Электроугли

Вечер. Пятница. Конец рабочей недели. В те, теперь уже далекие времена, 18-00 было знаковым и определяющим временем для любого человека, если, конечно, этот человек не вахтовик и не работает на заводе, где имеет место быть конвейер.

В столице, и даже в самом ее центре, было немало предприятий, которые работали посменно. Но основная масса самого населенного города Советского Союза приходило на работу к 9-00 и в 18-00 сваливала домой. Восьмичасовой рабочий день – это было свято. В 70-х столица уже начала переполнятся. Темпы социалистического строительства не справлялись с потребностями населения, и очереди на получение жилья тянулись десятилетиями. Многие уходили в мир иной, так и не дождавшись заветной жилплощади, оставляя свою душу в переполненных коммуналках или соседствуя с тремя последующими поколениями. Но, люди, стремятся в Москву – здесь возможности, тут можно с кем-то удачно познакомится, получить хорошее место, а то глядишь – и в загранкомандировку попасть. Опять же: театры. Рестораны в расчет не берем – советские люди ходили в них исключительно редко: многие там за всю жизнь ни разу не были. Именно тогда начинают развиваться города-спутники, ибо добраться из Реутова в центр Москвы было проще, чем, скажем, из Орехова-Борисова.   Однако прирост населения Московской области сдерживала прописка, ибо московская прописка имела значение, да и престиж тоже. Москвичи, в этом плане, становились почти евреями: попробуй москвич жениться на не москвичке – вся семья тебя сожрет из-за появления нового претендента на жилую площадь. В общем, москвичи блюли за чистотой своих рядов.

Транспорт с трудом справлялся с растущим  населением столицы. Я не знаю, на какую нагрузку были рассчитаны ЛиАЗы, работавшие на городских автобусных маршрутах, но иногда складывалась неподдельное впечатление, что они – резиновые. Эти труженики свозили целые районы по утрам к станциям метро. Толпа желающих уехать на автобусной остановке иногда напоминала демонстрацию.

Примерно тоже самое происходило на вокзалах: самый настоящий людской муравейник двигался по платформам и сливался в зеленые электрички, такие же «резиновые», как и ЛиАЗы. Но даже при такой постоянной миграции, сопряженной с тяготами и лишениями, а порой и опасностью для жизни – ибо толпа не разбирала между собой больных и немощных, для многих живущих в области поездка в Москву – это было событие, которое люди могли себе позволить далеко не всегда.

Итак, в пятницу вечером, заранее, до отправления электрички, в нее заходит женщина с ребенком, мальчиком. Мальчик вбегает первым и ищет еще не занятое место у окошка. Но, даже если оно занято, ему охотно уступают место у окошка, двигаясь по гладким, холодным, деревянным сиденьям.

Мама садится рядом. Все ждут отправления. До самого последнего момента электричка будет набиваться людьми до такой степени, что двери закроются с трудом. К выходу надо пробираться заранее, начиная эту процедуру за две остановки до намеченной. Маме с сыном ехать примерное полтора часа до остановки Электроугли. Этот путь электричка проделывает с Курского вокзала, и этот путь составляет примерно одну треть от описанного Венедиктом Ерофеевым в поэме «Москва-Петушки».

Напротив мальчика сидит мужчина лет пятидесяти, в шляпе и потертом пиджаке отечественного производства. Эти костюмы покупались и носились пятилетками сотрудниками НИИ и проектных отделов заводов. Женщина, та, что с сыном, тоже работает в подобном учреждении: центральном научно-исследовательском бюро Минмонтажспецстроя.

Мальчик смотрит в окошко, затем на дядю, что сидит напротив в шляпе. Сморит пристально и вдруг целенаправленно у него спрашивает:

- Скажи-ка, дядя,  - дядя обращает свой взгляд на мальчика, поправляет очки, а мальчик спокойно продолжает: - ведь не даром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана?... Далее, дядя вынужден выслушать все творение Лермонтова до конца, поправляя мальчика в местах, где он сбивался. Никто не удивлялся, мама также безучастно наблюдала за происходящим. В этот момент семьей мальчика была вся электричка, перед которой он отчитывался за выученный стих. Так и жили мы, одной великой семьей в коммунальных квартирах и переполненных автобусах и электричках. Этим мальчиком был я! Женщина – моя мама!

