Мира

«Когда наступает время выбирать или-или, существует единственный выбор – смерть»

БуСиДо

На горизонте полыхало зарево. Грохот, отдающий смертным смогом, доносился из-за горизонта. Люди истребляли себе подобных. Каждый, кто поднимался в атаку, был прав, исполняя свое предназначение. Там, где сошлись Восток и Запад, Европа и Азия, война и мир, две души, неизвестно как оказавшиеся в этой далекой земле, тревожно смотрели на полыхающий горизонт и прощались, друг с другом и, возможно, с жизнью.

Когда в Россию уже раздирала на части гражданская война, Красная армия имела свои первые успехи в боях на Кавказе, а солнечный Баку был залит кровью штурмующими его турецкими войсками, здесь, в Палестине, англичане, австралийцы, новозеландцы, бок о бок с сынами Израилевыми собирались нанести удар, который турки потом назовут «разгром в Наблусе».

Кто знает, чем бы все кончилось, будь русский царь не тем, кем он был… Кто знает, имел бы место сейчас этот разговор, этих двух заблудших душ среди бушующего вокруг них мира.

Исхак носил мундир британской армии. Несколько лет назад он записался в Еврейский легион, считая своим долгом сразится с Османами, грозящими обетованной земле его предков с оккупированной Палестины. Одним из первых евреев по принял участие в боях при Галлиполи в составе Сионского отряда погонщиков мулов.

Предки Исхака надеялись обрести покой на земле, куда привел Моисей детей своих, и откуда его, предков Исхака угнали многочисленные войны разных времен до Губы. Родители его решили попытать счастье на заработках в Баку. Но, в 1914 году по России пронеслись еврейские погромы, и многие евреи направились в Палестину, часть которой управлялась Великобританией.

В тот год, когда состоялась эта беседа, многие соплеменники Исхака уже были лишены жизни в результате событий, которые назовут геноцид 1918 года, он тогда не ведал об этом, но какая-то сила, ниспосланная с неба, наливала его ненавистью и толкала в бой. В бой ни за славой – еврей умирает, чтобы умереть, а не прославится.

Здесь, на земле Палестины, находящейся под Британским мандатом, все оказалось не так, как себе представлял Исхак. Воспитанный в горских традициях, он был воином, и спокойная жизнь под тенью тлеющей войны ему была не по душе. История и пространства, несмотря на верность традициям и канонам, тоже сделали свое дело – Исхак отличался от своих собратьев, живущих на земле обетованной и внешне. Хорошо сложенный, с крепкими мускулами, темнокожий – если что-то и выдавало в нем еврея, то глаза и выражение лица. Выражение лица – взгляд, смотрящий вперед с надеждой, добрыми голубыми глазами. Не доверяйте этому взгляду горского еврея, еврея – воина. Ибо его законы – это смерть ради смерти, это жизнь во имя смерти: неважно, как жить – важно, как умереть.

Рядом сидела Мира. Мира, хоть и была еврейкой, но жила когда-то в Сербии. Они встретились примерно три года назад, когда Исхак и еще пятьсот евреев в составе Сионского отряда погонщиков мулов, также бок о бок с австралийцами и новозеландцами, штурмовали полуостров Галлиполи. Мира служила сестрой милосердия в госпитале. Славяно-еврейская внешность сильно выделяла ее среди прочих сестер: ярко-голубые глаза, светлые волосы. Ангельский голосок ее постоянно что-то напевал на языке, который, казалось, был знаком Исхаку. Но, в тоже время, и не знаком. В конце концов, Исхак обратился к ней на русском. Этот язык оказался Мире знаком. Тогда она и рассказала, что она из Сербии, родители ее евреи: мама из России, а папа – серб.

- Это очень необычно, когда сербка со светлыми волосами, - заметил Исхак.

- Такой темнокожий еврей – это тоже очень необычно – в ответ заметила она.

Так зарождался среди руин войны роман двух необычных людей.

