Печево

А зовут меня Достослад Неспростатович, следователь прокулатуры, вот кто я. И пришло ко мне дело, сижу расследую. Яишницу, конечно, кушаю, и молочком горячим со сливочным-то маслицем припиваю. Один сижу, а никто мне и не нужен. Следователь я знатный, и штаны у меня новые, кремовые. Вот так вот сейчас ножку выставлю в проход, чтоб лучше видно.

Здесь-то, на полу, как раз у моей ножки, и расположено покойное тело. Судя по всему - девушка. Голая судя по всему.

Вот, чем хорош кремовый цвет? А он так мягонько как будто намекает на обаятельную мою интеллигентность. Да, и доброту ещё. И важность. Важность следствию важна. А я, так самый важный во всей прокулатуре следователь. А стульчик тут какой-то узковатый, ну да ладно. Идёт мне очень кремовый, и с кожей сочетается чудесно. 

Да. Кожица моя, скорлупка. Дотронуться-то жалко. А я дотронусь. Гладкая кожа на щёчке. Вот смотришь в зеркало на кожу на свою, подолгу смотришь.  Оттенком желтовата, но с сереньким чуть-чуть. Такой, представьте, цвет: от бледно-золотистого стремится к лёгкому слоновому, но не доходит до него. Да, не доходит. Вот какая кожа у меня!

И рядом с этой кожею покойница лежит. Ну, что ж поделать? Сейчас расследую я это дело. Да, да, расследую в два счёта.

Добавочку мне принесли, хо-хо! Не помню, говорил ли вам: сижу-то я в ресторане. Поскольку, где случилось дело, там следователю положено и сидеть. 

 Вот, масло расползается уже по молоку такою дивной плёночкой волнистой. Растёт кружочек жёлтенький, как будто солнышко встаёт. А следователь я красивый очень, поэтому люблю любую красоту. Слова красивые люблю, поэтому красиво изъясняюсь. А вы, наверное, заметили.

Так вот, в проходе и немного под столом, покойница лежит. Нет, лучше так сказать: под сенью моего стола лежит она, нагая. Ха-ха-ха.

Всех-то свидетелей я прогнал, одну только повариху оставил. Марией зовут. Она мне и подносит. А всем известно – следователь я знатный. Потому и потёр запись видеонаблюдения. И личные все вещи пострадавшей, как только обнаружил – уничтожил. Большая удача, что местом происшествия случился ресторан. Нет сложностей с уничтожением улик. Всё в печь! Поскольку, так, с уликами -  любой дурак раскроет. А ты попробуй-ка на чистом вдохновении понять, по интуиции, по голой обстановке, ну в крайнем случае – по выражению лица несчастной жертвы угадать причину, и сыскать виновных.

За то я и люблю работу свою. А что обязан людям правду показать. Дознаться где она припряталась, достать со дна, из-под коряги, как рыбину какую скользкую, и протянуть. Смотрите люди. Вот она, трепыхается в моих ладошках, ещё живёхонькая правда. А мне не сложно. Я так предполагаю: что первым в мою голову пришло, то - будет самая что ни наесть и правда. Методика моя такая. Умышленное фантазирование. Или неумышленное. Это как получится. Или наоборот, но что-то обязательно будет. Или не будет ничего. Но я не расстраиваюсь никогда. Затем я следователь знатный, и штаны у меня… А что это у меня со штанами? Пятно! Какое жирное, большое! Ох, как же дальше следствие вести, не представляю. С таким пятном! Наверное с яишницы жир капнул. Яишница моя глазунья. Из глаз глазуньи жир стекает, как будто слёзы о покойной. Яишница оплакивает, штаны обкапывает. А я обратно ножку уберу под стол, чтобы невидно. А стульчик узковат.

А всё равно сейчас я мигом раскрою это дело, и даже усложню себе задачу. Установлю причину смерти не глядя на выражение покойного лица. А уж потом, когда созреет гипотеза, мы вместе с вами взглянем на её мордашку, для проверки.

Какая нам приходит мысль, при взгляде на нагое тело? Приходит мысль, что тело – хорошо. Отборное, скажу вам, тело, побольше бы таких. 

Итак, что нам расскажут эти ножки? О чем тут шепчутся доверчивые пальчики-аквариумные рыбки, ну-ка? Вы слышите? Нет? Тишина, как под водой. Ну, так. О чём это у нас молчат ступни? Изящные, невинные ступни, и каждая сравнима с морскою раковиною где… Ох, жарковато, расстегнусь! ...Где мидия заточена, как девица в своей темнице. Н-да. Мидия. А что-то меня на водную тематику потянуло. Видно неспроста. Ну, пусть ещё потянет, а мы посмотрим, при чём тут вода, и что у нас тут под водой… Игривые, как два морских конька, точёные лодыжки, тугие голени-дельфины, и бёдра-афалины – все молчат, как рыбы. Но следствие на правильном пути. Пучок морской травы, живот и рёбра - напоминают намытое волнами морское дно. Чудно. Я чувствую, разгадка где-то рядом. И груди! Н-да. Груди  – что тебе две выпуклые медузы расплескались. Мария, молока! И волосы рассыпаны по полу, словно водоросли… Всё! Сейчас откроется причина смерти: падам - бадам, шурум - бурум… Усопшая… утопла! Да, точно. Как пить дать – утонула!

У-уф. С яишницы, конечно, изжога, а молочко изжогу забирает. А маслице – обратно возвращает. И хорошо, и всё, как прежде. А стульчик узковат.