Я решил, что в этом рассказе я не буду менять имена и фамилии- пусть будет именно так, как оно и было!

В жизни, как правило, все закономерно и логично… Все, да не все! Например, вполне логично, что мое детство прошло в военном гарнизоне в городе Козельск, что в Калужской области – ведь мой отец был военным, сначала ракетчиком, потом офицером КГБ. Логичен и закономерен тот факт, что мы жили в Москве, так как мой отец тоже был сыном полковника центрального аппарата КГБ – моего дедушки, и путь в Москву ему был предначертан. Логично, что мы жили в Германии, так как теперь уже мой отец, являясь офицером центрального аппарата КГБ, ожидаемо получил туда соответствующее назначение. Даже тот факт, что я лежал в госпитале, в котором семьюдесятью годами ранее лечился Адольф Гитлер – то же было логично, и таких, как я было много. И так же было много таких, и я в их числе, кто учился в аудитории, где когда-то выступал Ленин. И, наверняка, много таких, как я, кто смог совместить длительное пребывание в местах, где пребывали подобные личности, и так же, как и я теперь многим рассказывают об этом, отчасти гордясь, отчасти сам тому удивляясь и преувеличивая значимость данных фактов.

А вот – Электроугли… Как для меня, так и для всей моей семьи были весьма не логичны и не закономерны.

Этот городок появился из рабочего поселка, который образовался вокруг завода «Электрические угли» незадолго до Революции. В России наступала электрическая эпоха еще до Ленина с его планом ГОЭЛРО. Завод Электрические угли живет и поныне, и без его продукции не тронется ни один троллейбус отечественного производства. Лежащие вокруг завода деревни имеют более длинную и богатую историю, нежели сам город. Например, Кудино, Черепково, были известны в дореволюционной России производством огнеупорного кирпича. Далее, в сторону Фрязево находилось имение помещицы Каринской, очень небольшое, всего из четырех дворов, составляющее ныне не существующую деревню Демидово. На месте Демидово сейчас находится поселок имени Воровского. Это очень логично, так как первый советский дипломат Вацлав Воровский работал когда-то на местных торфоразработках, а сам поселок получил статус рабочего и относящегося именно к данным торфоразработкам. Практически все его жители имели отношение к добыче торфа и не имели никакого отношения к производству электрических углей, которые производились в Электроуглях, что в примерно в 12 километрах. Многие ошибочно полагали, что станция Храпуново, на которой надо выйти из электрички, чтобы попасть в поселок имени Воровского, эта станция, сохранившая его прежнее название. Увы, нет! Станция Храпуново в своем название хранит фамилию путейных дел мастера, который, в том числе, построил и данную станцию. Местом моего рождения по паспорту значится поселок имени Воровского, что тоже логично. Мой дедушка, Персианов Сергей Васильевич, был очень известен в этом поселке. Не участвуя в Великой Отечественной войне, в военный период он стал местным Героем, работая …. Педагогом. В конце войны Персианову Сергею Васильевичу было присвоено звание – Заслуженный учитель РСФСР.  Так Советское государство оценило его вклад в воспитание и обучение детей, многих оставшихся без родителей и без крова. Сегодня власть имущим стоит задуматься и вспомнить уроки истории, как вопросами беспризорников занимался не кто-нибудь, а Феликс Дзержинский, председатель ВЧК. Другими словами, то был вопрос государственной безопасности. Не изменилось этого отношения и во время войны. И в целом, изучая историю, читая новые и новые документальные материалы, начинаешь формировать новый, уже освобожденный от временных эмоций взгляд. Это, как книги и рассказы о войне: сразу после войны они были сатирическими и явно унижающими в карикатурных формах врага, потом они стали повествовательными, описывающими подвиги героев войны, создавая примеры, и только потом со страниц книг полилась суровая правда без купюр, заставляющая задуматься о сути войны. Так же, мы сейчас видим, как меняется отношение к культу личности и эпохе красного террора: уже позади период тотального гнева и осуждения, только закончилось время описания тех лишений и страданий, которое пережили или не пережили наши предки, теперь мы уже начинаем задумываться в причинах этого террора. И все, оказывается, не так однозначно, и герои уже могут оказаться и не героями.