С побережья Галлиполи Исхака принесли на носилках. Врач поставил суровый приговор: он не должен был больше никогда встать с них. Мира стала его Ангелом, девушкой, которая отдала всю себя, ради Исхака. День и ночь, потеряв покой, она меняла ему компрессы – так продолжалась около месяца. Бедная девушка, вконец исхудав, забыла про сон и еду, все свое свободное время проводила у его койки. Словно, в награду за все ее старания, Исхак вскоре пошел на поправку. Но они и не собиралась останавливаться на достигнутом. Она дала себе слово, что ее возлюбленный встанет и будет ходить, вопреки всему, ибо он, сын Израилев – Исхак не может не ходить. На зло врачам, Исхак сделал свой первый шаг за неделю того, когда придел срок отправлять его в Великобританию, как инвалида. Врачебный консилиум констатировал его выздоровление, оставив в госпитале еще на месяц. Через месяц, опираясь на палочку, Исхак ходил. Они ходили по окрестным горам, смотрели на темное южное небо, полное звезд и мечтали. Они любили друг друга самой чистой любовью на земле, которую несложно было представить вокруг грязи и стенания, творящихся вокруг. Он обнимал ее, нежно прижимал к себе и так хотел, чтобы этот миг никогда не кончался. Она таяла в его объятиях, позволяя ему выпить ее полностью, без остатка, не думая о том, что может быть через миг. Она была готова пойти за ним на край вселенной, в холод и стужу, в нестерпимый зной – только бы быть рядом.

Но рука Исхака, держа трость в руке, уже скучала по винтовке Маузера. Сердцем и душой он был с ней, но глаза его, его нежные глаза, то и дело смотрели с тревогой за горизонт, где должно было быть его место. Его достойное место, среди таких же, как он – воинов. Будучи евреем, он знал, что сказка в жизни случается, будучи горским евреем он также знал, что она, сказка, не бывает вечной.

И вот тот, кого Мира вскормила, тот, которого она вернула к жизни, который, не будь она рядом, никогда бы уже не встал, все-таки встал. Он встал, взял свою винтовку Маузера, накинул ее на плечо и собрался в дорогу. Кто знает, чем может закончится этот путь. Он вновь прощался с ней навсегда, как тогда перед боем в Галлиполи. Она, собрав его по кусочкам, полностью восстановив его тело, никогда бы не смогла изменить его душу. Душу воина, рожденного, чтобы умереть. Он снова шел на смерть, мысленно себя уже похоронив. Он не боялся ничего, страх был ему чужд. Единственный страх, который жил сейчас нем – это страх как-то поранить, даже самым незначительным неосторожным движением душу Миры. Он говорил ласково, сдержано, но не все, что он говорил проходило через строгий фильтр его мозга, что-то и вырывалось наружу. Что-то, что было понятно только ему, создавая в хрупкой душе Миры удивительные пазлы.

- Если бы мы увиделись немного раньше, как бы все было по-другому… - мечтательно говорил он.

Она не понимала:

- Что? Что было бы по-другому?

- Сейчас это уже не важно, все уже так, как есть. Что-то изменить может только Яхве. Все уже так, как есть… Все, что тебе нужно знать – это то, что ты именно та, чье имя я произнесу в час своей гибели.

Оба они знали, что гибель – вполне реальна, вокруг война, вокруг смерть…

- Я буду тебя ждать… - говорила она.

- Нет! Не жди – жизнь проходит, не надо тратить свои драгоценные годы. Я могу не вернуться никогда! Ты должна стать матерью, ты должна жить!

- Как ты можешь так говорить? Разве ты ничего не чувствуешь ко мне?

- Все, что я тебе говорил, все, что я к тебе чувствую – это искренне. Но я – воин. Меня в любой момент может не стать. Я с этим живу! В тот момент, когда я встану в строй, меня уже не будет!

- Я хочу детей от тебя! – плакала она, - Я дождусь!

- На все воля Яхве! Хотя, чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что у него очень своеобразное чувство юмора… Может, я вернусь. Может, когда я вернусь, ты уже будешь с кем-то… Прошу тебя, не жалей не о чем… Ты – мое счастье, я ухожу в бой счастливым!

- Запомни, Исхак, - говорила Мира, глядя в его глаза, - Когда бы ты ко мне не вернулся, что бы со мной не происходило, я – все брошу, все! Я – твоя без остатка, только позови!

