Сгинувший

Понедельник.
 
 Кофе был хорош. Особенно сейчас, когда за окном ветер нес желтую листву по недавно уложенным пешеходным дорожкам и наносил удары моросящим дождем по лицам прохожих.

 – Вчера все и произошло… – сказал Кирилл, прервав молчание, пока мы оба смотрели в окно и наблюдали за жизнью одной из московских улиц.

 – Что? – уточнил я, зная заранее, что он имел в виду. Я почувствовал, как изнутри меня что-то начало есть.

 – Ну что? То…

 – И?

 – Я думаю, что у нас с ней все получится.

 – Думаешь?

 – Да.

 Кофейня постепенно заполнялась новыми людьми. Проходя мимо нашего столика к еще свободным местам, прохожие на ходу освобождали себя от теплой одежды. Некоторые делали это так размашисто, что касались наших плеч своими влажными куртками.

 – Сегодня так вообще не мог нормально работать. Все время думал о ней. Блин, я веду себя как подросток… – Кирилл усмехнулся. – Да и она какая-то не такая…

 – В каком смысле?

 Кирилл отпил кофе, взял чистую салфетку и вытер губы.

 – Знаешь, что больше всего меня раздражает в них? Им нужно рассказывать во всех подробностях о своих чувствах.

 – В смысле, о наших?

 – Ну да. Да ты ведь и сам, кажется, жаловался на это… «Никита, о чем ты сейчас подумал?», «Никита, опиши свои чувства, которые ты испытывал в промежутке между сорок третьей и сорок шестой секундой двадцать седьмой минуты третьего часа…» Было ведь такое, да? Я, конечно, утрирую, но суть именно в этом.

 Я слегка улыбнулся, опустил глаза и повертел белую фарфоровую кружку на столе.

 – И ведь они ждут ответа… а если промолчишь, так они в обиду уйдут. Не интересно тебе, значит…

 – Да, ты прав, – прокомментировал я не сразу.

 – Ну вот, а с Ирой такого нет. После того, как… – Кирилл прервался и огляделся,
– после того, как мы кончили, она так и осталась лежать на спине и просто наслаждаться, а не морочить голову ни себе, ни мне этими идиотскими вопросами.

 – И как ты собираешься жить с женщиной, не вынося всей этой сентиментальности? – поинтересовался я.

 – Я же говорю, она не такая.

 – Раз на раз не приходится…

 Последняя фраза буквально выскочила из меня сама собой.

 – Ты это к чему? – спросил Кирилл, немного напрягшись.

 – Извини меня, Кирилл, – попросил я прощения. – Правда… извини, я не хотел тебя задеть.

 – Так что ты имел в виду? – тут же повторил Кирилл вопрос.

 «Что-что?!»

 – Я не к тому, что она просто станет очередной, нет, – проговорил я. – Я к тому, что сегодня она такая, а завтра другая. И то, что она вчера не капала тебе на мозги, совершенно не значит, что она не будет делать этого и… сегодня.

 – Кстати, насчет сегодня… Наверное, я поеду к ней. Так что сегодня ты будешь один с матерью.

 Моя белая фарфоровая кружка полетела в стену. Но на пути она встретила чью-то голову. Голова принадлежала мужчине. Он приложил руку к кровоточащей ране. Кровь просачивалась промеж его пальцев, смешавшись с остатками кофе, и падала большими каплями на пол. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап.

 – Никита, ты чего?

 – А? – прервался я от мужчины и взглянул на Кирилла.

 – Что ты там высматриваешь?

 Кап-кап.

 – Ничего.

 Кап.

 – Я думаю, семья не будет на меня в обиде? – с намеком на отрицательный ответ спросил Кирилл. Он прекрасно знал, что мать расстроится.

 – Нет. Не будет, – удовлетворил я его.

 – Я обязательно позвоню вам. Да что ты там все высматриваешь?

 Паника. Всю кофейню охватила паника, потому что кровь теперь не просто капала – она била фонтаном.

 – Ники-и-ита? – пытался мой брат достучаться до меня. Какое там? Тут уже вся эта чертова кофейня в крови, а этот предатель все хочет, чтобы все внимание было обращено только на него.

 – Чего ты хочешь от меня, Кирилл? Моего одобрения?

 – Да чего ты так завелся-то?

 – Мы оба взрослые люди, – сказал я. – Делай, как знаешь. Я-то все понимаю. Я сегодня навещу маму один, а ты поезжай к Ире…

 – Ты сердишься на меня?

 «Почему ты так меня бесишь, Кирилл?!»

 – Нет, – ответил я. – Все хорошо.