Мой дедушка тоже оказался винтиком машины красного террора. Уже вряд ли удастся выяснить каким образом потомственный учитель оказался в рядах Частей Особого Назначения (ЧОН), прообраз будущих внутренних войск. Он умер, когда мне было пять лет, и я его почти не помню. На моей бабушке, потомке семьи священников и тоже, как и он, учителе, Сергей Васильевич женился в достаточно зрелом возрасте – 39 лет, и бабушка, Лебедева Любовь Николаевна, очень существенно его пережила. Но ее рассказы о дедушке не затрагивали его до педагогической истории. Единственным свидетельством его службы в ЧОН является фотография его батальона, на которой он стоит среди прочих в строю с трехлинейкой за спиной в буденовке. Судя по времени сделанной фотографии, мой дед участвовал в событиях на Тамбовщине в период крестьянского восстания, в советской историографии известной, как «Антоновщина».

После демобилизации Сергей Васильевич по разнарядке был направлен в только что основанный Московский Торфяной Институт. Решать стратегический вопрос энергообеспечения страны большевики начали с использования подручных ресурсов, коим являлся торф. Долгое время, почти до самого конца существования советского государства, выпускники ВУЗов не имели свободы выбора и направлялись по разнарядке к месту работы. Дед мой уехал недалеко, туда, что стало позже поселком имени Воровского. В 1931 году, в стране началась всеобщая ликвидация безграмотности. Надежные сыны партии направлялись в организовавшиеся педагогические институты. Московская область по замыслу коммунистов должна была стать примером для остальных регионов. Так мой дедушка стал учителем. Окончив Московский областной педагогический институт, он вернулся в поселок, где и снискал славу при жизни. Его не пустили на фронт, как он не просился, сказав, что фронт его здесь, в школьных классах.  Долгое время он был бессменным директором школы. Бабушка моя работала рядом с ним, в той же школе. И я уже был взрослым, когда неоднократно наблюдал картину уважительного отношения к моей бабушке со стороны взрослого населения поселка: с ней здоровался буквально каждый, немного наклоняя голову или снимая головной убор, называя уважительно и непременно по имени и отчеству – Любовь Николаевна.

И все это было логично и закономерно, потому, как следовало одно из другого и имело под собой основу. И даже, тот факт, что я родился в действительности в Москве, в роддоме на 3-й Парковой, не являлся основанием считать меня москвичем, так как советская юриспруденция (впрочем, как и современная) прописывала детей по месту прописки матери.

Дедушка с бабушкой жили в двухэтажном деревянном доме на окраине поселка, ближе к платформе 43 км.  И вот, однажды, этот дом, точнее его часть (один подъезд) сгорел. Мои прародители не успели взять ни документов, ни каких-либо вещей – сами только успели выскочить и остаться в живых.

Вот здесь логика заканчивается, потому что в связи с данным бедствием дедушке с бабушкой была предоставлена квартира на первом этаже пятиэтажного дома, по странному совпадению, на улице Школьная, но в городе Электроугли.

В тот момент, когда Сергей Васильевич и Любовь Николаевна переехали в Электроугли, там было три школы: 30, 31 и 32.  В последствие была построена Школа № 33, но Школа № 32 очень скоро, в виду аварийности здания прекратила свое существование. Вместе с прекращением деятельности школы № 32, закончилась и трудовая деятельность моих прародителей.