Исхак не звал, молча смотрел в ее глаза и, как ей показалось, чуть не заплакал. Только шепотом промолвил:

- Как же все могло быть не так…

Труба позвала. Он обнял ее крепко-крепко и побежал, не оглядываясь, в неизвестность.

Она осталась одна, окруженная сплошными загадками.

Шли дни, месяцы, годы. Мира не могла выкинуть из головы Исхака. Он снился ей: то он горел в огне, то она избивала его. Всякий раз она просыпалась и мысленно говорила с ним. Она представляла, как они снова гуляют по мирным полям и его любимым горам. Но всякий раз его образ расплывался в пекле окружающей войны.

Как-то утром ее вызвала к себе сестра милосердия. Грузная, но резвая женщина, пропитанная мудростью времени, не отрывая глаз от истории болезни, строго спросила ее:

- Мира, ты ведь еврейка?

- Да… - тихо, вполголоса, стесняясь промолвила Мира…

Старшая сестра подняла глаза:

- Не да! А да, старшая сестра! – грозно прокричала она.

- Да, старшая сестра, я – еврейка! – громко и четко по-военному прокричала Мира.

Грозная старшая сестра смягчила свой взгляд и улыбнулась:

- Скучаешь по своему Исхаку?

Мира молчала.

- В нашей армии сформировали Еврейский легион, собирают всех желающих евреев в это подразделение…

Мира ожила и вспыхнула:

- А Сионский отряд погонщиков мулов?

- На базе его и сформировал легион. Поедешь? Я могу тебя откомандировать туда…

- Да, да, да – запрыгала Мира.

Ветер поднимал пыль с сухой земли. Там, куда однажды, на заре истории пришли дети Моисея, скапливались войска. Мира прибыла в госпиталь, где царила спокойная атмосфера. Мира знала, что скоро все изменится. Заговорят пушки, засвистят пули, и реки крови полются по настильным полам, и стоны раненных будут резать души напополам. Она вышла на крыльцо, присела и стала мерно пришивать эмблему Еврейского легиона на английский мундир. Она подняла голову и увидела, как мимо проходит строй солдат. Навстречу строю шел офицер. По Уставу строй должен был перейти на строевой шаг, его приветствуя. Но этого не произошло.  Строй уныло прошагал дальше. Мира заметила, что на плече офицера красуется такая же эмблема в виде звезды Давида, какую она пришивала на свой мундир. Девушка вскочила и побежала, нет полетела к нему. Она кричала по-сербски, просила его остановится. Офицер замер, повернулся и спросил по-русски:

- Барышня, вы что-то хотели?

Мира опешила и тоже перешла на русский:

- Исхак, вы знаете Исхака?

- Исхак, - удивился офицер, - Горец? Знаю, жив, здоров…

- Где же, где же он? - не унималась Мира, - я не видела его почти три года.

- Вы его родственница, вы из России?

- Увы, я из Сербии. – Мира захлебывалась, путая русский с сербским…

- Я пришлю его в госпиталь, ждите его тут, в наше расположение Вам запрещено.

Офицер отдал честь и продолжил свое движение так, как будто совершал прогулочный променад.

Мира не помнила, сколько прошло времени, но казалось, что прошла вечность. Она оставалась на крыльце, вглядываясь туда, где за пыльным поворотом дороги исчез офицер еврейского легиона.

Начало смеркаться, когда Мира увидела вдалеке бегущую фигуру солдата в английской боевой каске. Она почувствовала: «Это – он», и полетела навстречу. Крепкие руки Исхака подняли ее над вселенной, она увидела горизонт, как край земли. Счастье переполнило ее существо. Всю ночь они дарили друг другу счастье.

- На как долго тебя отпустили? – Мира не верила своему счастью, рассматривая новые раны на теле Исхака, появившиеся на эти три года.

- Утром, в шесть мы начинаем передислокацию ближе к Мегиддо.

- Мегиддо? Это что же, на передний край?

- Да! Я же воин… Ты забыла?

Мира помнила. В этот миг, она больше всего, почему-то, хотела, чтобы его, ее Исхака, снова принесли к ней носилках, а она снова, как прежде, вернет к жизни, и он будет только ее, и не будет войны.

Но война была, и было утро. И утром она вновь, как когда-то, она смотрела вслед уходящему в неизвестность Исхаку.

