Ангелы, плаха, гробы и два кота

Добро пожаловать на эшафот!

- Многоуважаемые горожане! – на площади горланил вихрастый глашатай. – Опосля затяжной отлучки наш драгой палач обернулся в город и хлебосольно ожидает всякого на эшафоте! Лиходей отслушал курсы повышения квалификации на чужбине и теперь готов явить новейшие вычуры своего ремесла. Поспешайте занять очередь! Всяк будет обслужен в лучшем виде!

    Народ возбуждённо загалдел. Кому-то не терпелось расстаться с рукой, глазами, кому-то обезглавиться или колесоваться, кто-то потирал шеи, предвкушая нежные объятия конопляной верёвки, а редкие эксцентрики уповали на анальную грушу.

  - А жечь будет? Ух, костреца бы! – выкрикнула рыжеволосая баба с бородавкой на носу.

  - На дыбу хочу! – вторил ей дюжий бородач.

  - Меня пущай в кипятке сварит! – пропищал рябой старикашка и противно захихикал.

  - А меня, как многодетную матерь, четвертовать без очереди!

  - Покойно, граждане, не лотошитесь! – перекрикивал толпу глашатай. – Всё это тривиальные анахронизьмы! Пошлятина и зазряшная морока! Это вам не ярмарка – одному то подай, другому – это. Пока все по одному пройдут – у живореза длань и отсохнет! Не, братцы, теперича всем огулом казниться будем! Таков изыск!

  - Да брешешь, пустоболт! – гневилась толпа. – Это как же всех-то разом? Плаха поди уж больно убориста!

    Но возмущение не разрослось. На эшафот шагнул палач, гологоловый здоровила в оранжевой тхераваде и чётками в руке. Оглядел онемевшую толпу, совершил намасте и молвил:

  - Братья и сестры! Отныне объявляю массовую казнь через помилование!

  - Один обман везде! Проходимец! – выкрикнул кто-то, и чернь снова забурдела.

Старая коза и пломбир

     Молодая пастушка, чопорно сложив конопатые руки на груди, возлежала на утыканной клевером лужайке. Устремив водянистые, с коричневатыми слёзными бороздами как у той-терьера глаза к небу, предвкушающе чмокала губами. Но почему молодая? Отчего герои большинства произведений всенепременно молодые? Нет уж, пастушка была престарела. Или старушке не под силу управиться с немногочисленным стадом коз? Отнюдь! Это была толковая и бойкая старушка. К тому же, мечтательница. Размазанные по небу космы облаков чудились пастушке остатками ванильного мороженого на бирюзовой тарелке. Знамо дело, остатки – сладки. Вот она и причмокивала, любуясь кем-то недоеденным пломбиром. Не иначе, как ангелами.

  - Не люблю тарелки с оставшейся едой – бурчала старушка. – Но разве ангелам на это попеняешь?

  - Мее-мее! – соглашались с пастушкой патлатые козы, кивая рогами-полумесяцами.

    Одна из них, дряхлая, с отвисшим пустым выменем и слоящимися рогами, на дрожащих ногах подошла к пастушке и притулилась рядом. Две старухи разного рода-племени, ласково обняв увядающие тела друг друга, блаженно вздремнули. Бабке снился пломбир, а козе… коза, доселе не видавшая снов, ловчее, чем в молодости скакала по сливочным облакам и небесным лужайкам, гикая и звонко блея.

    Когда старушка проснулась – на неё глядели остекленевшие жёлтые козьи глаза. С посиневшего языка, кувыркнувшегося изо рта мёртвой козы, вязко стекала белая струйка. «Отведала пломбиру, дереза» - вздохнула старуха и облизнулась.

Фонарики

   Ксюша очень боялась темноты. Её тяжёлого, липкого дыхания и кровожадных монстров, таящихся в её густоте. Родители не закрывали дверь в спальню дочери на ночь, оставляли включенным ночник. Иногда наспех тараторили сказку. А вот дедушка зажигал волшебный фонарь для дрожавшей под одеялом внучки, и на потолке кружились ангелы в причудливой игре света и тени. Вместе с ангелами он стоял на страже Ксюшиного сна. Досужий сиамец Пунш, неизменный спутник дедушки, тоже приходил посмотреть сказочное «кино» на потолке.

    Теперь уснул дедушка. В строгом костюме, непривычно востроносый, со сложенными на груди прозрачно-белыми руками, дедушка спал в странной прямоугольной деревянной кровати, похожей на пенал или шкатулку от маминых украшений. Ксюша стояла рядом - её черёд охранять дедушкин сон. Пунша почему-то не взяли. Да и кто бы стал его искать – кот куда-то запропастился.