Совсем недолго в тридцать второй школе работала и моя мама, но очень быстро перешла на новую должность – жена офицера.

Дедушка умер, когда мне было пять лет. Его похоронили во Фрязево, на кладбище с сохранившимся в советских перипетиях погостом. Отношения мамы со свекровью не складывались – слишком уж разные социальные слои чекисты и священники – и наша семья в составе мама, папа, я, сестра и бабушка стали жить в Электроуглях, в однокомнатной квартире. Удивительно, но иногда к нам и гости приходили и даже ночевать оставались. Вот так нелогично и непонятно, на очень непродолжительное время в нашей жизни оказался этот городок Электроугли.

Там я пошел в первый класс, в новую 33-ю школу, в 1-б класс, где нас было аж 45. Тут были заложены основы меня бабушкой, улицей и школой, ибо родителя уходили на работу рано (на работу они ездили в Москву) и приходили поздно. По выходным мы часто ездили к папиным бабушке с дедушкой, но это мероприятие я очень не любил, главным образом, из-за дороги. С сестрой мы тоже общались практически по выходным, ей по моему примеру приходилось отбывать срок в садике на пятидневке. Меня тоже определили в группу продленного дня, но она меня не удержала.

Моя первая учительница, Клавдия Ивановна, жила в ломе через дорогу, где начиналась улица Лесная, аккурат рядом с конечным кругом единственного в городе автобусного маршрута. Как мы жили? До ближайшего телефона надо было ехать полчаса: это чтобы мы могли куда-то позвонить, а нам – только телеграммой. И это центр мира – Московская область. Неудивительно, что в нашей стране в 70-х годах находились поселения, в которых ничего не знали ни про революцию, ни про войну.

В школу можно было попасть тремя маршрутами: обычный – через центральный перекресток, короткий – дворами напрямик и романтический – по Лесной улице, буквально через лес. Мой товарищ и первый школьный друг, Сережа Куркин, жил по пути моего следования, поэтому я всегда заходил за ним. И он, даже когда это грозило явным опозданием, никогда не трогался с места, пока я не зайду. Если мы опаздывали, то бежали коротким путем, в обычном режиме шли обычном маршрутом, обратно же – только по Лесной, большой толпой провожая Клавдию Ивановну до дома.

Парты, за которыми мы в школе сидели, я больше нигде и никогда не видел. Только в старых черно-белых фильмах. Это были те самые старые парты с открывающимися крышками для портфелей.

Конечно, само по себе мое пребывание в не свойственном мне социуме провоцировало меня на определенные эксперименты. Меня окружал контингент сугубо гражданский. В последствие в «военных» школах то, что я сотворил здесь было делом обычным, даже для первоклашек. Но в Электроуглях моя «выходка» имела ранг события, выбивающего из обычной размеренной колеи целый город. Мой папа, офицер КГБ, подарил мне трассирующий патрон от автомата Калашникова. Предварительно, он вытащил из гильзы пулю, высыпал порох и показал мне, как он горит. Затем вставил пулю обратно и бесполезный патрон подарил мне. Не сомневайтесь, я его притащил в школу и в туалете показал своим товарищам. Ранее они патроны видели только по телевизору и на картинках, но сообразили сразу и…. застучали. Вот, сразу побежали и рассказали. Но самое интересное, им не поверили. Учителя решили, что это игрушка. Был вызван военрук. Военрук работал одновременно в трех школах: 31-й, 30-й и нашей, 33-й. Это был самый военный человек города. Он пришел, взял патрон в руку и выдал компетентное экспертное заключение, которое повергло всех в шок. Далее, я, ученик первого класса, 7-ми лет от роду, пояснил гуру военной науки, что этот конкретный патрон можно не опасаться, даже если ударить гвоздем по капсулю, то все равно внутреннего взрыва в гильзе не произойдет.

- Почему не произойдет? – кричал военрук, - Ты знаешь, что это?