 «Все хорошо, братец…»

***

– Я знала, что Кирилл не приедет… Я не расстраиваюсь, Никита. Ты тоже не расстраивайся. Не всю же жизнь вам со мной нянчиться.

 Мама, одетая в свой старенький поношенный зеленый халат, подняла трясущийся рукой чайник и утопила чайный пакетик в глубокой кружке. Кухня наполнилась ароматом бергамота, но сейчас мне он не особо нравился, словно я никогда и не любил бергамот.

 – Вам надо устраивать свою жизнь, ребята, – сказала она, – у каждого должна быть своя семья. Ты, кстати, нашел себе кого-нибудь?

 – Мама, не начинай… – запротивился я, – не нужно… Давай я разрежу пирог.

 – Разрежь, – еле проговорила она, присев за стол.

 Когда я открыл холодильник, из него пошла затхлость. Почему-то я первым делом посмотрел на упаковку сметаны со счастливым котом Матроскиным.

 Я не ошибся.

 – Мама, сколько уже эта сметана тут стоит? – спросил я у нее, обернувшись и протянув руку с упаковкой.

 – Поставь, она еще хорошая.

 – Скажешь тоже… тут по краям уже плесень, видишь?

 – Подай мне ложечку.

 – Зачем?

 – Я сниму ее.

 – Мама…

 – Давай сюда, – мама медленно поднялась, подошла ко мне и взяла банку с испорченной сметаной. Я наблюдал за ней, с интересом ожидая, действительно ли она сделает это.

 – Дай я ее выкину лучше, – сказал я, увидев, как она выдвинула верхний ящик и потянулась за маленькой ложкой.

 – Она еще хорошая, – повторила она, начав соскребать плесень.

 – Да мама… отдай ее мне.

 Почти вся ложка наполнилась этой гадостью. Мама скребла.

 – Мама… – повторил я.

 Никакой реакции. Словно она меня не слышит.

 – Мама, хватит, черт тебя за ногу!

 Я вырвал из ее рук сметану, подошел к мусорному ведру и с замахом швырнул туда банку.

 Кап.

 – Прекращай уже! Сколько можно!? – крикнул я.

 Мама уставилась на меня пустым взглядом. Не полезет же она в мусорное ведро?

 – Что с тобой, сына? – спросила она спокойным тоном.

 Кап.

 – Ничего. Сядь. Сейчас будет пирог.


 ***


 Потрепанные, некоторые почти выцветшие фотографии медленно проходили мимо меня. Каждая из них удостаивалась маминого подробного рассказа. Она задержала указательный палец под одной из них.

 – Это мой старший брат Василий, – сказала она с восхищением, – он дошел до Берлина, был танкистом. Видишь, какая у него шапка? Танкистская. Эту фотографию он прислал нашей матери прямо оттуда, спустя несколько дней после того, как взяли Берлин.

 – Да, мама, я знаю.

 – Откуда? – спросила мама с небольшим изумлением.

 – Мы с тобой и Кириллом уже тысячу раз смотрели этот альбом.

 Мама отрицательно завертела головой.

 – Мама, ты что? Этому альбому уже миллион лет.

 – Нет-нет-нет, – повторяла мама, – не нужно меня дурачить, Никита.

 За окном давно стемнело. В углу комнаты телевизор еле слышно вещал новости. Толпа молодых людей, спрятавших свои лица за масками и платками, бросали то ли камни, то ли бутылки в полицейских с дубинками и щитами. Красная настольная лампа своим слабым светом освещала фотоальбом. Когда я поднимал голову и смотрел на маму, она была словно в полусумраке. Лишний свет она никогда не включала. Эту привычку я перенял у нее, в отличие от Кирилла.

 – Мама, тебе обязательно нужно поспорить со мной по любому поводу… Почему ты никогда не перечишь Кириллу?

 – Сына, ты такие глупости говоришь сейчас. Зачем ты говоришь, что я люблю Кирилла больше, чем тебя?

 – Я этого не говорил, мама.

 – Но это ты имел в виду… Оставь эти мысли. Они травят твою душу.

 – Боже, опять эти религиозные проповеди… – возмутился я.

 – Никакие это не проповеди. И хватит дурачить меня, Никита. Ты видишь это фото с Василием в первый раз.

 – Кажется, именно я и приклеил Василия в этот альбом, когда старый уже развалился, нет?

 – Нет. Это я поместила сюда фото. Позавчера.

 Позавчера и точка. И стоит ли мне спорить с ней?..

 – А где тогда фото было до этого? – поинтересовался я с легкой усмешкой.

 – У моей мамы. Она хранила его все эти годы, а позавчера отдала мне.