День был жарким. Мира готовилась к трудным временам. Все и вся вокруг готовились к сражению. Мимо проходили все новые и новые войска: австралийцы, новозеландцы, сенегальцы, французы – казалось весь мир хотел навалится на османов.

Мира стояла на крыльце, взирая на передвигающееся воинство и думала об Исхаке. В этот момент ей стало особенно тоскливо по нему. Сегодня ночью он был тут, он где-то рядом, недалеко, но она так не тосковала по нему, как за все эти года разлуки. В реальность Миру вернул грубый мужской голос, окрикнувший ее:

- Сестра, вы слышите, сестра?

Рядом с ней стоял пожилой солдат без кисти на левой руке. За его спиной покоился внушительный вещмешок.

- Сестра, вы же из еврейского легиона?

- Да, - Мира горда подняла голову, - Я из Легиона!

- А вы не знаете, где сейчас Легион?

- На передовой, к ним нельзя. А вы что-то хотели?

- Ну раз уж вы из Легиона – продолжил солдат, - То будем считать, что я его нашел.

Он рывком плеча скинул с себя вещмешок, перехватив его здоровой рукой. Поставил его у себя между ног и, зажав ступнями, открыл его и вынул маленький пакет.

- Не будете ли вы столь любезны, принять почту для Легиона? – спросил солдат.

- Почту за честь, - ответила Мира, приняв пакет из руки солдата-почтальона. Солдат также ловко здоровой рукой затянул узел, вскинул мешок с письмами на плечо и двинулся дальше бравым военным шагом.

Мира рассматривала прозрачный пакет. Но негласному закону войны письма нельзя было раздавать до боя, чтобы боевой дух солдата не попадал в плен сентиментальности.

Мира решила вскрыть пакет, чтобы посмотреть имена адресатов и, тем самым, заочно познакомится с солдатами Легиона. К ее удивлению, большинство писем на обратном адресе имели надписи на русском языке – имена отправителей были написаны по-русски. Да, большинство легионеров были выходцами из России, их семьи, большинстве своем, сгинули в пекле гражданской войны в России. Те, кому повезло больше, смогли обосноваться на землях Палестины, находящихся под Британским мандатом. Многие евреи вернулись на землю предков из России после еврейского погрома в Кишиневе.

В пакете еще лежали две телеграммы. Мира не удержалась и решила прочитать их. Первая же телеграмма из Хайфы ее порадовала. Это было поздравление солдату в связи с рождением сына. Телеграмма была на английском: здесь работала почта его Величества, Короля Георга V . «Кто же этот счастливчик» - улыбнулась Мира и увидела в строке адресата ее, Мириного, Исхака.

Ноги ее не держали, она присела. Мира не могла понять, как? Ведь сегодня он был с ней, он любил ее не только телом, но и, она уверена, всей душой. Как же так? Он не сказал ничего. Тело ее онемело, ее пронзил паралич. Она не могла ни плакать, ни смеяться, ни говорить, ни слышать. Все ее естество было где-то не здесь. Ей не хотелось жить – она понимала, что Исхак не ее и никогда ее не будет. Он – еврей, он никогда не бросит сына ради нее.

Она подняла голову и увидела стоящие в ряд госпитальный койки. Завтра здесь все будет не так: война внесет свои коррективы, и она, Мира, будет им всем нужна, очень нужна, в ее руках будут их жизни и судьбы. Мира собралась, положила почту обратно в пакет и направилась готовить перевязочный материал к завтрашнему дню. Ей не спалось. Она заставляла себя уснуть, возможно, это был последний шанс хорошо поспать: кто его знает, когда еще удастся это сдлать.

Раннее утро вторглось в ее жизнь грохотом орудий. Началось сражение. Где-то далеко, за холмами, без устали работала артиллерия. Так продолжалось почти целый день. К вечеру стали поступать раненные. В основном, это были контуженные и пострадавшие в результате контр-артподготовки. Из этого можно было сделать вывод, что прямого боестолкновения еще не было. Когда наступила ночь, зарево вспышек стало озарять небо багровым светом, то и дело сопровождаясь грохотом разрывов. Приняв раненных из перевязочной, мира распределила их по койкам. Жаркие будни полевого госпиталя еще были впереди. Сестра вышла на улицу глотнуть немного вечерней прохлады. К госпиталю подъехал обоз. Исхак вел лошадь под уздцы, в обозе лежали тяжело раненные.

