Мои перевороты (часть первая — Батальон 200)

Почему-то все шло не так, как всегда. Отпуск задерживали. Лето навалилось на Ленинград и яркое солнце как будто отражалось от белых морских форменок. Это были времена, когда военный выглядел, как военный: чисто, подтянуто и бодро. Дамы брали военных под левую руку, давая возможность использовать правую для воинского приветствия. Но вот долгожданный день наступил, курсантам раздали отпускные и проездные требования. Нас всех ждали дома. Ждали и меня. И мой путь был не далек: всего лишь до Москвы. Родители недавно вернулись из продолжительной командировки в Западной Группе войск, недавно переименованной из Группы Советских войск в Германии. Именно оттуда из ГСВГ я и поступил в военное училище, удивив всех своих одноклассников тем, что училище было военно-морским. Военными стали практически все мои друзья, другой судьбы мы и не мыслили. Путь на флот выбрал только я. Мы часто переписывались, и наша дружба была такой же сильной и сплоченной, как и школе. Бывало, что отпуска в разных училищах совпадали. Тогда мы встречались. Это были встречи погон всех цветов: красных общевойсковых, черных танковых, голубых авиационных, и я гордо представлял ВМФ.  

Мой отец служил в КГБ, в Германии он был начальником особого отдела бригады. Вернувшись в Союз, продолжил службу в центральном аппарате всесильного ведомства.

Встретили меня дома обычно, в семье военных встречи и расставания – дело обычное. Я приехал ночным поездом рано утром. Отец собирался на работу и был уже одет в форму, он отдал мне честь, затем пожал руку и обнял.

- Увидимся вечером, ты никуда не собираешься?

- Да, вроде некуда, - ответил я

Мама, сонная вышла из спальни, обрадованно обняла меня. Затем постелила мне постель и предложила поспать с дороги.

В нашей семье, есть одна традиция: наши друзья, как друзья родителей, так и мои, приезжали к нам без предупреждения, внезапно, не боясь быть выставленными за дверь. Впрочем, я тоже ко многим своим друзьям приезжал так же. И это у нас считалось нормальным.

Так было и в этот день. Мой друг, Александр, появился неожиданно. Но его появление было приятным. Он, пожалуй, единственный, кто военным не стал, в виду непригодности по здоровью и  учился в одном из московских институтов. Родители Александра после службы в группе войск оказались в Талды-Кургане, поэтому он не мог упустить момента оказаться пусть и не своем, но домашнем тепле.

Вечернему застолью не суждено было затянутся. Отец сообщил, что ему, по неизвестным причинам, предписано прибыть на Лубянку к семи утра. Я долго не мог уснуть, смотря телевизор – настоящая радость военного. Санек ворочался на соседней кровати не в силах погрузится в сон под звуки художественного фильма. В конце концов, как говорят на флоте, «дядя Сонов подкрался незаметно». Под утро мы спали и не слышали, как отец убыл на службу. Нас разбудил телефонный звонок, где-то в начале девятого утра. Звонил отец.

- Вы дома? – голос его обычным, разве что немного строгим и сосредоточенным

- Да, - также сухо ответил я

- Сидите там, никуда не ходите – голос его не выражал каких-либо эмоций и не звучал встревожено.

- Что-то случилось? – спросил я также спокойно, как будто это было бы не обычно, если бы ничего не случилось.

- Горбачева сняли – доверительно, по-военному сказал отец и положил трубку.

Так в мою жизнь пришло 19 августа 1991 года.

Что произошло, было не совсем понятно, пока я не увидел все происходящее по телевизору. Стало ясно, что возвращается то, возврату чего, я совсем был не рад. Возвращался железный занавес. Мы уже успели вкусить дух свободы, который в погонах ощущался особенно сладко. В Ленинграде, городе революций, этот запах был особенно терпким. Мы ощущали себя свободными людьми, хоть и были военными. И от этого еще больше хотелось служить. Мы уже прочитали «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицина и «Остров Крым» Аксенова, мы уже мыслили по-другому. Нас нельзя было просто так взять и поставить в стойло. Дальнейшее развитие событий это доказало.

День мы рассуждали о случившимся и вслух думали, как жить дальше. Душа рвалась что-то делать, но разум оставлял нас в кресле. Меня  - в частности. Мне было понятно, что если перемены, затеянные ГКЧП действительно осуществятся, то меня, как военного, они коснуться особенно. И те, кто против – их уже нет! Об этом было даже страшно думать.