 Я поник. Сделал недоумевающую гримасу, прикоснулся краями пальцев ко лбу и начал сожалеть, что наша мама под старость лет превратилась в полоумную бабушку.

 – Я не буду с тобой спорить, мама.

 – Правильно. С матерью не нужно спорить. Я тоже вот спорила со своей мамой, а теперь сожалею об этом. Хоть она и сказала мне, что не стоит травить свою душу этим, но мне трудно отметать эти дурные мысли.

 – Когда она тебе об этом сказала?

 – Позавчера. Когда отдала мне фото.

 – Я понял. Пусть будет так, – сдался я.

 Заиграла музыка. Сверху. Она была мне незнакома. Кто-то решил сесть за пианино в десятом часу вечера.

 – Это Леша, – сказала мама, закрыв фотоальбом. Она встала, подошла к стеллажу и поставила его обратно.

 – Я так думаю, что тут никого не смущает, что Леша играет так поздно?

 – Не надо, он хороший мальчик. Всегда здоровается со мной. Всегда улыбается. Вчера конфеты мне принес.

 –Мм… то фотографии тебе мертвые несут, то конфеты живые…

 Мама медленно обернулась и пристальным, недовольным взглядом уставилась на меня. Телевизор мерцал, еле-еле освещая ее правую щеку.

 – Извини меня, мама, – сказал я. – Извини. Это было слишком резко.

 – Это слишком глупо – вести себя так. Плохие мысли ни к чему хорошему не приводят, Никита.

 – Понял, – коротко сказал я, кивнув головой.

 – Нет. Не понял. Потом поймешь, когда к тебе придут. По правде говоря, они уже где-то здесь. Ходят, изучают, принюхиваются, ищут страх.

 – Ты о чем это?

 Очередные мамины заскоки.

– Ты услышишь, как кто-то подойдет к входной двери, постоит, тяжело подышит, вытрет ноги об коврик… И делать он это будет медленно, не торопясь.

 Музыка все играла и играла. Кажется, Леша не делает перерывов. Пусть хоть пойдет, чай попьет.

 – Буду ждать с нетерпением, – сказал я и улыбнулся.

 Мама опустила голову и закрыла глаза.

 – Не трави свою душу, Никита. Не трави.

 – Да что-ты все о душе да, о душе? Что за бред? Я не травлю себя.

 – Никита, в ближайшее время тебе предстоит многое пережить. Ты познакомишься с болью и со смертью. Они покажут тебе. Но все это тебе во благо. Чтобы вылечить тебя. Ты понял?

 – Более чем. Я, наверное, пойду, мама. Уже поздно.

 – Нет, останься. Переночуй у меня. Пожалуйста.

 В последний раз я ночевал у матери года три назад.

 – Пожалуйста, Никита, останься. В последнее время мне страшно одной. Завтра встанем, я приготовлю тебе завтрак, спокойно посидим, а мотом ты поедешь на свою работу.

 Леша стал играть чуть громче.

 – Ладно. Когда этот сопляк перестанет играть?

 ***

 Моцарт - недоучка играл одну и ту же мелодию раз в четвертый подряд. Пусть это было не громко, но заснуть я не мог.

 В маминой квартире было тихо. Она спала в своей кровати, а я расстелил себе старый диван, жесткий и твердый. Места мне было уже мало, а раньше, когда мы с Кириллом были еще пацанами, нам двоим этот диван казался огромным – свалиться никак нельзя. Помню, как мы превращали его в целое поле битвы, устраивая здесь настоящие военные баталии. Солдатиков у нас на двоих было штук сто. И всем хватало места.

 Когда этот пацан свернется? Пусть себе пальцы крышкой этого чертова пианино придавит.

 Вспомнил Кирилла. Кирилла и Иру… Кажется, они переехали в соседнюю квартиру. Конечно же нет. Но за стеной начались стоны. А чуть погодя мне в правое ухо безжалостно пошел женский прерывистый крик. Мебель у них, оказывается, еще старее, чем у мамы. Скрипы.

 «Началось…»

 Сверху пацан стучит по клавишам. Справа кто-то трахается. Хрущевка спит.

 Представляю, что стонет именно Ира. А рядом с ней я.

 Я приподнялся, посмотрел в другой угол комнаты. Мама лежала бездвижно. Кажется, крепко спит…

 Прижав лопатки обратно к дивану, сунул руки под одеяло и приспустил трусы. Горячо. «Давай, Ира, давай. Мама не заметит. Она спит». «Еще, Кирилл, вот так», – отвечает женский голос. За стеной тем временем «А. А. А-а». На какое-то время я закрыл глаза. Пианино все играло.

