32
921
Тип публикации: Критика

Дядя Кумор принялся конопатить свою норку уже в середине августа, когда западный ветер сменился северным, и воздух начал пахнуть солью. И сказки, которые дядя Кумор рассказывал малышам, тоже стали солёными, как огурцы тётушки Куморихи, и всё чаще дядя Кумор вздыхал, а потом замолкал, от чего малышам становилось страшно, и они жались друг к другу.

В сентябре полезли грибы, и запасливый Жушши целыми днями таскал их домой, навешивая на иголки. В сентябре он всегда сходил с ума и разговаривал только сам с собой, да и самому себе не говорил ничего вразумительного, лишь пыхтел: “Надо спешить, пых-пых, надо спешить, пых-пых, осень коротка, пых, а до весны, пых, далеко. Далеко, далеко. Пых-пых. Надо спешить.”

А когда листья, наслушавшись песен ветра о северной свободе, оторвались от ветвей и полетели, шурша на своём листвяном наречии о скорой зиме, беззаботным и весёлым оставался один маленький Юм. Все остальные только и говорили о том, что лето в этот раз выдалось хоть и не очень длинным, но тёплым и вообще грех жаловаться. А о грядущем они многозначительно молчали. И когда маленький Юм спрашивал, а когда можно будет снова купаться в тёплой речке и собирать клубнику, взрослые шикали на него.

В октябре дядя Кумор больше не рассказывал свою любимую ежевичную сказку. И сказку водяных лилий он больше не рассказывал, даже когда его об этом просила Пенелопа. У дяди Кумора осталась одна только сказка: про море, за которым нет ничего, кроме моря. От этой сказки у малышей трескались и опухали губы, и они перестали собираться в Куморовой норе. Но маленький Юм продолжал приходить, чтобы слушать вечерами сказку дядюшки и потрескивание огня в печи.

Но ко дню всех святых огонь догорел, старый дядюшка Кумор лёг спать, и сказок больше никто не рассказывал. Только и оставалось маленькому Юму прятать мохнатые ушки от вечного брюзжания соседей о том, как скоротечно, но прекрасно лето. И никто, кроме Пенелопы не замечал, какая у Юма теперь красивая шёрстка, всем остальным ни до чего не было никакого дела: они спешили забивать щели трухой, пересчитывать запасы, трещать об ушедшем лете и с каждым днём всё многозначительнее и многозначительнее молчать о грядущем.

Вскоре родители перестали пускать Пенелопу гулять вместе с маленьким Юмом: постелили ей мягкую кроватку и сами устроились рядом. Когда Юм проходил мимо их дома, ему казалось, что он слышит, как за толстыми стенами втроём: Пенелопа, мама Пенелопы и папа Пенелопы, – читают по книжке о море, за которым нет ничего, кроме моря.

Тогда Юм стал ходить к сумасшедшему Жушши. Тот и вовсе перестал разговаривать, всё лишь пыхтел, с каждым разом всё тише и тише, пока пыхтение, наконец, не превратилось в мерное посапывание.

Юм знал, что если повнимательнее прислушаться, можно почувствовать какие сны видит Жушши: иногда в похрапывании чудилось шуршание мягкой летней травы, иногда Юму казалось, что он слышит тёплые капли дождя. Но иногда дыхание Жушши замирало, словно бы он умер, и тогда Юм знал точно, что Жушши снится холодное и бескрайнее море.

А потом осень закончилась. Маленький Юм вышел из дому и оказался среди снега. Снег был везде, куда ни глянь. И справа, и слева, и впереди, и позади. И даже наверху– со снежных облаков падали белые пушистые хлопья снега. Снег был белее, чем новая белая шёрстка маленького Юма, снег был мягче, чем новая мягкая шёрстка маленького Юма. Маленький Юм бежал по этому волшебному снегу, ему было очень радостно, и он звал, громко-громко звал: “Эй, дядюшка Кумор!”, “Ау, тётушка Кумориха”, “Жууушши! Жушшии!”, “Пенелооооопа!”. Он хотел, чтобы они выбежали на улицу и увидели, что, за концом лета нет ничего страшного, что за концом лета – белое чудо.

Но дядушка Кумор спал в законопаченной норке вместо с Куморихой. Пенелопа дремала в кроватке. Жушши тихонько бормотал во сне.

Среди белого моря бежал только маленький Юм, и ничего, кроме Юма и моря, больше не было.

Дата публикации: 21 декабря 2016 в 22:12