Путеводная нить. Часть 1

Морок

1

Небосвод над дорогой искрится мириадами тающих миражей золотого рассвета, затягивая странника в медленный танец секундных снов. Звуки висят ленивыми рыбами нот в жидкой толще знойного мира, не застывающей даже ночами. Машина линяло-небесного цвета едва ли делает тридцать километров в час, будто ее на веревке тащит домой великан-ребенок. Других машин нет. 

Указатель «Сны странника» то ли снится Тесею, то ли действительно указывает нужный поворот. У водителя нет выбора – только верить видениям этой засвеченной копии мира. Из морозильной камеры в багажнике его машины ползут видения мнимой прохлады, нежно хватая за горло мертвыми руками, сжимая виски, закрывая глаза. Покойная Ариадна – последний оплот яви для разреженного сознания Тесея; последний импульс, толкающий машину дальше по тоненькой нити дороги, провисшей над пропастью, что дышит туманом грез. 

«Больше суток в пути по этому пеклу» 

«Безмерно устал» 

«Никуда не деться от влажных полизываний плотного, кромешного сна» 

Мысли стекали вниз по запотевшим стеклам бессонных глаз, и Тесей отстраненно наблюдал, как они сменяют друг друга, подходят к концу, исчерпав подпитку, выварив все соки его далекого тела, все смыслы его судьбы, сделав засохшей под солнцем пиявкой. Мысли сбрасывали роскошь формулировок, отламывали ассоциативные связи, потерявшие жизнь; стирали визуализации, запахи, звуки, прикосновения – все, что воскреснет разом из хранимого семени: имени Ариадны. 

2

Бодрствование – как бег вверх по лестнице от настигающей темноты закрытых век. Чем больше преодолеешь ступеней, тем глубже окажется толща сна, в котором весь твой подъем там неважен, забыт. Если что и важно, так это глубина, на которой ты оказался здесь. Анти-подъем. 

С вновь обретенным человеческим сознанием, которое опустилось с ним рядом пульсирующей белой звездой, Тесею здесь было лучше, чем было бы там. Сознание сияло именем Ариадна, прорастало деревом в гостиничном коридоре, напоминающем  память.

3

Он распахивает глаза, вскакивает с постели и бежит, не удивляясь тому, что замечает по пути: ночь, безликая комната отеля, стены (нарисованных) закрытых дверей, вставшие по бокам красной ковровой дорожки, покрытой пятнами зеленого освещения; лестница вниз, похожая на стекающую в воронку воду; все – застывшее, как улыбка на лице парня, что сдал Тесею номер. В голове пульсирует: «Ариадна». Сознание, объемное, а не скомканное в точку, вмещает ровно то же одно слово. 

Кривые ступени ставят подножки, а потом подстраиваются сами, будто бы ластясь, под ноги, и притяжение подвластно им, а не здравому смыслу. Тошнота проваливается вниз факелом в нефтяную скважину, но гаснет в порывах ледяного страха, который Тесей пробивает, как тучу в свободном падении. В этом его, Тесея, особенность: для него страх существует только в прошедшем времени. 

Лестница укладывается на полу атласной лентой танцовщицы-Ариадны, и нежность короткого, как укол, воспоминания, почти настигает героя; но нежность, как и любой прочий сорт страха, оставляет пустой хватку мертвой любимой ладони. И страстно-алая лента сдается загробно-зеленому свету фойе, и алый тает за спиной Тесея, как золото и пурпур былого убранства. 

Портье с сомовьими усами так же неподвижен, как все вокруг, и лишь сами усы колышутся, точно в воде, да бегает влажный блик по широким зубам улыбки. 

«Ариадна», думает Тесей. - «Машина». Каждую мысль приходится вычленять из камня. Иначе, чем когда он ехал сюда. Но сколько лет пройдет, прежде чем он что-то заподозрит? «Ариадна», думает он, не сбавляя шаг. И клавиши паркета играют мелодию вечной утраты. Над головой героя многоперый змей-дракон изрыгает пламя хрустальных осколков; в утопшем фойе эта роскошная люстра выглядит разделанной тушей на крюке. Зеркала на стенах, очертивших помещение многоугольником звезды, неуместно стерильно чисты, и две дюжины Тесеев по очереди делают по шагу за рамки, тогда как двадцать пятый упирается в сплошную стену телеэкранов на месте застекленного выхода. 

