Но я вернусь к тебе, обязательно вернусь.
— С неба? — прошептало яблоко, впадая в какую-ту странную дремоту и чувствуя слабость и тяжесть в сердцевине.
— С неба… — ответила гусеница, с грустью глядя на своего единственного друга. — Ты спи, спи…
И яблоко погрузилось в сон, похожий на оцепенение. Даже солнце не могло пробиться сквозь него.
Так шло время, и яблоко постепенно становилось всё легче и меньше, оно сморщивалось и теряло свой блеск и гладкость. И ветер, который раскачивал ветви родной яблони, больше не радовал, а пугал, потому что яблоко чувствовало, что черенок всё ненадёжнее и слабее.
«Наверное, это и есть смерть, — думало в полудрёме яблоко, — она такая вкрадчивая и незаметная… И скоро я узнаю её поближе». Но ему отчего-то не было страшно и уже не было больно.
А гусеница? А гусеница пропала в один из дней, но яблоко почти не заметило этого, только краешком сознания отметив, что никто больше не сворачивается клубочком в уютной воронке и маленькие, цепкие ножки не щекочут кожицу. Значит, гусеница вернулась на небо и именно яблоко спасло её. И это было хорошо.
И вот одним солнечным, ярким днём, яблоко почувствовало лёгкое, ласковое прикосновение. И, очнувшись от привычной дрёмы, увидела прекрасную бабочку, чьи крылья были цвета небесной лазури и расписаны бордовыми и жёлтыми точками, серебристыми полосками и покрыты перламутровой пыльцой нежнейшего розоватого оттенка.
— Какая красивая… — прошептало яблоко. Ему казалось, что оно всё ещё видит сон. — Кто ты?
— Я — зелёная гусеница. — Ответила бабочка, и улыбка звучала в её голосе. — Я вернулась к тебе с неба, как и обещала.
— Да… — сказало яблоко, — я помню. И как там, на небе? Расскажи мне…
— Там очень красиво. Там много-много бабочек, которые танцуют в лучах солнца, много-много цветов, ещё более прекрасных, чем бабочки. Там замечательно, как…
— Как в Варенье, — закончило яблоко и улыбнулось бабочке.
— Да, как в Варенье, — согласилась бывшая зелёная гусеница. — И всё это я смогла увидеть благодаря тебе, моё яблоко.
— И я этому радо, — произнесло яблоко и говорило оно чистую правду.
Бабочка осталась с яблоком до самого конца. Они разговаривали, как прежде и были счастливы.
И когда настал последний день яблока, бабочка присела рядом и легко коснулась сморщенного, коричневого бочка:
— Ты знаешь, отчего я выбрала тебя, когда была зелёной гусеницей?
— Отчего? — прошелестело яблоко едва слышно.
— Оттого что ты самое прекрасное и необыкновенное яблоко на свете. Ты было таким и осталось таким до конца.
И яблоко улыбнулось бабочке — единственному существу, которое любило его по-настоящему.
***
Жил был писатель. Даже нет, не так. Жил был Писатель. Именно так, с большой буквы. Это признавали все, ведь он написал очень много очень толстых книг, и их прочло очень много очень умных людей. Книги Писателя стояли во всех библиотеках и продавались во всех магазинах по всему миру. Он действительно был — Писатель.
Жил он очень замкнуто и одиноко. Писатель писал для людей, но не очень-то их любил. И даже не знал, почему собственно. Но люди были такие суетливые и шумные, они постоянно разговаривали и размахивали руками, куда-то бежали, о чём-то тревожились, и Писателю было неуютно с ними.
А уютно ему было в своём доме, в своём кабинете, где всегда царил полумрак, где зимой пахло берёзовыми дровами и тёплым пламенем камина, пряным глинтвейном и зимними яблоками. Летом — розами, пламенеющими под окнами, нагретым деревом подоконника, страницами старых книг, немного пылью и солнцем, и всегда, в любое время года пахло крепким табаком из любимой трубки Писателя.
Сидя в кабинете один на один со своим воображением, Писатель был по-настоящему счастлив. Воображение уносило его в заоблачные дали, туда, куда не мог унести ни один современный самолёт. Воображение нашёптывало ему потрясающе интересные истории, которые он ловил кончиком ручки и приковывал к листу бумаги, чтобы люди, которые станут читать его книги, смеялись и плакали, негодовали и огорчались, задумывались и спорили. И когда очередная история было окончена и приходило время отпускать её к людям, Писатель чувствовал себя особенно счастливым.
У него была любимая вещь — ручка с вечным пером. Когда-то давно, когда он был ещё молодым писателем, ему подарил её отец. Писатель хранил ручку всю жизнь и не просто хранил: она была его талисманом. Писатель был уверен, что эта ручка — счастливая. Именно ею он записывал все идеи, навеянные вдохновением, все истории, рождённые его воображением.