 Когда она успела оказаться возле дивана? Я почувствовал ее приход.

 «Ты услышишь, как кто-то подойдет к входной двери.»

 Я открыл глаза. В коридоре свет не горел, но очертания двери я увидел. Никого за ней не должно было быть.

 Краем глаза увидел мать. Она стояла и смотрела на меня злобным взглядом. Она наблюдала за моим стыдом.

 – Мама! – воскликнул я. – Ты чего?! Иди спи.

 – И ты туда же…

 – Что?! Это просто…

 В детстве ни меня, ни Кирилла она не ловила за мастурбацией. Лучше бы это тогда случилось, но никак не сейчас.

 «Какой же я кретин! Зачем я тут остался?!»

 Я попытался незаметно натянуть трусы обратно. Хоть меня и скрывало одеяло, но тщетно – все было видно.

 – Мама!..

 Что я могу сделать? Что я могу сказать? Черт!

 – Мама, спи…

 Леша стал играть быстрее. За стеной стали трахаться быстрее.

 – Хочешь меня трахнуть, Никита?

 – Мама?!

 Мама повела рукой. В ту же секунду тонкая ночнушка упала на пол. Я увидел ее обвисшую грудь. Посмотреть ниже я не осмелился.

 – Ты!.. Ты с ума сошла?! Я психушку вызову тебе!

 Леша не жалел своих пальцев. Наверное, он уже давно сбил их в кровь, в мясо. За стенкой стонущую тоже не жалели.

 – Хочешь трахнуть меня? – повторила мать. Голос был не ее. Он принадлежал Ире.

 – Черт возьми, вы все чокнутые! – крикнул я и поднялся, чтобы отвести маму подальше от меня, от моего дивана.

 – ТРАХНУТЬ! – проорала мать нечеловеческим голосом, похожий на звук зажеванной пленки.

 Леша превратился в виртуоза. Он играл как сумасшедший.

 – Что тут происходит?! – закричал я.

 – ТРАХНУТЬ! – провопила мать. Она ткнула меня ножом в плечо с несвойственной ей силой.

 – ТРАХНУТЬ!

 И тут же второй удар. Кажется, в то же самое место. Я отскочил назад, ударившись головой об стену.

 – Что ты творишь?!

 Я поднялся вновь, но страшная боль дошла до моего сознания.

 – ТРАХНУТЬ!

 Леша и моя мать сговорились. Ее удары ножом он сопровождал ударом об клавиши пианино. Сразу, одновременно обо все.

 Я опять упал.

 – ТРАХНУТЬ!

 – ХВАТИТ МАМА!

 – ТРАХНУТЬ!

 Каждый раз она била меня лезвием. Каждый раз Леша бил по клавишам. Мое плечо превратилось в одну сплошную рану. Я резко протянул руку вперед, готовясь защищаться от ножа. За стеной пошли нечеловеческие стоны. Они тоже не прекращались.

 Мама нагнулась ближе ко мне.

 – ТРАХНУТЬ!

 Нож, встретившись с преградой, проткнул мою ладонь. Жуткие звуки музыки от пианино теперь отдавались в моих ушах.

 – ТРАХНУТЬ!

 – ХВАТИТ, ХВАТИТ, МА-А-А-МА!

 – Никита! Никита! Что с тобой?!

 Глаза мои были закрыты. К матери вернулся ее прежний голос. Мне показалось, что она просто выпрямилась обратно, спрятала куда-то нож и надела свою ночнушку.

 – Что? – обезумевший, спросил я, открыв глаза.

 – Что с тобой, сынок?!

 Я огляделся. Мать стояла передо мной, вся перепуганная. Было тихо. Только за окном дождь стучал по полусгнившему карнизу. Пианино не играло. За стеной, словно все вымерли. С ужасом я посмотрел на свою ладонь – она была чистой и невредимой.

 – Ну? Чего ты? – спросила мама дрожащим голосом.

 – Мама! Мама!
 
 Я потянулся к ней и обнял крепко.

 – Что с тобой происходит, Никита?.. Что с тобой происходит?..



 Вторник.


 Из чайника шел пар. Я закончил наполнять кипятком вторую кружку, для мамы, когда она вошла на кухню.

 – Ты так рано встал? – спросила она меня.

 – Да… Я в последнее время стал просыпаться раньше, чем обычно. Даже в выходные дни.

 – Взрослеешь, – заметила она.

 – Кажется, слишком быстро, – добавил я.

 Спасибо маме, что она не начала это утро с того, что произошло со мной ночью. На удивление, мне удалось быстро успокоиться и заснуть сном младенца. Однако, когда я открыл глаза, а мама еще спала, первым делом мне вспомнился этот жуткий кошмар.

