О любви и небесах (цикл миниатюр по мотивам блицев)

1. Я есть

Я вижу тебя.

Ты идёшь по тротуару обычной размашистой походкой. На тебе кашемировое пальто – ты носишь его той печальной порой, когда ласковое бабье лето сдаётся в плен пронзительным западным ветрам – и тёмно-серая шляпа с полями. Ты такой же, как всегда, и всё моё существо трепещет от желания оказаться там, внизу, рядом с тобой. Я чувствую, как внутри меня рождается знакомое тепло, что расцветало на щеках внезапным румянцем, пока я не научилась прятать его глубоко в сердце.

Для всего мира я – дочь твоего старинного друга. Здравствуйте, до свидания, как поживаете. Прочее – запрещено. Запрещено выдавать себя случайным взглядом, словом, жестом. Запрещено прикасаться к тебе, вдыхать твой запах. Запрещено даже говорить тебе "ты".

Иногда было так больно, что хотелось покончить всё разом. Но я знала, что это не приблизит меня к тебе – и держалась. Судьба решила за меня. Пьяный водитель на перекрёстке, несказанная мука – и несказанное облегчение: я есть.

Тепло поднимается океанской волной, наполняет меня, разливается невидимыми токами. Мне некуда спрятать его, клубящаяся невесомая плоть не имеет сердца, но это уже не нужно – больше нет запретов. Моё новое тело тяжелеет, наливаясь неведомой доселе истомой, устремляясь вниз, разлетаясь каплями. Ещё немного – и я смогу, наконец, к тебе прикоснуться. Обнимать. Целовать. Я есть. Я. Тебя. Люблю.

***

Мужчина в кашемировом пальто остановился, поднял голову, пожал плечами. И раскрыл зонт.

2. Немое кино

Они кружились в упоительном, как сама юность, очарованном вальсе.

– Я люблю вас! – шепнул он, осыпая её золотыми искрами пылкого томления.

– Я люблю вас, – как эхо, отозвалась она, оделяя его пламенеющей нежностью потаённых девичьих грёз.

Очередной тур вальса завершился обжигающим поцелуем.

– Мы рождены, чтобы быть вместе! – настаивал он, снова и снова отдавая самого себя в доказательство искренности.

– Наши судьбы едины, – соглашалась она, принимая его дары, отвечая на поцелуи.

Каждый оборот сближал их всё больше, жарче и теснее становились объятия. Но это не могло продолжаться вечно. Расточая свою мощь, свою страсть, саму свою суть, он быстро дошёл до полного изнеможения. От него осталось лишь сердце, пульсировавшее из последних сил, пока не истощились заповедные источники его бытия. Взрыв – и там, где совсем недавно пылало томление, сияла страсть и светила искренность, воцарилась чёрная, беспросветная пустота отчаяния.

Она продолжала кружить рядом, взывая к нему, пытаясь заполнить собой эту мрачную бездну – но её жизнь, её сила и радость могли лишь ненадолго расцветить причудливыми красками холодное безжизненное пространство, а после кануть в бесконечность, растаяв без остатка…

– …как видите, эволюция звёзд в тесных двойных системах протекает гораздо быстрее и драматичнее, чем эволюция звёзд-одиночек, – профессор нажал кнопку, и строгие ряды формул и диаграмм сменило красочное изображение аккреционного диска. – Всматриваясь в глубины Вселенной, мы можем видеть, словно в немом кино, страсти, бушевавшие миллионы лет тому назад. Почти как в сказке – жили-были…

3. Без света

Свет погас.

Бормоча стандартные мантры, я принялся за поиски мобильника. Вот же издевательство – минуту назад он лежал на самом виду, но сейчас будто испарился.

– Позвонил бы кто, – вслух сказал я.

– Хочешь поговорить – можно и со мной, – ответили из темноты.

Я не упал в обморок и даже не подпрыгнул. Просто слегка зашевелились волосы на затылке. Наверное, у меня очень крепкие нервы.

– Неизвестно с кем не разговариваю, – отрезал я, продолжая шарить по столу.

– Неужели забыл? – удивлённо отозвался голос. – Мы ведь были неразлучны, пока ты не предал меня.

Память заработала в режиме сбрендившего сервера, выдавая один за другим наборы данных – имя, лицо, голос… Оля? Ерунда. Вика? Замужем давно. Лена? Голос не похож…

– Не там ищешь.

– Ты про мобильник? Нашёл уже.

Рано обрадовался – прямоугольный предмет оказался пачкой сигарет.

– Тоже дело, – заявил невидимый собеседник. – Сходи-ка, покури.

Возражать я почему-то не стал, хотя курить не хотелось. Добраться до балкона оказалось легко – уже привыкшие к темноте глаза без труда отыскали мерцающий словно из последних сил дверной проём.

Без света остался целый квартал, а может быть, и весь город. Темно повсюду – дома и улицы слиплись в бесформенную массу, не видно даже фар автомобилей. И всё же мрак не был абсолютным, всепоглощающим – сверху его разбавляло нежное, едва заметное жемчужно-серебристое сияние. Я поднял голову – и застыл, забыв и о сигаретах, и о том, что под рукой нет ни спичек, ни зажигалки.

Звёзды. Они всегда были там.

– Вспомнил теперь? – спросили из-за спины.

Я не ответил. Звёзды кружились в моей голове, как снежинки в стеклянном шаре, и сквозь их безжалостное мельтешение одна за другой проступали неожиданно яркие картины волшебного фонаря памяти. Вот я, семилетний, со слезами упрашиваю маму купить телескоп. Вот мне десять, и я нетерпеливо жду, когда небо со всеми его чудесами сойдёт под купол планетария. Вот знакомые полки городской библиотеки – я прочёл там все книги, так или иначе связанные с космосом: фантастика, научно-популярные, даже пара вузовских учебников. Вот карта звёздного неба на стене моей комнаты; засыпая, я бормотал одно за другим магические, будоражащие ум и душу названия: Фомальгаут, Бетельгейзе, Большое Магелланово облако… Она не покидала меня даже во сне, мы действительно были неразлучны с ней – с моей наивной, дерзкой, почти несбыточной, страстной, нелепой, восхитительной, бесконечно родной, безоглядно любимой детской мечтой.

Я предал её, выбрав жизнь, в которой ей не было места. А потом забыл.

– Зачем ты вернулась, зачем говоришь со мной? – почти кричал я в удушливо непроглядную темень квартиры. – Почему именно сейчас, когда уже ничего нельзя исправить? Да у нас с самого начала не было шансов! Ничего бы не вышло! Или вышло бы? Скажи, неужели могло получиться? Могло?..

Молчание.

Свет зажёгся.