Машина (линяло-небесного цвета, теперь сера, как ночная кошка) у кромки промокшего, облетевшего леса. Багажник приоткрыт, и из него струйкой слюны изо рта вытекает свет. Виднеются руки, силящиеся поднять крышку; наконец, Ариадна переваливается через борт и выкатывается клубком путеводной нити. На ее голом теле черничные пятна темноты, молочную кожу красят ветвистые кисти деревьев, Тесею так хочется верить, что все это тени, и, хотя он прекрасно видит (и камера дает приближение), страх держит дистанцию в шаг, и герой, в нерешительной завороженности, смотрит за тем, как встает его невеста. Любуется наготой, впитывая плавность мертвых движений, будто желая зрением вытянуть мертвенный яд, и это длится маленькую вечность, пока труп не подходит вплотную – оставаясь в недосягаемости, как страх. Ее так хочется обнять, укутать в уютную куртку с воротником из овечьего меха, в любовь, оторвать лоскут своей бесстрашной души и перевязать смерть, как досадную рану, взять в жены и в древней старости умереть первым – но всего этого не будет, и горечь невозможности глядит из незрячих глаз, и тянет бесчувственную руку, и экран проливается в фойе рябой печалью помех, а чьи-то сомьи усы за Тесейской спиной превращаются поздним страхом в бычьи рога, из открывшегося рта портье вылезает морда, оставляя старую голову вокруг новой как ошейник. Тесей медлит, пока удар копыта не пускает трещину по фойе, покрывшемуся сплошь текстурой телеэкранов. Белый шум покрывается квадратами черной тишины. 

Мысли приходится выцарапывать на камне скорби, который тянет Тесея ко дну, став его большей частью. Меньшей части очень жаль, что жизнь так бессмысленно оборвется, но она находит в смерти больше плюсов, чем минусов. Возможность встретить Ариадну в другом мире. Не драться со зверем в темноте и без оружия. Не искать выход из глухого склепа, в котором оказался. Рог вонзается в левое бедро и разбивает кость. Тишина обагряется, Тесей чувствует врага под собой; его взяли на рога и вот-вот размажут о стену. Горячая, липкая нога хлещет через штанину джинс, сознание норовит стечь в воду под красной пеной, но из последних сил что-то ищет в дурманящем пару забытья, где хорошо и приятно душно, плещет (это твоя кровь!) красной водой, не давая ей стать черно-белым сном, а потом брызги взрываются в спине осколками зеркала. 

Опадают. 

Летят по сплошной черноте звездным дождем, и в этом мнимом небе сознание жаждет найти звезду-Ариадну, и - вот же она! - плывет через 

4

«РЫНОК ДУШ». Все еще черт знает, что это такое, но в остальном в голове значительно проясняется. Тесей обнаруживает себя на подъездах к отелю, которых не помнит, но узнает. На левом бедре в кожаных ножнах - внушительных размеров бычий рог с плавным изгибом арабской сабли; где-то в тенях густого ночного парка - его обладатель. Тесей принимает это без удивления, будто вычитав в правилах новой для себя игры. 

Условия просты. Есть освещенная дорога, заходящая в тыл мрачного исполина-отеля. Там, на плешивой вершине крутого склона - парковка, где он оставил машину и труп. Нужно добраться туда первым, не выходя из света и не позволяя вытолкнуть себя за его пределы. Бежать нужно быстро. 

Тесей бежит, и враг играючи поспевает за ним. Ни топота копыт, ни тяжелого дыхания - лишь более густое пятно черноты на фоне кромешной темени. Враг тоже лишен страха, только иначе: для него это слово на другом языке, никогда не относящееся к нему. 