 – Знаешь, у Кирилла тоже было несколько раз так… – проговорила она неуверенно.
«Ну вот, пошло поехало… Давай не будем об этом?»

 – Мама, это просто кошмар, давай забудем? – мягко высказал я просьбу.

 – Хорошо.

 – Пирог еще остался. Будешь?

 – Кусочек.

 В дверь позвонили.

 – Я открою, – сказал я. – А ты пока порежь пирог.

 – Это, наверное, соседка сверху. Дай лучше я.

 – Нет. Сиди. Я сам.

 Подойдя к двери, я посмотрел в глазок. С той стороны стоял мальчик. Я открыл.

 – Здравствуйте, – чуть растерянно поздоровался он первым. – А-а, я к Светлане Федоровне… Она дома?

 Мальчик держал в руках коробку конфет.

 – Я так понял, ты Леша? – спросил я и улыбнулся.

 – Ну да…

 – Хорошо играешь.

 – Да? Спасибо.

 Леша расплылся в улыбке. Сзади меня подошла мама.

 – Лешенька, здравствуй мой дорогой. Здравствуй, мой хороший.

 – Здравствуйте, Светлана Федоровна. Я вам еще конфет принес. Вы те уже съели?

 – Конечно съела, зайчик. Спасибо тебе.

 Мама взяла коробку.

 – Как твоя мама? – спросила она.

 – Нормально. Правда, вчера весь день плакала. И позавчера тоже…

 – Это ничего. Это пройдет. Я поговорю с ней, успокою. Ты только не переживай.

 – Спасибо, Светлана Федоровна.

 – Зайди к нам, попьем чаю вместе. Это, кстати, мой сын, Никита.

 Я улыбнулся пацану.

 – Очень приятно. Нет, спасибо, Светлана Федоровна, я уже побежал. Меня ненадолго отпускают – навестить маму и вас.

 – Ну беги, беги. Удачи тебе.

 – И вам, Светлана Федоровна. До свидания. До свидания, – попрощался он и со мной.

 – Будь здоров, Алексей, – сказал я ему.

 Закрыв дверь, мама проговорила:

 – Хороший мальчик. Воспитанный. Жаль, что все так вышло…

***


 Не хотелось мне идти на работу. Очень не хотелось. Что-то странное происходило. Я не мог сказать точно, что именно…

 Мама проводила меня. Закрыла за мной дверь. Мы договорились, что в следующий раз я обязательно возьму Кирилла, будет он занят или нет, и мы оба навестим ее. Будем делать это почаще.

 Когда я убедился, что мама защелкнула замок с той стороны, только тогда я начал спускаться по лестнице. Одновременно я застегивал куртку, долго пытаясь попасть в замок. Я услышал, что сверху на лестничной площадке, на этаж выше, кто-то тихо разговаривал друг с другом. А потом я распознал, кажется, плач. Не придав этому особого значения, я все-таки застегнул молнию, чуть не прищипнув кожу на подбородке. В эту же секунду я сначала застыл на месте, а потом отшатнулся назад.
На лестничном проеме лежала газета. На нее поставили и уперли другим концом к стене крышку гроба.

 «Это еще что?!.»

 Я посмотрел назад, подумал подняться к матери и разузнать, что случилось.
«Что случилось? Что случилось? Умер кто-то, вот что случилось…»
Я медленно повернулся обратно и начал рассматривать эту крышку. При одном упоминании о гробе мне становилось не по себе. Помню, как в одно лето, когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, хоронили мужика. У подъезда столпилась толпа народу. Стоял открытый гроб. В гробу – тело. Кажется, он работал таксистом и один раз посадил к себе в машину отморозка. Тот сел на заднее сидение, а потом… ударил его ножом в шею… Я наблюдал за трауром из окна квартиры. Спрашивал маму, почему они не закрыли гроб? Зачем смотреть на мертвого человека? Меня это сильно пугало. Мама ответила, что это из-за жары… Чтобы тело не…

 Я быстро спустился вниз, открыл дверь и оказался на улице. Осенний холод сразу же сковал меня. У подъезда образовалась большая лужа, и мне пришлось обойти ее.

 – Привет, Никита…

 – А, Вадим, ты? – спросил я, подняв голову.

 – Ты чего? Идешь, никого и ничего не видишь… Я думал, ты прямо в эту лужу и угодишь, а потом в меня врежешься.

 Вадим жил на первом этаже. Мы были сверстники, но он уже успел заделать троих детей. Теперь он, его жена Света, две девочки и один мальчик ютились в такой же однокомнатной квартирешке, как и у нашей матери. Он стоял и курил.