Должно быть к вечеру газетчики пропишут: "Загадочная смерть в ресторане", "Юная жертва ночи", «Славный следователь Достослад Неспростатович вывел на чистую воду…»

А что следов воды вокруг невидно, так это не беда. Утонула, значит утонула. И мы уже не в силах изменить. На то она загадочная смерть. А для меня подобные шарады – как орешки.

Теперь, как обещал вам, давайте мы гипотезу проверим, взглянем на её лицо. Что ж, выражение лица покойницы - скукоженное, что ли? Как если восьминог, животное морское, все свои щупальцы вовнутрь бы втянул - такое выражение лица получится. Представили? Как будто смерть ей причинила неприятность. Как будто перед смертью она сказала: «Фу, как неприятно». И умерла. Что подтверждает нашу версию. Поскольку, кому ж тонуть приятно? Значит утонула.

А маслице по молочку всё расползлось, и нет его. Сия молочная стихия поглотила масло. Перешагивай Мария через покойницу-то, давай сюда опять яишницу мою.

А ведь, наверное, найдётся кто-нибудь такой из вас дотошный, который спросит: но, как это, мол, возможно, чтоб без воды и утонуть? А, вот тебе, возможно! А дело было так, я думаю. Девица шла не в ресторан, а шла она в бассейн. Ошиблась дверью, или улицей, неважно. Тем более, что ночь была. Темно. Невидно. А ночь нужна была затем, чтоб полностью раздеться, и плескаться голышом. Явилась, значит, под покровом ночи, всю скинула одежду первым делом, и ступила в воду. И начала грести, поскольку, всем известно: чтоб не пойти ко дну – потребуется гребля, и движения ногами. Так доплыла до этого вот места, и здесь остановилась. Почуяла неладное, невинными стопами ощутила холод дна. 

Теперь, при свете дня, мы с вами видим, что это пол. Нет никакого дна. А ночью всё размыто. Свет выключен, за витражами окон – блики, фонари и дождь. Тем более, что девушка уверена насчёт бассейна. Ей кажется: она стоит на дне, под толщею воды, а воздух где-то сверху. Здесь метров шесть до потолка? На самом деле – ерунда, получше оттолкнуться, несколько хороших взмахов, и выйдешь на поверхность, воздуха глотнуть под потолком. Она отталкивается, опять пытается грести и вынырнуть, и задыхается уже, теряет силы. Кричать нельзя, дышать нельзя – нальётся в лёгкие. Проблема в том, что нет воды. Была бы здесь вода – она б не утонула! А без воды – опасно. Никак не выплыть без воды! Одни движения руками и ногами. И вот, извольте видеть, захлебнулась.

А никому не посоветую тонуть в пространстве или даже в помещении, где нет воды. Насколько добрый я. Так, воздух получается страшней любого океана.

А жарко, жарковато. Да? Покойница тут очень кстати оказалась. От трупа всё же холодок. А у Марии взгляд ласковый и тёплый. И фартучек, при том, оранжевый. Я думаю, что от неё весь и нагрев идёт. Мария нагревает, а покойница холодит. Ха-ха. Эх, лёд, ледок, да много наледи, Мария нагревает, покойница холодит. 

Приятно всё же в ресторане следствие вести. Стул узковат, но сытно. Или ещё яишницы?

Вот помню матушка всё пирожки пекла и собирала нас за стол. Всех дружных братьев. А сколько было дружных братьев нас? И не припомню. А сколько было пирожков? А это помню, как сейчас. На противень влезало вот так вот три, и так четыре. Двенадцать пирожков. И каждому по пирожку. Двенадцать дружных братьев нас! Да, нас двенадцать было. А следствием командую-то я один. Ах, где ж вы, братья, полюбовались бы сейчас моим успехам.

А что-то я привалился. Сползаю набок. Надо бы поправиться. Ох, а теперь в другую сторону соскальзываю. Ну, всё, вроде бы ровно уселся. А что-то не так с яишницей моей, сереет она что ли? Какие-то вдруг пятна на яишнице, как трупные. В глазах темно. Опять я оползаю вниз. Всё стульчик виноват! А что-то падаю я. Да точно, всё качается, сейчас я упаду. 

Упал! Ну, вот. Да прямо на покойнице лежу. И растекаюсь что-то я поверх неё, как одеялом обворачиваю труп, только торчат невинные ступни и милая головка. 

А тут ещё покойницы вокруг разбросаны. И сколько их? Так три, и так четыре, двенадцать штук. А это я сейчас двенадцать дел раскрою! А только, сверху-то на них уже лежат. Кто это? Следователи? Кто на них улёгся? Да это ж - братья! Вот вы где братья дружные мои, лежите под столами на покойницах!

А жарко, жарковато. Пол горячий. Железный чёрный пол, как противень, нагрелся. Зажариваюсь я. 

Вот чёрт, покойница глаза открыла. Ошибочная, значит, версия моя.

   ***

Внучек, а ну иди на кухню, к бабушке. А что тут бабушка Маша спекла? Сосиськи в тесте спекла. Румяные сосиськи. Ай, бабушка Маша мастерица у тебя, и фартучек у бабушки оранжевый, красивый. А посчитай-ка, сколько тут на противне сосисек? Так три, и так четыре. Не знаешь? А сколько часиков у нас в часах на стенке? А сколько месяцев в году? Всё правильно, двенадцать. И ровно столько в упаковочке сосисечек и было.

Румяные сосиськи! Одна чего-то кремовая получилась и с пятном. Да и толстенная какая! Так я её сама скушаю, а ты бери другие.