    Девочка где-то нашла отцовский фонарик и попыталась вложить дедушке в ладонь. Окоченевшие пальцы не разжимались. Тогда Ксюша припрятала фонарик в складках одеяла. «Чтоб тебе было не страшно, деда, когда проснёшься» - прошептала Ксюша дедушкиному уху. Взрослые мрачно куксились, кто-то плакал. Потом «пенал» накрыли крышкой, заколотили и закопали. «Как же он выберется, когда проснётся?» - спросила Ксюша у матери. «Он не проснётся, милая» - всхлипнула женщина.

    Уже ночью, лёжа в кроватке, Ксюша вертелась – ждала деда. А вдруг выспался? Чуть скрипнула половица. Дверь в детскую приоткрылась. «Дедушка, это ты?» - обрадовалась девочка. На кровать запрыгнул кот и замурлыкал. Принял пост дедушки. Девочка, притянув к себе Пунша, уснула.

    Согбенная мужская тень неторопливо приближалась к подъезду, подсвечивая фонариком дорогу.

Предательство

   Кузьма презрительно морщился и подёргивал редкими усами. Казалось, он вот-вот повернёт лобастую голову в сторону и досадливо сплюнет. Мол, тьфу, какое малодушие. Мужчина, его самый лучший друг, на которого Кузьма столь осуждающе взирал, совершал нехитрые манипуляции с потолочной балкой и верёвкой. Вспомогательный табурет красноречиво стоял рядом.

   Жалкий спектакль отчаявшегося человека вызывал в Кузьме злобу и обиду. Он с отвращением смотрел на опущенные плечи друга, на безвольно повисшие плетями руки и невидящий застывший взгляд, на мёртвую механику тела, с какой человек проводил унизительную подготовку к смерти. Природа Кузьмы, его прагматичная самость и врождённое жизнелюбие были не в силах принять и понять причины столь деревянной покорности обстоятельствам. Эта была уже вторая попытка человека. Сразу не сложилось – верёвка оборвалась. Кузьма тогда не просёк, что происходит, но почувствовал что-то тревожно-гадкое. Он даже обмочился от страха, когда увидел болтающегося на верёвке друга. Но в этот момент она порвалась, и мужчина тюком рухнул на пол и рассмеялся. А Кузьма убежал. И вот теперь всё снова…

   Кузьма не был неженкой. Напротив, не единожды был битым жизнью. Его много раз предавали, увечили, шпыняли, прогоняли как прокажённого, проходили мимо его беды. Большую часть жизни Кузьма скитался, побирался, бомжевал. Отсутствие крова сменялось духотой и теснотой вонючих клеток. И даже тут, взаперти и смраде, ему приходилось бороться за своё право жить.

   Не успел влюбиться, как был оскоплён. Не всякая кошачья доля сулит мягкие перины и ласковые руки. Но коту однажды повезло – он встретил своего друга, снова поверил человеку. Жили они весело, душевно. Как вот теперь новое предательство – в новой, изощрённой форме. Кузьма недоумевал, как такое может быть!? Он дрался за жизнь до последнего зуба, царапался до последнего когтя. Он коченел, подранный дворовыми псами, под помоечным контейнером. Но каждый его изорванный клочок жаждал жизни. Странные, странные люди, с непостижимой для кошачьего ума психологией!

   Коту надоело таращиться на мерзкое действо человека. Он хмыкнул, бросил полный жалости взгляд на друга и пошёл прочь. «А насрать на всё!» - подумал Кузьма, залезая в лоток. Выкопав ямку и присев, он услышал, как за стеной загремел упавший табурет.

Успеть за сутки

   Планета, отравленная метастазами жизнедеятельности биологических организмов, хрипло вздохнула и просипела: всё, земляне, издыхаю. У вас сутки на самоликвидацию. Поспешите! Никаких ковчегов – этот номер больше не пройдёт! 

   Загудел океан. Ветер завыл реквием. Солнце с луной выпили, не чокаясь. Засуетились люди. Застучали топорами. Безотказные деревья податливо протягивали ветки, накренялись стволами, подставляя древесину под топоры. Люди лихорадочно сколачивали гробы. Ложились – помирали. Бессловесная фауна добросовестно отпевала своих властелинов. Похоронный оркестр звучал скорбно и величаво. Слоны трубили, топоча ногами. Птицы заунывно чивикали. Плакальщицы-мартышки пискляво хныкали. Волки скулили, прощаясь с луной. Бобры нагрызали колья для крестов. 

   Разноцветные бумажки, подхваченные остервеневшим ураганом, прикладывались бесполезными пластырями к агонизирующему земному шарику.