Но слово можно запомнить, запомнить очень хорошо. Тесей готов в этом помочь. 

Мир парка жидок, словно погружен в темный раствор. В нем беспокойная взвесь цвета голубой ели ощупывает пространство лапами тумана, как внезапно ослепший. Взвесь мокра, как печальная морось осени, как холодная струйка пота на спине минотавра, которая прольется - впервые - только с потоком крови. Сейчас же пот на нем кипит, и прозелень осадка глотает рокот его топота. Туман жидок, как кошмары, в которых ныряльщик остается один, без связи, на океанском дне. Ужас давит на стенки скафандра, а он ищет ее, как всегда, сколько себя помнит, пытаясь позаботиться о ней и забывая о себе, думая о себе потом, в последнюю очередь. В прошедшем времени страх не страшен, поэтому Тесей - никакой не герой. Ныряльщик в кошмары. Исследовательский зонд, окованный в неисследованную броню. 

Алые ленты плывут по кошмарам, как хрупкие плоские рыбы - неестественные во всеобъемлющей глубине столько же, что и Тесей. И как она. Рыбы лент плывут, чтобы пить музыку с ее рук, и музыка льется соками во всех цветах их красок. Он бежит, не видя ее; он бежит, любуясь ею сквозь сон во сне. 

Как и эти оживающие рыбки. Каких миров это призраки? Далекие люди далеких вселенных? 

Огоньки в ночи. 

Световые отпечатки, хранящиеся в любой темени. Не свет - память о свете и цвете. Это спектр иного порядка, рассматривающий глубочайшие кванты окружающей миры черноты. Тесей спускается глубже, чтобы однажды вынырнуть из вод в их цветном отражении и дотронуться, наконец, до ее маленькой лапки. 

Она играет где-то далеко, но ветер любви вокруг ее танца со скрипкой гладит его лицо, не замечая защитную оболочку. 

Когда Тесей приходит, находит вместо Ариадны невозможные города, и идет, ничего не видя, проваливаясь глубже, умывая лицо мертвой водой кошмара. 

5

Чернота вокруг - вода кошмара, только другого. Чужого? Или это смерть обволакивает труп Ариадны? 

СНЫ СТРАННИКА 

Что я вообще делаю в Снах Странника с трупом  

АРИАДНА 

Милая 

Тропинка фонарей ведет на светлую площадку парковки, единственная машина - линяло-небесного цвета - в центре. И будто плывет, в ночном океане с видом на город, на холме, в отражениях города. Этот холм, на который поднят местный отель, невидим с дороги из-за высоких деревьев, горных эвкалиптов и величавых пихт. Хотя их не было тем утром, когда Тесей поворачивал сюда, он мог бы поклясться, что помнит их, они покрывают фоны воспоминаний о том утре. Вся эта жидкая темнота похожа на лес, вырастающий из теней парка только ночами. Может, только определенными ночами, а может - только сегодня и только для Тесея. 

Наконец-то пришла полная ясность ума. Невозделанный хаос топорщится острыми ветками, ползущими под ноги из темноты, бьющими хлестко торс и лицо. Артритные пальцы корней тянутся к ногам из скользящей грязи аида. Каждая капля сплошного дождя тверда, холодна, тяжела. 

Я уже победил тебя, открыл счет, мне понравилось. Ты поддавался? Прекращай, возьми себя в руки, давай по-честному. Неужели все, что я о тебе слышал - раздутый миф? Ну же! У нас есть вечность и весь аид. Надо быть полным кретином, чтобы слепить из этого вечную адскую скуку. 

Но что это было такое, там, в отеле? Отчаяние. Лишенному страха, Тесею еще не доводилось проигрывать. Когда страха нет, ты побеждаешь, если хватает сил, либо проигрываешь, если враг сильнее. Разве в отеле минотавр был моим врагом? Нет. Сам отель, запертый со всех сторон. Разве мне было страшно? Нет. Я лишь проиграл более сильному врагу.    

Тесей бежит по парковой дорожке. Свет фонарей заперт в стеклянных конурах вокруг ламп и боится из них выйти.   