Ручка, кстати, тоже мнила себя талисманом. Она была уверена, что она не просто ручка, а — Ручка! И ничего странного в этом не было. Ну, а что ей ещё оставалось? Если любого убеждать на протяжении долгих лет, что он приносит счастье, поверит каждый, а не то, что простая ручка.
Она гордилась собой и чувствовала себя очень значимой и важной. Нет, Писателя Ручка уважала и даже любила по-своему, но относилась к нему со снисходительностью старшего, более мудрого и опытного товарища.
Она с удовольствием позировала фотографам, когда те снимали их с Писателем во время немногочисленных интервью. Ведь Писатель никогда не расставался с нею, и Ручка чувствовала, что нужна и необходима. А что ещё нужно для того, чтобы жизнь не казалась бесполезной?
Ночами, когда всё в доме засыпало, и Ручка оставалась одна, к ней иногда приходил приятель, Лунный луч. Он проникал в не затворённое окно и, лениво растекаясь на покрытом кожей столе Писателя, болтал с Ручкой, сиявшей и лоснившейся от его прикосновения. Лунный луч был бродяга и насмешник, и ему нравилось дразнить Ручку:
— Ну что, — говорил он, иронически клубясь вокруг подруги, — как успехи на писательском фронте? Создала очередной шедевр, а?
— Ты просто завидуешь мне! — снисходительно фыркала Ручка. — Потому что ты просто заготовка, из которой мы с Писателем творим искусство. Ну что из себя представляет лунный свет, ветер, розы, деревья, животные, да и люди, в конце концов? Так, частности, повседневные и скучные проявления природы. И кто бы заметил в суете, что лунный свет прекрасен и загадочен, что он обладает способностью преображать дневной облик предметов и превращать скучную обстановку жизни в неправдоподобно-прекрасные декорации к волшебной сказке, если бы не мы с Писателем?
— Ты смешная, Ручка! — Лунный свет клубился сильнее, это означало, что ему страшно весело. — Я существовал задолго до того, как появился первый писатель. И если уж говорить о пользе, то я гораздо больше сделал для того, чтобы писатели становились Писателями. Я вдохновлял их, я звал, я вёл их за собой в неведомую страну фантазии. А ты всего лишь пачкаешь чернилами бумажные листы.
Ручка злилась на нахального приятеля и начинала спорить с ним до хрипоты, приводя все и всяческие аргументы, брызжа чернилами и перекатываясь по столу туда-сюда в пылу спора. Но, как ни странно, несмотря на то, что они никогда не могли прийти к согласию, дружба не иссякала. И в следующий раз Лунный луч снова приходил к Ручке, и они вновь и вновь спорили, ссорились и мирились. И иногда Ручка, лукаво поблёскивая пером, говорила Лунному лучу: «Ты ещё убедишься, что я не просто ручка, а – Ручка!»
А Писатель так и жил год за годом, записывая с помощью Ручки всё новые и новые истории, создавая всё новые и новые книги. Он на самом деле, видимо, был хорошим Писателем, потому что честно занимался тем, что по-настоящему любил. И когда пришёл его час, Писателю не было страшно.
Его воображение столько раз рисовало картины смерти, что ему напоследок оставалось только выбрать лучшую. Писатель уснул в своём кресле, в своём кабинете, среди своих книг, со своей ручкой в руке, в одиночестве, которое всегда было ему другом.
А после его смерти Ручку забрали в музей имени Писателя и положили под стекло, на чёрный бархат, как великую драгоценность, чтобы каждый (и Лунный луч в том числе) мог убедиться, что ручка действительно была не просто ручкой, а — Ручкой.
Наконец-то.)
Привет, Ян) Ну повторяться наверное не буду. Просто скажу — отличный ты сказочник) Давно надо было их выложить. С большим удовольствием перечитала. Спасиб.) |
всегда лучше прочесть, это бесспорно)) лучший режиссер — в моей голове)
кстати, если говорить об экранизации Алисы, наш мультфильм хорош, но! но не даром песни Высоцкого не вошли в него, убранные бдительными цензорами практически в последний момент, что о многом говорит. особенно, если послушать их. |
Похожее проделывали, помню, и с «Алисой» Кэрролла: вроде как развлекаловка, а на самом деле детям кажется абсурдным бредом все её похождения, хотя для взрослых, наоборот, физмат Кэрролла, облечённый в сказку, весел и чуден.