Время шло. Отец в этот вечер домой не пришел. Ночь прошла в напряжении и раздумьях. Теперь к нашим беседам присоединились соседи. Кто-то вспоминал времена Андропова и рейды по кинотеатрам в поисках тунеядцев. Кто-то размышлял о перестройке. Но все, что происходило в телевизоре и в наших разговорах не вязалось со словами отца, сказанными по телефону рано утром 19-го августа: «Горбачева сняли». Телевизор вещал о его болезни и необходимости вице-президенту взять власть в свои руки. Только выглядел этот вице-президент как-то не очень, виновато, с дрожащими руками, как с перепоя. Кто-то из соседей рассказал, что около Дома правительства РФ собирается толпа людей, зачем и почему – никто не знает. Кто-то рассказывал, что в город вошла военная техника.

Все таки молодость – она бесстрашна. Как это было у Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход….». Вот и ранним утром 20-го августа молодость меня и Санька вывела втихаря от моей матери через окно на улицу (благо квартира была на первом этаже) и отправила к Белому Дому Правительства, тогда еще - РСФСР. Думал ли я в этот момент об отце? Скорее да, чем нет – поэтому и шел. Метро работало. Ранним утром рабочие ехали на смену. Как будто ничего не происходило. Рабочая Москва жила своей жизнью. Выйдя на поверхность на станции Барикадная мы не заметили ничего особенного. И лишь выйдя к тыльной стороне американского посольства мы увидели танки и людей, спешно разбирающих горбатый мост, что у непосредственно у Белого дома, на булыжники.

В этот момент мы с Саньком были больше похожи на туристов, с любопытством разглядывающих происходящее. Мы стали обходить Белый Дом, не встречая на своем пути никаких препятствий для прохода. Где-то лежал тролейбус, где-то фура выполняла роль баррикады. Из недр ее арбузы выполняли роль продовольственного довольствия разношерстного гарнизона. Мы дошли до Москва-реки. Непосредственно у Калининского моста на реке причалило несколько буксиров, на одном из которых висел плакат с надписью «Флот с вами». Как это по-революционному, однако. Перед главным входом, со стороны реки стояли два танка, экипаж которых сидя на броне во главе с помятым майором ели арбузы. Санек и я приблизились к главной лестнице, где нас перехватил бодрый парень в гражданке и голубом берете, как это бывает на день ВДВ:

- Ребята, вы откуда?

Вопрос был не понят. Как будто не ясно, откуда мы все тут. Но все было настолько необычно и непонятно, особенно для Санька. Я молчал, будто бы соблюдая военную тайну. Саня тихо и нерешительно изрек:

- МЭИ!

- Что? – удивился десантник

- Московский энергетический институт – самый энергетический среди эротических – Санек начинал осваиваться.

- Служили? – улыбаясь спросил он – Мне военные с опытом нужны.

Санек указал на меня:

- Он! Он еще служит!

- Ты откуда? – наш собеседник переключился на меня.

Я назвался по-военному: должность и звание, не назвав системы – так мы называли училище.

- Мы батальон собираем для обороны центрального входа, пойдете?

Вопрос был риторический, особенно, если принимать во внимание уже отмеченную ранее молодость. Так мы оказались в рядах «защитников Белого дома». Десантник, сформировав наше подразделение, предоставил нас самим себе, объяснив боевую задачу, предложил самостоятельно определиться с командиром и скрылся в недрах центрального подъезда, охраняемого вооруженными людьми, как позднее выяснилось, работниками охранного агентства «Алекс».

Один из нас, молодой очкастый парень, одетый почему-то в шинель, явно с чужого плеча, взял на себя инициативу и стал составлять список воинства. Нас оказалось ровно 200 человек. Решено было так и назваться: «Батальон 200». Инициатор переписи был произведен в комбаты с присвоением клички «Шинельный боец». Утро потихоньку превращалось в день, народу становилось все больше и больше – разум возмущенный начинал кипеть. Те, кто тут был еще 19-го рассказывали, что вчера был Ельцин, что-то говорил. Нам это было безразлично, потому что мы понимали, что должны быть именно тут и нигде в другом месте.

- Чего мы ждем? Почему отряд обороны? – интересовались мы друг у друга.

Кто-то говорил, что нас будет штурмовать Альфа. Мой отец работал в КГБ: что такое Альфа я знал хорошо. Я также знал, что Альфа – это всего лишь Альфа. А есть еще «Каскад». И если они нас действительно будут штурмовать, то шансов у нас нет – танки тут не помогут. Если они действительно нас собираются штурмовать, то снайперы уже всюду – место благоприятное. На самом деле, я также понимал, что смысла в таком штурме нет. Штурм Альфы и Каскада такого количества народа, явно намеренного сопротивляться, не обойдется без жертв. А значит, зачем штурмовать? Достаточно обезвредить танки, перешедшие на нашу сторону и развернуть башни. В этом случае, танки становились пятой колонной. Но их нахождение здесь было важно: армия на нашей стороне.