Минотавр бежит следом.   

В деревьях парка. В топкой траве. Он повсюду. В жидкой темноте ему не нужны глаза - он слеплен из нее, как из глины.   

Тесею глаза не нужны тоже. Он видит свет фонарей впереди и осязает те, что пробежал. Его чувства обострены до всевидения.   

Тьма с бычьим напором то тут, то там ударяет по фонарным стеклам. Они слабеют. Открываются прорехи и тьма проливается внутрь, как в тонущую машину линяло-небесного цвета. Первые фонари сдаются. Надвигается враг, и слепнущие стеклянные очи показывают, что он повсюду.   

Так и есть. 

6

Площадка. Ступенька. Еще. Ссадина. Встать, бежать. Вот она! Торопиться! 

Бледно-зеленый свет течет из салона машины, подвижный, как щупальца осьминога. Одно открывает багажник. Тянутся нити фонарного света сверху, но, обжигаясь, с шипением тают во мраке. В ослепшем зрачке фонаря минотавр. Разворот. Удар. Рев и кровь. Контратака. Искры боли в глазах на миг освещают парк. Полуостров отеля-холма над линяло-зеленой бездной бессезонно-безликого леса. Высота убивает, как страх по дороге на дно. Враг идет на разбег так, что трясется асфальт. Прыжок на рывок Тесея. Хватка за холку, ладонь заскользила, наткнувшись на каплю холодного пота, другая рука - к боку, за рогом, надеясь вонзить его в мягкое место под челюсть, и, держась за рукоять, перевернуть, порвать, повалить, разбить, ударом ноги послать в бездну, глядя в дурные, большие, бешеные глаза 

Ариадна, 

Мертвая, на миг отразилась в большом черном зрачке, перебегая, полуприсев, от одной машины к другой. Бык упал и покинул сцену. Тесей обернулся. Она была здесь. Слегка светился ее след, как аромат, и на него слетались светлячки. Он шел, затем бежал, боль помогала видеть, и пар дыхания, попав в свет вышедшей луны уподоблялся облаку с грозой во чреве. Если пар, то значит - жив. 

Ариадна! 

Тесей увидел, не услышав своих слов, любимое лицо в зеркальной рамке бокового вида. Пал на колени. Сделал первое, что пришло на ум - горячий, приправленный перченой пьяной болью выдох, в зеркальце. Трепетно протер рукавом толстовки. Коснулся пальцами к синеющим губам. Нежность осторожной маленькой ладонью погладила его затылок. Ноги затекли, отнялись, слова исчезли, кроме одного: «Ариадна», шепотом, выдыхая из легких последнее - поднявшийся с глубин туман, обнявший мертвый обнаженный силуэт, молочно-синий, черемушно-черничный. Лаская кожу вдохновенной дрожью, стекая по стеклу, как капельки дыхания со свечи на ободок подсвечника. Включились дворники, салон дышал любовью изнутри, она росой сочилась из-под дверцы. Я люблю тебя. Живи. Живи, живи! Дремотная луна во сне прикрикнула совой. Утихла. Прошуршала мышь в сырой траве. Проснулась и уснула снова маленькая птичка, оставив след в тумане дрожащей нотой ми. Покойница - рисунок на стекле, покрытый пятнами редеющего мрака. Прижавши хвост к земле, завыл на юге волк, вой подхватила дикая собака с другого края парка. Озябнув в камышах, кузнечики ногами зашуршали. Роль свою исполнив в спектакле стонов предрассветной комы, замолкло все. Шаги самоубийцы, хлипкий скользкий рухнувший карниз - буквы, что, скрипя, выводит детский милый мертвый палец Ариадны, прежде, чем растаять: 

БЕРЕГИС 

Удар с разбега сзади, звезды битого стекла, алый вытекающей, как из песочных часов, жизни, мятая жесть дверцы чужой машины, с которой Тесей оказался в салоне, две колото-рваных раны в области почек, минотавр - еще один? Тот же? - пытается добраться до своего врага в слишком для него тесной металлической игрушке. Рокот вдруг заработавшего мотора. Педаль под онемевшей ногой. Стремительный спуск по крутому склону. Расступающиеся деревья. Возьми себя в руки! Открой глаза! 