Я плакал, хлюпал и сквозь слезы рассказывал:

- Да, это патрон от автомата Калашникова, калибр 7,62, трассирующий…

Военрук немного опешил, внимательно на меня посмотрел и спросил снова:

- Почему не произойдет?

- Я порох оттуда вытряхнул и сжег…

- Я забираю этот патрон, отдам родителям.

Мне было все равно, у меня дома было еще штук десять. Родители, занятые на работе никак не шли за патроном. Прошло около двух недель. Тогда поздним вечером к нам домой пришла моя учительница Клавдия Ивановна. Было это где-то в восемь часов вечера, и она была сильно удивлена, застав меня дома одного.

- А где мама с папой? – спросила она

- Они приезжают около десяти

- А бабушка? – вопрос был задан очень удивленно

- Бабушка сегодня на дежурстве в детском садике.

Бабушка устроилась работать няней в детский сад, где на пятидневке отбывала срок сестра.

- Ты пригласишь меня в дом? – деликатно спросила учительница.

- Проходите.

Клавдия Ивановна осмотрела обстановку. В маленькой комнате, где жила наша большая семья еще помещалось и пианино – обязательный атрибут семьи на многие поколения. Она присела на стол, где были разложены мои уроки. Огляделась. Остановила свой взгляд на почетной грамоте отца, стоявшей на пианино и большой и яркой надписью - «КГБ СССР». Затем, она прочитала мне лекцию о том насколько плох мой поступок, что я притащил в школу боеприпас. Я в ответ ей рассказал, что я знаю про боеприпасы, какими они бывают и как устроены, затем продемонстрировал имеющиеся боеприпасы в моем арсенале, еще припасенные с детского садика, имевшего общий забор с воинской частью в городе Козельск Калужской области. Когда я положил на стол учебную Ф-1, учительница подпрыгнула. Я ее успокоил, объяснив, что граната учебная и демонстративно выдернул чеку. Лицо Клавдии Ивановны побледнело – я вставил чеку обратно.

- Мне дедушка рассказывал и показывал, как с ними надо обращаться, - пояснил я.

- Дедушка папин? Он воевал?

Я кивнул. Учительница глубоко тяжело вздохнула и покинула нашу тесную обитель. Больше никто об этом случае не вспоминал, и, даже, мой отец ничего не узнал.

Не то, чтобы в Электроуглях не было ветеранов. Конечно, были. Но, как правило, сугубо гражданские жители из маленьких городов, не имевшие навыков военной подготовки, которых призывали на фронты Великой Отечественной, попадали в пехоту и в самое пекло. Для большинства таких призывников война заканчивалась быстро: либо гибелью в первом же бою, либо госпиталем и инвалидностью. Большинство семей Электроуглей хранили память о невернувшихся. Вернувшиеся сидели в маленьких двориках между домов, играли в домино и попивали беленькую, тряся протезами. Дворики эти были действительно маленькими, образованные плотно стоявшими квадратами пятиэтажками. Внутри двориков всегда имелось один или два столика и навесом или без такового, где всегда сидели мужики, играли в домино или карты, согревая горькую жизнь спиртным. Им никогда не мешали и не подходили близко. Даже жены не досаждали им лишний раз. Женщины же сидели на лавочках около подъездов. Женская власть демонстрировалась криком на весь двор, сделанным из окна квартиры. Причем, даже если чья-то жена в это время находится на улице, чтобы продемонстрировать свое семейное величие, она непременно поднимется в квартиру, высунется в окно и лишь тогда издаст истошный вопль: «Коля! Ты мусор вынесешь сегодня?!» И весь двор знает, что Коля не вынес мусор. Коля, нехотя, кладет карты на стол:

- Извините, мужики, пять минут…

- Давай-давай, только пулей, а то твоя житья сейчас никому не даст, - понимающе одобряют мужики

Коля встает из-за стола и тоже кричит на весь двор:

- Иду! Выстави ведро за дверь!

И весь двор знает, что Коля подчинился, мусор будет вынесен в кратчайшее время, а значит, в семье Коли царит покой и благополучие.