- Разведка, - сухо сказал Исхак.

Он стал поднимать тела из обоза и переносить из в госпиталь.

- Куда? – крикнул он Мире

- В перевязочную, быстрее!

Три обессиленных тела поместили в перевязочную. Солдат облепили сестры милосердия, Мира побежала за врачом. Врач, строгий англичанин, вытолкал Исхака из перевязочной. Мира успела ему крикнуть:

- Не волнуйся, подожди на крыльце.

Когда с перевязкой было покончено, Мира вышла на крыльцо. Исхак сидел на крыльце, обхватив голову руками. Она присела рядом.

На горизонте полыхало зарево. Грохот, отдающий смертным смогом, доносился из-за горизонта. Люди истребляли себе подобных. Каждый, кто поднимался в атаку, был прав, исполняя свое предназначение. Там, где сошлись Восток и Запад, Европа и Азия, война и мир, две души, неизвестно как оказавшиеся в этой земле, тревожно смотрели на полыхающий горизонт и прощались, друг с другом и, возможно, с жизнью.

Исхак носил мундир британской армии. Несколько лет назад он записался в Еврейский легион, считая своим долгом сразится с Османами, грозящими обетованной земле его предков с оккупированной Палестины. Одним из первых евреев по принял участие в боях при Галлиполи в составе Сионского отряда погонщиков мулов.

Рядом сидела Мира. Мира, хоть и была еврейкой, но жила когда-то в Сербии. Они встретились примерно три года назад, когда Исхак и еще пятьсот евреев в составе Сионского отряда погонщиков мулов, также бок о бок с австралийцами и новозеландцами, штурмовали полуостров Галлиполи.

Он поднял голову:

- Двое так и не вернулись. Знаешь, что они там делают с евреями? Они вырезают нам звезды на теле.

Мира погладила его по голове.

- Поздравляю тебя с рождением сына!

Исхак повернулся, посмотрел на нее, на глаза его навернулись слезы. Мира протянула ему телеграмму.

- Спасибо. – пробормотал он, - Видишь, я же говорил: у Него там очень своеобразное чувство юмора… Эх, почему ты не появилась в моей жизни чуть-чуть раньше? Как же все могло быть иначе.

- Я многое не понимала, много думала, но теперь вся мозаика срослась. Ты очень жестко играешь!

- Я не играл!

- Ты же мог все исправить, почему ты решил, что не я? Почему она?

- Я дал слово! Я не мог его нарушить!

- А если бы я появилась раньше…

Она не успела договорить, он перебил ее:

- Я бы его не дал!

- Твое слово так важно? – спросила она, но сама себе в сердцах ответила: ведь он не давал ей никаких слов и обещаний, то и дело прося прощение. Она-то думала: «За что?» - за то, что ей он слово дать не мог. Воин присягает только один раз! Он, как будто услышал ее мысли:

- Воин присягает один раз!

- А я, зачем ты так со мной?

- Я не мог тебя не полюбить, много раз я пытался остановить себя, но не мог, я начал слабеть рядом с тобой, я начинал терять себя.

Они сидели молча. Затем Исхак заговорил снова:

- Мира, я никогда не говорил тебе этого, но я люблю тебя, твое имя будет на моих устах в момент моей смерти. Но воин, выбирая мать своему ребенку, выбирает не женщину, с которой он его взрастит и воспитает, а женщину, с которой он его оставит со спокойной душой и уйдет без страха на смерть. С тобой бы я его оставить не смог бы, никогда: я бы стал трусом или предателем и всю жизнь бы себя ненавидел, и это был бы уже не я!

- Ну почему? Почему? – плакала и не унималась Мира

- Потому что – он промолчал немного и тихо добавил:

- Потому что люблю…

Исхак встал и резко, не оборачиваясь, направился в неизвестность. Он пошел туда, что турки потом назовут «Разгром при Наблусе», а евреи – «Армагедонская битва», туда, откуда он никогда не вернется…