 – Да я… просто… там увидел…

 – Тебе мать сказала? Как она, кстати?

 – Сказала что?

 – Ты не знаешь?

 – Нет.

 – У ваших соседей сверху, с четвертого этажа, сын погиб. Пацаненок этот мелкий. Лешка… Я просто с ними очень мало общался, не знаю толком, кто из них там кто… Никита, ты что, курил что-то?

 – А?

 – Ты куришь что-то? Что с тобой?

 – Но я…

 Так я и стоял с открытым ртом, смотря на Вадима и не моргая.

 – Лешу машина сбила. Прямо во дворе… Подонка ищут. Еще вчера по новостям московским передавали. Он не остановился даже…


 Среда


 Я вчера не пошел на работу. Позвонил в офис и сказал, что мне нездоровится. Поверили? К черту их!

 К матери я тоже не вернулся. Мне стало страшно заходить не только к ней в квартиру, но и в подъезд этого дома. Я же говорил… что-то странное… Пелена в глазах.

 За что мне все это? Это становится невыносимым. Я хожу по улицам, вглядываюсь прохожим в лица и они куда счастливее, чем я. Живут обычной жизнью. Нормально работают, по вечерам встречаются со своими друзьями, пьют кофе, жуют чизкейки, обсуждают произошедшее, делятся новостями, сплетничают и смеются.

 Когда я сидел в кофейне с Кириллом, мне люди не казались такими счастливыми, а теперь… Все против меня. А тут еще и его Ира… Вырисовывается в моей голове. Как назло, появляется голой. С упругой грудью и выпячивающей задницей. Просто сидеть и смотреть на нее становится все труднее и труднее. Хочется прикоснуться к ней… и рукой и еще чем…

 А потом этот пацан. Леша. Который носит конфеты моей матери.

 Я взял мобильник. Хотел позвонить в офис и сказать, что сегодня меня тоже не будет. Грипп, оказывается… Вскоре передумал. К черту… все равно я туда не вернусь. Так какая разница?

 Но поговорить с кем-то я хочу. Кирилл не вариант – бесполезно. Все равно не возьмет трубку, ибо еще с Ирой не закончил. Вчера вечером он набрал мне сам, поинтересовался, как я погостил у матери. Потом сказал, что опять поедет к Ире. Неужели они трахаются каждый день?

 Я набрал номер мамы. Пусть мне все объяснит.

 Прошло несколько длинных гудков, а потом на том конце провода ответил детский голос:

 – Алло?

 – А-а, здравствуйте, мне нужна Светлана Федоровна…

 Черт возьми, это был Леша! Это его голос! Что за чертовщина?!

 – Да, сейчас, – сказал мальчик. – Светлана Федоровнааа, – крикнул он куда-то в сторону. Та, видимо, была на кухне.

 Затем тишина в трубке. Мертвая тишина. Я прислушался. Сжал пальцы на ногах. Затер пальцы друг об друга на свободной руке.

 – Л… Леша… – произнес я тихо-тихо в трубку.

 Мертвая тишина.

 И опять этот звук. Зажеванная пленка… Голос принадлежал не человеку, а, казалось, самому Сатане. Звериный рев. Казалось, что тот, или то…, что выговаривало имя моей матери, ему с неимоверной силой приходилось произносить каждую букву:

 – Ссвветтллаанннаа Ффеддорррооввна.

 Тишина.

 – Кто ты? – спросил я, сглотнув накопившийся комок слюны. – Скажи мне, кто ты?..

 В ответ громкий детский смех. Смех Леши. А потом резкий звук тормоза машины.

 – Я все знаю…

 Эти слова мне прошептали в правое, свободное от трубки ухо. Я повернулся и увидел Лешу. Он стоял рядом со мной.

 Мне хотелось крикнуть, но я не смог. Мои глаза наполнились ужасом.

 – Я все знаю… – повторил мальчик тихо.

 – Что?! Что ты знаешь?!

 – Я ВСЕЕ ЗНААЮЮ! – завопил он. – Хочешь ее? – спросил он с вновь тихим голосом.

 – Кого?! Скажи мне, кто ты?!.

 – Хватит насиловать себя. Признай свой грех, Никита.

 – Убирайся ты к черту! – прикрикнул я.

 – Смотри…

 Леша подошел к высокой куче старой одежды, которую я свалил несколько дней назад – хотел отвезти ее и сдать куда-нибудь. Там, где ее раздают нуждающимся.
Куча была прикрыта старой желтой шторой. Я уже заметил, что эта куча шевелилась… Что-то там дергалось… Он нагнулся, взял краешек шторы и стянул ее.