А вот у Сереги в семье проблемы: его жена кричит уже полдня, надрывая глотку с балкона, требуя выбить ковер. Но Серега в ответ тоже кричит и тоже на весь двор:

- Завтра утром выбью, дай в субботу с мужиками посидеть!

С каждый разом, голос Сереги становится все протяжней от заплетающегося языка, начинают появляться взаимные оскорбления и пожелания отправится в поиски интимным мест. Это значит, что жена Сереги, скорее всего, будет сегодня бита за дискредитацию мужа в глазах дворовой общественности, и всему двору еще предстоит слушать «ночной концерт». Все в предвкушении такого концерта в полголоса обсуждают предполагаемый сценарий, вспоминая результаты прошлого представления. И почти никто не сомневается, что завтра рано утром жена Сереги пойдет выбивать ковер, пока все спят, чтобы не выставлять напоказ свежие фингалы.

А пока, за стоиками под удары доминошных фишек и бульканье разливаемой по стаканам беленькой идет жаркое обсуждение международной обстановки.

- Ты слышал, наши и кубинцы решили поддержать Менгусто, как его там, Хуйли Мариам…

- Не Хуйли, а Хайли… Теперь и в Эфиопии будем строить социализм…

- Не просто это будет, америкосы не дадут. Сейчас вмешаются, из соседнего Сомали двинут по нашим эфиопам…

- Это с каких это пор они уже наши? У них еще впереди: «Всякая революция лишь тогда чего-то стоит, если она умеет защищаться», как Владимир Ильич сказал,

- Ну с этим мы им поможем, будь спок. Эх, я бы сейчас этим американцам бы как бы по зубам-то на моей тридцатьчетверке, - мечтательно, заплетающим языком произнес один из мужиков преклонного возраста, тряся медалями и обтянутым черной кожей кистевым протезом.

Тут, включился в разговор вернувшийся Коля:

- Эфиопы – они завсегда наши! Вы в курсе, что Пушкин – эфиоп?

- Да ладно! А я тогда – китаец, - оживился уже никакой Серега и растянул на своем лице пальцами глаза.

Мужики, встали на сторону Сереги:

- Ну ты, Колян, сказанул: Пушкин – эфиоп! Да ты хоть видел, что он пишет: «Я помню чудное мгновенье…»  Вон, вишь, мое чудо у подъезда, - сказал один из мужиков и показал пальцем на группу женщин, толкущихся около подъезда, тоже что-то обсуждающих.

Коля не унимался:

- Во-первых, не пишет, а писал – его убили давно!

- Да ладно… - тут мужики уже начали прикалываться, - Наверное, из-за бабы, сто процентов из-за бабы, все зло от женщин.

Но Колю сейчас интересовало торжество исторической правды:

- Да, представьте себе, из-за бабы.

Включился Серега:

- Что, Пушкин мусор не любил выносить?

Коля не выдержал, вскочил на пенек рядом со столом и закричал:

- Тихо! Всем молчать! Пушкин – потомок арапа, которого Петр Первый усыновил, и который был родом из Эфиопии. Поэтому, мы с эфиопами – братья! Долг нашего народа разорвать отношения с сомалийцами и помочь братскому эфиопскому народу! И убил Пушкина – Дантес, которого тот на дуэль вызвал. Вот, если ты – Коля указал на единственного холостого за столом Васю – будешь к моей жене приставать, я тебя тоже на дуэль вызову!

Вася в буквальном смысле проснулся:

- А я че? Да фиг твоя Маруся сдалась…

- Да я, к примеру, не буквально - пояснял Коля.

- Слыш – Вася начинал возмущаться, - Я тебя сейчас для примеру про меж глаз, без дуэли сниму тебя с пенька-то. Ты думаешь, мне баб не хватает, что ли?

- Да, - мужики оживились с новой силой – Ты про продавщицу из Дома быта? Или ждешь, пока Ленка Исаева подрастет?