Между нами стали обсуждаться возможные варианты штурма. Захватившие власть, возможно побоятся откровенных жертв, поэтому, скорее всего, они применят тактику разгона толпы – это мы тоже понимали. Но мы уже не чувствовали себя толпой, полагая явным оскорблением, если вдруг против нас будет применена подобная тактика. Шинельный боец исчез. Через некоторое время он появился вновь и сообщил нам о необходимости получить противогазы на случай применения «черемухи».  Получив противогазы, мы теперь уж точно себя толпой не считали. Но мы отдавали себе отчет, что мы ничто иное, как живой щит. Если что-то начнется, скорее всего, мы умрем. Нам то и дело приходили неизвестно откуда вводные и сообщения и готовящемся штурме: то на где-то на крыше замечен снайпер, то по данным какой-то разведки готовится газовая атака, то на нас идет колонна танков или еще чего-то. То, что произошло, в тоннеле на Садовом кольце под Новым Арбатом, мы еще не знали.

С питанием проблем не было. То и дело прибывали новые фуры, вставая в строй сопротивления и предлагая содержимое, как посильный вклад в общее дело.

Поздно ночью 20 августа или это уже была ночь 21-го (во времени мы уже совсем не ориентировались) появился кортеж с мигалками. Нас отстранили от центрального входа. Лично мня отстранили настолько далеко, что я так и не понял, и не видел, кто приехал. Из разговоров стало ясно: приехал Ельцин.  А может, не Ельцин – было непонятно и скомкано.

Под утро, при помощи громкоговорителя нам сообщили, что мы – победили! Еще позже, когда уже стало светать нам стало известно, что в туннеле под Калининским проспектом (ныне – Новом Арбатом) погибли люди. Их похороны были намечены на 23 августа на Манежной площади, куда мы также были приглашены для участия в митинге. Наше воинство договорилось ориентироваться на шинель нашего Шинельного бойца, которому предписывалось быть обязательно в этой шинели, несмотря на жару. Мы двинулись вдоль стены американского посольства к метро Барикадная. Когда основная толпа миновала полуразобранный горбатый мост, навстречу появился пухлый кучерявый человек и громко закричал: «Идет ОМОН!» Толпа, как по команде развернулась и двинулась в обратном направлении. Мы бежали к своему посту – центральному подъезду. Добежали быстро. Когда добежали, услышали громкоговоритель, что мол не поддавайтесь на провокации, все в под контролем – можно расходиться. Нам перепало несколько благодарственных писем за подписью Ельцина, на которых мы ставили другу свои автографы. Я долго хранил это письмо, оно висело у меня на стене и отправилось в огонь в 1997 году, когда мне не понаслышке стали известны некоторые детали ведения первой Чеченской кампании.

Мы вновь отправились к метро. На станции, контролеры, видя наши лица и безошибочно определяя откуда мы идем, пропускали нас в метро бесплатно.

Попав в метро, я впервые увидел то, чему удивлялся потом неоднократно. А впереди были еще баррикады. В метро люди ехали на работу, монотонно, по графику. Мне казалось, что они опускают глаза, глядя на нас. От этого я чувствовал себя особенно гордо, поднимая подбородок и вопрошая вглядывался в их лица. Я мысленно задавал им вопрос: «А где были вы? Что вы делали?» Тогда я впервые задумался: «Интересно, какой процент населения делал Октябрьскую революцию?"»  Наверняка, не большой. Значит, это тоже был самый обычный переворот.

23 августа не все, но многие встретились снова на Манежной площади. Мы без труда нашли нашего шинельного бойца, стоящего в табличкой «200».  Помню, как к нам подошел журналист и стал расспрашивать, что такое 200.

Мы отвечали наперебой:

- 200-й батальон!

Отвечали так, что как будто каждая тварь в подворотнях знает, что такое 200-й батальон, а он, блин, не знает.

Мы отстояли ритуал, отслушали первого и последнего Президента СССР и расстались. И никогда больше не встретились!

И даже, как и прежде, встречаясь с Саньком, все реже вспоминаем, что был такой «Батальон 200».

Как-то, один фронтовик, рассказывал мне, что фронтовая дружба – это миф! Это только там, где не так часты боевые действия. На фронте дружить было некогда, а уж, тем более, запоминать имена. И точно, дед редко называл имена, рассказывая мне о войне. Только имя командующего армией своей как-то вспомнил. А все потому, что на войне люди гибнут. А когда они не гибнут – они сражаются. Дружить некогда, да и дружба быстро заканчивается, как правило, смертью. Ожидание смерти – хуже самой смерти. Вот и наши автографы на благодарственных письмах со временем превратились в зашифрованные иероглифы.

Продолжение следует.