Преследование

1

Трасса петляет, вьется, разветвляется, клубится грязно-серым туманом с пятнами белой разметки, является символом трещин на старой убитой дороге. Салон освещают мощные фары грузовика, он и не думает отставать. Деревья кренятся под ветром, напирающим справа и слева. Снова глубокая ночь. Сыро, липко, горячо. Стрелка на приборной панели тянется к значку пустого бака. Только не сбавляй скорость. 

Петля. Поворот. Два почерневших и гниющих дуба, чем-то похожие на древние статуи быков, обступают с краев дороги, заносят ноги корней над мчащимся автомобилем, Тесей резко выруливает влево, зрением или чувством замечая на противоположной обочине болотный сфагнум, и только сухая пологая канава спасает от того, чтобы врезаться в деревья, перевернуться, и только заранее набранная скорость, не меньше ста пятидесяти, позволяет машине выпрыгнуть обратно на асфальт. Резкий удар в задний бампер. Струйки крови из носа окропляют алтарь руля. Триста шестьдесят, семьсот двадцать градусов. Газ, чтоб тебя, пусть педаль вылетит через дно! 

Получается. Осеняет. На левом бедре в кожаных ножнах - внушительных размеров бычий рог с плавным изгибом арабской сабли, снова нужен - пронзить ржавое днище хлипкой чужой машины. Сырое, липкое, горячее топливо Тесеевой крови устремилось в пробоину. Все верно - стрелка рывком перепрыгнула вправо. А минотавр, кажется, встал, разворотив перед до недр кабины. 

Багажник! Собачьи черти!.. 

От машины осталась половина - на чем только колеса держатся? - плевать, не поворачивать же назад. Ариадны нигде нет - надо надеяться, в бывшем багажнике тоже, и на ее присутствие, помимо того, что герой охраняет в себе, нет и намека; разве что, застегнутый на переднем пассажирском ремень безопасности. 

Можно перевести дух, подумать. «Рынок душ». Дом колдуньи. 

Раненый герой, незримая Ариадна, кровь, напитавшая двигатель - одна жизнь, разделенная на три существа. 

2

Ночь кофейной черноты. Легкий мороз. Дальний прохладный свет фар. Ствол изящного деревца между ними. Медленно падающие белые лепестки. Расстегнутый ремень на переднем пассажирском сидении. Открытая дверь. Маленькие следы, заиндевелые по краям. Дорожный указатель: «РЫНОК ДУШ». Холм. Замкнутый замок. 

Никакой крови, никаких ран, но остались бугристые рубцы шрамов под толстовкой. Тяжелая голова. Прозрачная видимость мыслей. 

Как тяжело пошевелиться. Изнурившая усталость, кровопотеря, голод за все прошедшие дни - сколько их было? Не счесть. Кровопотеря. Тень синяка от виска тянется за ухо, к середине челюсти, прячется под капюшон. Ариадна во мне. 

Тесей попытался подняться, получилось плохо. Ремень въелся в грудь и слегка душил. Замерзшие пальцы мало чем могли помочь. Голова электронно гудела, легкие отзывались сиплым кряхтением. Наконец, пряжка сжалилась, и герой вместе с деформированной дверью выпал из-за руля. 

Мох местных болот покрылся пепельной сединой. Бледные лепестки облетевшей черемухи свернулись трубочками, озябли. Впереди дверь, к которой он так долго шел. Дверь, которая ждала. Дверь, за которой ждали. Дверь из секундных снов и многодневного забытья. Зычный щелчок засова. Мягкий скрип верхней петли. Ариадна. 

Шея приятно хрустнула от уделенного ей внимания разминки. Отчего же озноб пробежал по спине? Хотелось бежать. Колени скрипели, противясь такого рода насилию. Спина трещала. И все же, шаг за шагом, тело подчинялось контролю.