- Ну вот, - вставил ветеран, - Прям, как фронте: начали про Хуйли, закончили бабами.

За столом раздался громкий хохот.

Ленка Исаева жила в моем подъезде на третьем этаже и училась в моей школе, десятом, выпускном классе. Девка была красивая, как говорится, до чертиков. Мы с Сергеем Куркиным неизменно провожали ее до школы, следуя по пятам – она все-таки старше. Всеми доступными средствами мы отгоняли от нее ухажеров, обстреливая их из рогатки, обливая водой в школе, стоило им только пройтись с ней рядом или остаться с ней наедине. Мы очень строго и бдительно следили за ее целомудрием, иногда даже дожидались после школы, чтобы следовать за ней по пятам до дома. И не дай Бог, кому-то из парней увязаться с ней… А если он еще и портфель ее возьмет… В него могли лететь комки грязи, пульки от рогаток и обрушена вся мощь брызгалок с мыльной водой. Нас старшеклассники догоняли, вешали оплеух, но мы продолжали несли оборону Исайки, как мы ее звали.

Тем временем, мужики, уже бурно обсуждали бабский вопрос. Их прервал звучный и громкий голос, возвысившийся надо всем двором:

- Слушайте! Слушайте все!

На балконе одного из домов показался Федя Байконур. Федя служил срочную службу на Байконуре, непосредственно на стартовой площадке, занимался подготовкой ракет к пуску. Однажды ракета взорвалась. Почти все его сослуживцы погибли. Федя сошел с ума и был комиссован. Его помешательство заключалось в проявлении тяги к публичным выступлениям по вопросам освоения межпланетного пространства. Федя выходил на балкон, делая из него трибуну, и вещал народу правду о космосе. К нему очень быстро приклеилась кличка – Байконур.

- О! Байконур проснулся, - мужики развернулись и устремили взгляды на импровизированную трибуну.

- О чем, интересно, он сегодня, опять про конец света от столкновения с кометой?

- Товарищи! – Федя властно приподнял подборок и начал речь – Братский народ Эфиопии тоже достоин участия в космической программе по освоению космоса!

- Блин, и он туда же… - выругался Вася – Нам еще только в космосе эфиопов не хватало…

Суббота клонилась к вечеру, на плохо освещенные дворы ложился кромешный мрак. В этой темноте люди передвигались по памяти, храня в голове подробный навигатор с указанием рытвин и выбоин. Вскоре, на весь двор полилась песня:

«Над границей тучи ходят хмуро…»

Факт звучания песенной композиции в исполнении дворового мужского хора является знаком для жен, что мужей пора разбирать по домам. Звучание песни постепенно редеет, пока за столом не останется всего два исполнителя: дед-ветеран и холостой Вася. Один из них уснет прямо под навесом, и, встретив рассвет, будет разбужен женой Сереги, выбивающей ковер и сверкающей фингалами.

Воскресенье – женский день. Мужья спят после субботнего отдыха, а жены живо обсуждают их вчерашнее состояние: у кого был круче в стельку. Затем женское обсуждение перейдёт постепенно на кухню и содержимое окрестных магазинов: что куда привезли и где выбросили. Собственно, магазинов не так много: на центральном перекрестке Дом быта и Восход. Советская торговая марка «Восход» больше была известна по одноразовым лезвиям, после использования которой лица у мужчин становились неизменно синими, но зато гладкими. Еще универмаг, книжный, хозяйственный и, традиционный для каждого советского населенного пункта, винно-водочный. Автобусный маршрут пролегал от Лесной улицы до железнодорожной станции, все магазины располагались по пути его следования. Соответственно, те кто жили ближе к станции, могли быстро купить хозяйственные товары, но за продуктами им уже надо было ехать, и, соответственно, наоборот. Для нужд населения всенепременно имелась и поликлиника, которая оказывала примитивную медицинскую помощь и консультации. По более серьезным вопросам уже надо было ехать в Ногинск, в районную поликлинику. Следует, правда иметь в виду, что понятие «примитивная» медицинская помощь того времени существенно отличалась от времени сегодняшнего. Моя бабушка, заметив, что я постоянно гундосю в нос и прерываю дыхание во сне, отвела меня к местному ухо-горло-носу. Отоларинголог осмотрел меня и выдал вердикт о необходимости удаления аденоидов.