Ни одного нормального фильма нет по «Алисе», всегда они якобы детские, — есть и с танцами, и с песнями, и с тупо улыбающейся девочкой, которую все оберегают. Говорят, «Алису» лучше всего смотреть в диснеевской версии под этим делом. Но я не пробовала. Лучше почитать)). |
Только мне от сложной эстетики Уайльда холодно, а от Андерсона просто душно.— вот тут в яблочко) при этом мне всегда было странно и смешно, когда из сказки запихивают в детскую литературу. именно в «детскую», вы понимаете же, о чем я. хотя слепому ежу видно, что один был холодный эстет и циник, а второй мизантроп и параноик и оба ненавидели детей)) в отличии от того же Козлова, чьи сказки именно сказки — мудрые, чистые и прелестные в самом лучшем значении этого слова. |
Всегда рада)).
И, наверное, здесь я всё же не попала в яблочко. Я имела ввиду Вашу сказку, которая сказка хотя бы потому, что сказочно начинается, и вот я, читатель, жду дальнейшей сказки… А Вы бац — бытовуха.)) И потом вновь — сказка. Я только на это хотела обратить внимание, в том смысле, что споткнулась на этих ложках.) Ну а Уайльд сам интересный, как и Андерсон, как и Льюис, и прочие, подлинные сказочники, пишущие недетские произведения волшебным языком. Только мне от сложной эстетики Уайльда холодно, а от Андерсона просто душно. Вспоминаю, что читала о Гогене в контексте его посещения Дании. Ведь он впервые побывал том через десять лет после смерти Андерсона — и как же Дания ему не понравилась! Ладно, побегу прочь). Спасибо Вам за сказки! |
о, вот это уже интересное мнение.
Когда читаешь про счастье, зависимое от ложек сахара и жаренной рыбы, становится неприлично смешно.— возможно) жизнь, на самом деле, уморительно смешная штука. как правило, до слёз) что до мелочей, то, по моему глубокому убеждению, как практически спецу по «долго и счастливо» — больше 20-ти лет в браке, это не шутка)) — из них и состоит настоящая жизнь. а счастье, гм...) оно так эфемерно и сиюминутно и зависит иногда, да что там иногда, практически всегда, от таких мелочей, таких фантиков-кусочков, что и действительно неловко бывает озвучивать) да и не нужно, думаю. гораздо круче быть счастливым, чем казаться им) кстати, об Уайльде) забавно, что вы вспомнили именно его, потому что его совершенно недетские сказки люблю и почитаю наравне с такими же недетскими и еще более несказочными историями Андерсена. спасибо за мнение, вы интересны. |
Добро!
Итак, первый текст: Она знала, сколько ложек сахару класть ему в утренний кофе, могла определить, с какой ноги он встал утром, только по тому, как поднята левая бровь, знала, что он любит жареную рыбу и терпеть не может фасолевый суп. Она знала о нём многое, почти всё.Когда читаешь про счастье, зависимое от ложек сахара и жаренной рыбы, становится неприлично смешно. Я, конечно, не спец по долго и счастливо, но что-то мне подсказывает, что приведённый абзац некстати выдаёт слабину супружеской любви именно своей бытовой мелкостью. Понятно, что дальше идёт разъяснение, но всё же от знаний редко рождается любовь. Тем более такая. Впрочем, судить текст не хочу. Он есть, и хорошо. Вообще читаю Вас, и вспоминаю сказки Уайльда. Есть в них что-то щемящее, безжизненное, выхолощенное гротеском. У Вас сказки лучше (на мой взгляд), потому как живее, может быть и несказочней. Но самобытней и ближе. На этом всё). |
спасиб, Надь) каюсь, я люблю эти старые сказки(что редко испытываю к своим произведениям), у них давняя и непростая история. рада, что легло.
зы. даже представляю, какие картинки бы были) |
я лично не говорил, что оценка завышена. просто остаются репутационные и компетентностные нахлёсты, которые проще всего подравнять Наташе.
|
Интересно… 1,5 года прошло после первой публикации этих сказок на ЛК.
Хотя бы теперь знаю, кто называл себя Barry/ |
Яна, мне всегда интересно читать твои произведения. Нахожу в них много интересного и… познавательного. И это не просто «бальзам на душу». Так и есть. И ещё. У тебя очень хорошая и образная художественная русская речь. А это дорогого стоит. Не каждому дано.
|
Наташенька (Конкина), гигантская просьба, поясни пожалуйста: в чём необходимость оценивать это замечательное произведение «служебной» восьмёркой?
|
Первый текст показался знакомым… Хотела бы обсудить его, но только не под публикацией. Если на то будет воля автора.)
В целом всё понравилось! Спасибо! |
спасиб, Оксана)
ну, такое построение фразы оттого, что ветер тут Ветер — одушевленное существо. то есть, это из серии Глокой Куздры) |
Яна, поскольку «публикация», то можно просто позволить себе предаваться чтению. Размышлять. Лицезреть в воображении представленные автором образы. И не искать «подводные камни» в тексте. Побыть читателем))
Спасибо, мне понравилось)) |