 Это был я. Я и Ира. Нас поймали за интимным занятием. Мы занимались сексом.

 Леша стоял, не шевелясь, наблюдал за нами. Я не видел его лица, только затылок. Но я понял, что он слегка улыбался. Потом, он медленно повернул ко мне голову и спросил:

 – Так ты любишь своего брата? Так ты общаешься с Ирой? Пока он не видит…

 Я не мог нормально дышать. Ни я настоящий, ни я тот, что был сейчас с Ирой. Прерывистое дыхание. У нее тоже.

 – А она знает? – спросил Леша. – Знает? Ты сказал ей правду?

 – Хватит, – выговорил я, обессилев. – Я больше не могу на это смотреть. Хватит…

 – Зато здесь ты много чего можешь, да? – Леша кивнул в нашу сторону. – Ты должен сказать ей.

 – Нет!

 – Должен!

 – Пошел вон, дьявол. Убирайся к черту!

***

Улицу начал заполнять туман. Дальних строений почти было не разглядеть. И это вдобавок к моей проблеме с глазами – несколько дней назад их словно заклеили какой-то пленкой. На что не посмотрю – все предметы имели беловатый оттенок.

 Я отправился прочь от своего дома. Шагая по мокрому асфальту, я сделал шагов двадцать, прежде чем оглянуться и посмотреть на свое окно. За ним я увидел себя и Иру. Как же зловеще это выглядело… Я пошел быстрее. Так и чувствовал этот тяжелый взгляд – они сверлили им мою спину.

 Очень холодно. Теплая одежда не спасала. 

 Выйдя к главной дороге, я посмотрел на нее так, словно видел в первый раз. Начал вертеться вокруг себя, бросая взгляд то на одно здание, то на другое – местность показалась мне не знакомой. Мой рот был открыт. При выдохе шел густой пар. Если пробовать дышать через нос, то не хватало воздуха.

 Куда делись все машины? Почему вдруг целый район опустел? Мертвая тишина…

 Не зная, куда мне идти, я побежал через дорогу. Никаких звуков мчащихся машин я не слышал. Никого из людей я не видел.

 Преодолев одну полосу, я ступил правой ногой на вторую, как вдруг мой левый бок осветился. Громкий, сверлящий уши сигнал. Резкая боль по всему телу. Меня отбросило на несколько метров. Я лежал на спине, смотрел в пустое небо. Потом его загородило чье-то мужское лицо.

 – Ты какого черта вышел на дорогу?! – крикнул он мне. – Вон там дальше пешеходный переход, не знал?!

 – Пожалуйста… – промямлил я, – пожалуйста, помогите мне…

 – Да. Сейчас. Помогу.

 Лицо пропало. Я слышал только звук работающего двигателя и шаги этого человека. Захлопнулась дверь. Мотор взревел. Несколько раз, наверное, выжал педаль газа до упора.

 – Почему кругом всем наплевать?! – сказал я громко. – Почему кругом ОДНО ЗВЕРЬЕ?!

 Мужчина высунул голову в окно машины и сказал:

 – Добро пожаловать в ад.

 Когда по мне прошлась передняя пара колес, мое тело рвануло вслед за ней. Голова билась то об дно машины, то об дорогу. Ребра трещали, словно ломались сухие ветки. Вторая пара резины не заставила себя долго ждать. Она придала моему телу еще больше скорости. Так я перевернулся раз пять, теперь лежа на животе и нюхая асфальт.

 Услышал вновь шаги. Он вернулся ко мне.

 – Еще? – спросил он непринужденно.

 Я не ответил. Не мог. Запах асфальта постепенно уходил. Дышал я реже и реже.

 Опять визг шин. Задним ходом машина прошлась по мне всеми четырьмя колесами. Я вернулся на прежнее место.

 Закончив, незнакомый мне тип взял меня за ноги и потащил к своему смертоносному ржавому катку. Я думал, что сейчас мои ноги отсоединятся от тела и останутся у него в руках. Затащив меня на заднее сиденье, он бросил мое тело как ненужный хлам, закрыл дверь с такой силой, что она чуть не сорвалась с петель, сел за руль и как ни в чем не бывало, плавно и без дерганий, поехал дальше.


 ***


 – Что он сделал, мой мальчик? Что натворил мой сын?

 Я услышал голос матери, когда начал приходить в себя. Открыв глаза, я увидел темное помещение. Вернее, даже не помещение – это было похоже на пустое пространство. Нельзя было понять, находились ли здесь стены, пол и потолок, или нет. Абсолютная, бесконечная пустота.