- Где и когда это можно сделать, - поинтересовалась бабушка, предполагая, что придется ехать либо в Ногинск, либо в Москву, - А то малец-то мучается, задохнется совсем.

- Приводите его завтра к двум, возьмите с собой две пачки мороженного.

На следующий день я вместе с бабушкой прибыл в условный час к доктору. Доктор посадил на бабушкины колени, она же крепко обхватила меня вокруг пояса.

- Раскрой рот – повелительно сказал врач, сверкая зеркалоглазом, и стал внимательно рассматривать мое горло, постепенно заговаривая мне зубы.

- Мороженное нравится, тебе?

- Нравится, - отвечал я.

- А какое тебе нравится больше?

- Фруктовое за семь копеек.

- Ну вот, сейчас мы тебя немного прооперируем и будешь два дня есть только мороженое и пить холодные напитки, горячие – ни в коем случае!

Для меня это была радостная новость: мороженое – это всегда был праздник.

- Открой рот по шире, - снова попросил доктор нежным убаюкивающим голосом.

Я раскрыл рот настолько широко, насколько это было возможно. Врач сначала взял ложку, прижал к низу мой язык – это было вполне обычно. Ожидаемо, что он бы еще должен попросить меня сказать «А-а-а». Но вместо этого, другой рукой врач засунул в мой рот какой-то крюк, что-то им там зацепил и натужился. Потом резкий рывок, и – доктор вытащил крюк изо рта с нанизанной на нем склизкой частью моего тела.

- Не закрывай рот, - громко сказал он. Затем, он взял со стола пачку мороженного, раскрыл его и стал запихивать в мой рот большими кусками.

- Ешь, только потихоньку.

Я съел две пачки мороженного «Пломбир» за сорок восемь копеек и был отпущен домой – вся операция длилась не более, чем минут пятнадцать с учетом подготовки и консультации, а также – поедания мороженного.

В понедельник утром автобусы-труженики повезут население города к железнодорожной станции. Одни ехали в Москву на работу, пересаживаясь на электрички, другие направлялись на заводы, которые находились непосредственно рядом со станцией – завод Электрические угли, кирпичный, керамический и сажевый.

Но это будет в понедельник, в воскресенье, пока взрослые мужчины отсыпаются от вчерашнего отдыха, и их жены наслаждаются общением, молодежь, шастает по лесам и озерам. Встреча с такими компаниями не сулила ничего хорошего даже для таких мальцов, коими в то время являлись мы. Патлатые юноши, вечно и показушно пьяные и такие же девушки с ярким макияжем. Им, как правило, учащимся техникумов или ПТУ, всегда не хватало чего-то. Впрочем, чего понятно – денег, чтобы купить еще пузырь. После второго пузыря, планка падала и способ получения денег не имел значения – обычно это был простой гоп-стоп у кого неважно, достаточно проходить мимо. А для запугивания, чтобы опустошенный не возмущался, последний получал в торец. Отделение милиции находилось на другом конце города. Но, если честно, я ни разу не видел в городе милиционера или милицейскую машину. Местная милиция просто отрабатывала социалистическую зарплату, приходя на работу и не ломая показатели примерного города. Со всем остальным мы разбирались сами, как могли. Каждый поход в лес мог закончится чем угодно, но жажда познаний и приключений была сильнее.

Так жил не только город Электроугли, так жила вся страна, в которой люди сами себя воспитывали, и смелость и решительность – были качествами без которых люди просто не выживали, просто, в один прекрасный момент не возвращались домой.

Ну что можно сделать с таким народом? Чем ты его напугаешь?