 Чуть дальше от меня на стуле сидела моя мама. Глаза у нее были белыми как молоко, а ее старческое лицо выражало озабоченность, но вместе с тем, ей было все равно. Она просто принимала факты такими, какие они есть. Рядом стоял Леша. Свою левую руку он положил ей на плечо.

 – Скажи мне, Леша, что он натворил?

 Леша смотрел на меня пристально. Не отрывая от меня взгляда, он нагнулся к маминому уху, прикрыв свой рот рукой. Он шептал ей, но я все отчетливо слышал.

 – Я знаю, что он занимался этим с девушкой его родного брата. Он обманул ее, выдав себя за него. А несколько дней назад он напился и ехал с такой большой скоростью, что не успел остановиться. Он бросил меня там, на дороге.

 – Ты можешь простить моего сына, Леша? Можешь?

 Леша не ответил.

 – Мальчик мой, прости моего сына. Его душа и так отравлена. Он перенасытил ее своей похотью. Прости его.

 Леша улыбнулся. Опять прошептал что-то моей матери, но что, я в этот раз не услышал.

 – Как он погиб, Леша?

 – Он уехал за город. Взобрался на высокое старое здание и бросился в низ. Его тело так и лежит там.

 – Он сможет продолжать навещать меня, Леша? Сможет?

 – Я не знаю. Сейчас он не может ходить. Они считают, что с ним они еще не закончили.

 – Мама… – выдавил я из себя. – Мама, позволь мне возвращаться к тебе.

 – Кажется, я его слышу, – сказала мать, прислушавшись. Она медленно вертела головой.

 – Он говорит, что он не хочет вас больше навещать, – сказал Леша. Я посмотрел на него умоляющим взглядом.

 – Прошу, прошу, Леша, – обратился я к нему, – скажи моей маме, что я хочу ее видеть.

 – Что он говорит тебе, Леша?

 Мальчик так и не отвел от меня взгляда. Он улыбался мне. Улыбался и мстил. Он не простил меня.

 – Он ненавидит вас и Кирилла, – сказал Леша.

 – Нет… нет… это не правда… Леша, прошу тебя, скажи ей правду.

 – Но почему? – спросила мать.

 – Он считает, что вы всегда любили Кирилла больше, чем его. Он унес эту обиду с собой в могилу. Это последнее, о чем он успел подумать, прежде чем столкнуться с землей. Он не простил вас. Он покинул мир озлобленным.

 – Я не верю тебе, Леша, – сказала мама.

 Я почувствовал надежду. Я почувствовал, что стал приближаться к своей маме. Она-то знает. Она все знает.

 – Он мне сам так сказал, – продолжил мальчик. – Он ненавидит вас.

 – Больше не приходи ко мне, Леша, – уверенно сказала пожилая женщина. – Я запрещаю тебе приходить ко мне.


 ***


 – Они, все-таки, у вас как две капли воды… И такие красивые близняшки…

 – Да. Только я и могла их различить.

 Светлана Федоровна поднялась со стула, подошла к окнам и задернула шторы. За окном начало темнеть.

 – Включи ту красную лампу, дорогая, – попросила она, указав пальцем.

 Когда лампа своим тусклым светом освятила часть комнаты, гостья потерла ладони, тяжело вздохнула, посмотрела на Светлану Федоровну и спросила:
 
– Как вы думаете, почему вас перестал посещать мой Лешенька? А Никита как?

 Светлана Федоровна ничего не ответила, отчего мама Леши почувствовала тревогу, ведь эта пожилая женщина всегда проявляла ежесекундную отзывчивость.

 – Я думаю, – наконец, произнесла старушка, – что он закончил дела в этом мире, вот и перестал приходить. А вообще, ты слушай меня поменьше – я всего лишь старая чокнутая женщина.

 – Не слушайте, что о вас говорят другие, Светлана Федоровна. Не надо. Меня Леша тоже перестал навещать. Совсем. Я думаю, может он на что обиделся? Может, я виновата в этом?

 – Нет, – ответила Светлана Федоровна. Она направилась на кухню. – Не думай так. Просто запомни только все хорошее, что было в вашей семье. И Лешу запомни только хорошим. Тогда, он обязательно навестит вас снова.

 Светлана Федоровна вышла в коридор. Дверь на кухню была открытой. Она увидела Никиту. Он сидел за столом и смотрел в окно.

 – Знаешь, что я тебе скажу, дорогая моя? – начала Светлана Федоровна, не отрывая взгляда от Никиты.

 – Да? – отозвалась та заплаканным голосом.
 
– Любой сын, что бы он ни натворил, что бы он ни сделал, он всегда остается сыном. И он всегда ждет вас. Это не мы ожидаем, когда они навестят нас, это они ждут, когда мы пригласим их.